«К чему эти слова? – задумалась Лена. – Может за тем, чтобы отбить охоту ездить в Москву? Интересно, когда в следующий раз смогу отправиться к маме? Может, удастся в начале осени? Для этого нужно найти какой-нибудь предлог. Нет, осенью не получится: в октябре – свадьба Айгуль».
На другой день в доме родителей собралась вся семья Лены. За длинным столом на коротких ножках сидели на одеяле мужчин и женщины. Снова устроили угощение – это единственная радость в жизни азиатов. Особо понравились столичные сладости, и опять были расспросы о жизни людей в Москве, жизнь, где все было иначе, чем здесь. После сытного угощения, Лена достала из конверта фотографии московской родни: мамы, Вали и Пети, племянницы, а так же карточки ее молодых родителей и деда с бабушкой. И фото пошли гулять по рукам, и каждый всматривался в эти лица, ища сходства с новой родней. Старший сын Жасана сказал:
– Глядите, как наш Сулейман похож лицом на маминого папу: у него такие же светлые волосы и глаза большие. И Айгуль тоже пошла в их сторону.
И все закивали головой.
Дольше всех изучал карточки Жасан. Он сразу узнал мать Лены, хотя видел ее только раз, когда она сидела у поезда, на песке и читала книгу. А вот ее отец запомнился лучше, ведь он приходил к ним в стан с милиционером Соатом и геологом. Эти лица, на старых фотографиях, в его памяти пробудили воспоминания о молодых годах, о жизни в пустыне. Забавное было годы, отметил про себя Жасан. И вдруг ему захотелось очутиться там, в стане Ибрагим-бобо.
С того дня минуло два месяца. Жизнь в семье Жасана стала течь в прежнем русле, но только не для Лены, потому что с каждым днем в ее душе росла тоска по московской жизни. И подавить это чувство было уже не просто. Даже не помогали чтение книг, живопись, пластинки. Разве книжная репродукция способна передать истинный цвет картин на холсте? Да и никакие пластинки не могут заменить живого звука скрипки, рояли и всего оркестра. Об этом как-то раз мать призналась дочери, сидя на ковре в полутемной комнате под окном. Оказалось: те же чувства живут и в душе Айгуль. Отложив в сторону книгу, мать крепко обняла дочь. Раньше Лена не замечала серую жизнь села. Теперь же беседы с соседками казались уже пустыми и скучными. И не удивительно, ведь женские разговоры чаще всего сводились к сплетням о жизни аула. По этой причине Лена стала бывать у соседей все реже. Тогда они сами зачастили к ней в дом. Как-то раз явилась Биби – лучшая подруга и стала рассказывать: «Вчера муж Матлюба – моей золовки приехал из города, где купил ей золотой браслет. И вот сегодня она созвала всех соседок, чтобы показать его. Ясное дело, желает похвалиться перед нами: мол, смотрите, какими мы стали богатыми. А сами в прошлом году, вы помните, какая у них была свадьба, когда женили сына. Всего два блюда подали гостям и то в плове – чуть мясо. Мужчины тоже остались недовольными, говорят: мало водки было. Лучше бы нормальную свадьбу сыграли, а не хвалились бы золотом. На самом деле денег у них немного, гляньте, какой у них дом, и как одеваются…». Лена слушала соседку рассеяно, занятая шитьем под старым тутовником. Ее мысли гуляли среди дворцов Ленинграда и далее по залам Третьяковки, Эрмитажа. «Вы слушаете меня, Зухра? Что с вами? – спросила соседка, заметив ее застывшие глаза.
– Ой, я задумалась. Вот что-то сильно разболелась голова.
Таким образом Лена дала понять, что ей дурно и нужен покой.
– А вы опустите голову на подушку: легче будет. Я еще не все рассказала, – сказала наивная соседка. – Так вот, купили они золото, а сами только раз в неделю видят мясо. Посмотрите, в каком халате ходит по аулу сама Мавлюда. Что-то на богатых они не похожи. Зухра, а что вы думаете об этом?
– Не знаю, что сказать. Давайте, об этом в следующий раз. Я что-то не в духе. Лучше я вас покажу открытки с видами Москвы и Ленинграда – вам они понравится.
И тогда изумленная соседка ушла, сославшись на дела в доме.
Все чаще Лена уединялась с дочерью, они понимали друг друга, как никто и новая культура доставляла им радость.
Минуло еще два месяца, стоял август, разгар лета. А тоска по концертам, по маме все росла и росла, и лишь домашние заботы спасали ее от воспоминаний по новой жизни. Хотя Айгуль помогала во всем, тем не менее, мать старалась не отвлекать дочь от чтения книг. Айгуль не должна повторить судьбу Лены – стать девочкой из пустыни. И в свободные часы, лежа на курпаче, уставшая Лена мыслями уходила в приятные думы о музеях, о театре. Это хоть как-то украшало ее серую жизнь. И с каждым днем Лена все более осознавала несправедливость своей судьбы. И обида в душе все росла: почему она – внучка московского профессора – должна жить в пустыни и каждый день бороться за свое физическое существование. Здесь вся радость жизни сведена к вкусной еде.
Порой от таких мыслей Лена закрывалась в темной комнате и плакала. Ей не хотелось оставшиеся дни провести так скучно, безрадостно. Такая жизнь уже угнетала ее. Да и родня ей стала казаться какими-то чужими и все оттого, что не понимали ее. И уже не поговорить по душам, потому что смотрели на мир разными глазами. Нет, Лена ни в чем не винила их и говорила дочери, что нельзя на родню обижаться. Наоборот, к ним следует проявить сочувствие и помочь им стать другими.
– Ведь в Москве нам тоже помогли, – говорила мама, – иначе сами мы не изменились бы.
– Но как это сделать, если родня совсем глуха к нашим попыткам? – воскликнула дочь.
Мать не знала ответа. Ей был нужен совет близких людей. И о своих горьких мыслях Лена поведала маме в длинных письмах в Москву. Столичная родня понимала ее состояние и всячески жалела. И чтоб облегчить ее жизнь, отправляли в Азию новые книги, то пластинки, а ее мужу – дорогую шапку и кожаные сапоги. Таким образом, Надежда Николаевна надеялась раздобрить сердце ее мужа для следующей поездки в Москву. «Но вряд ли это поможет, – писала Лена в ответ, – летом меня не отпустит, а осенью тем более: надо готовиться к свадьбе Айгуль. Да и после свадьбы – это не лучшее время, потому что все деньги кончатся. Выходит, в Москве я смогу оказаться лишь через восемь месяцев. «Ужасно долго! Да, разве это жизнь? Если с близкими по духу людьми ты видишься в полгода раз?»
Странное поведение Лены, то есть ее отрешенность, стали замечать родня и соседи. Ко всему добавилась еще одно чудачество: теперь мать поучала своих детей и невесток, чтобы те как можно меньше увлекались пустыми разговорами и читали книги. Вскоре эти разговоры дошли и до мужчин.
– По-видимому, под старость лет твоя мать решила стать городской модницей, – усмехнулась жена старшего сына.
Об этом она сказала мужу у сарая, когда тот хотел напоить лошадей. Ядовитое замечание жены задела его чувства, и оскорбленный муж дал ей пощечину, хотя в душе был согласен со словами жены. И вмиг с лица спала улыбка и молча удалилась в дом.
Жасан также отметил перемену в настроении жены и как-то раз, после завтрака, когда они остались в комнате одни, недовольным тоном сказал:
– Последнее время мне как-то не по душе твое поведение. Об этом даже соседи шушукаются.
– А разве вам не нравится, что я стала реже ходить к соседям, чтобы не заниматься сплетнями? Теперь у меня больше времени для воспитания внуков? – и ее уверенный голос удивил мужа.
– Все это хорошо, но твои увлечения книжками и слушанием глупой музыки – уже несерьезное дело. Наши люди так себя не ведут. И еще, ты заставляешь и наших взрослых детей заниматься этой глупостью. Зачем им это? Что даст? Не нужно отвлекать их от денежной, полезной работы. Больше к ним не приставай. Не выделяйся среди людей, иначе по селу будут гулять сплетни.
– Теперь мне все равно, что будут говорить обо мне. Самое главное, я им ничего плохого не сделала, наоборот, иногда помогала, деньги давала в долг. У меня своя жизнь, своя семья и своя голова. Я не хочу жить, как они. Почему я должна равняться на этих безкультурных людей.
– Знай, я хочу лишь одного, – сурово зазвучал голос мужа, – чтобы о нашей семье не ходили сплетни. Все!
Сердитый Жасан встал из-за низенького стола и быстро покинул комнату. По лицу жены потекли слезы. Она плакала не из-за этих сплетен, а от тоски к более интересной жизни. С тех пор, как она стала приобщаться к более высокой культуре, ее сознание стало меняться.
В то самое время в комнату вошла Айгуль и кинулась к матери, обняв ее.
– Папа обидел?
– Нет, просто на душе грустно.
– Я тоже мучаюсь. Вчера прочла «Алые паруса» Грина. Какая там красивая, светлая любовь! Хочу быть как Асоль!
– Любовь – это звучит красиво, но не забывай, что ты на выданьи, у тебя жених, и он парень неплохой.
Дочь заплакала:
– Мама, у меня нет к нему чувств, я не хочу быть его женой. Мы с ним даже не разговаривали, и я не знаю, что у него на душе.
– Понимаю тебя, но люди говорят, он неплохой парень.
– Мамочка, я не хочу здесь жить, не желаю такой жизни как у наших сельчан. Мамочка, умоляю вас, придумайте что-нибудь, отмените эту свадьбу.
Лена обняла дочь еще крепче и слезы хлынули из глаз. Затем сказала:
– Не могу ничем помочь. Это меня саму убивает. Свадьбу никак не отменить: твой отец не позволит этого, тем более остался месяц. Отец жениха очень зажиточный человек, председатель колхоза Зарбар. Каждая семья мечтает породниться с ним. Твой отец счастлив, что выбор пал на тебя, так что говорить с ним об отмене свадьбы – бесполезно. Это приведет его в бешенства.
– Но, мама, он совсем не нравится мне. Да и кое-что плохое слышала о нем, когда он учился в техникуме. Мама, мне так плохо, что хочется бежать куда глаза глядят.
– Ты говоришь «бежать»? – спросила Лена и задумалась, а дочь все говорила и говорила о своей душевной боли.
А Лена уже не слышала ее и вся погрузилась в свои мысли. И совсем неожиданно мать произнесла:
– Я не допущу, чтоб и моя дочка стала девочкой из пустыни. Страшно об этом говорить, однако ты сама подбросила эту идею: тебе нужно бежать. Бежать в Москву, к бабушке? О боже, что я говорю! Выбрось это с головы…