– Как-то раз к нам зашла мама и дала нам ложки, вилки, она хотела, чтобы мы кушали ими. Я засмеялся и говорю, это не наш обычай, мы должны кушать руками, иначе для чего Аллах дал нам руки. А мама в ответ: не все наши обычаи хороши, некоторые из них уже устарели. Еще она говорит, что нельзя кушать из одной тарелки, потому что один больной может заразить всю семью. Но ведь это глупости, люди будут смеяться над нами.
Тут заговорил младший Кират, который в те дни был дома.
– Мама сказала правду, так образом и в самом деле можно заразить людей. Мы это проходили в техникуме, – в эти дни он пребывал дома.
– Ладно, тебе! Будешь здесь умничать, – махнул рукой старший брат. – Если мы начнем кушать с ложками, тарелочками, то весь аул станет над нами усмехаться. Надо жить как все, иначе нас будут сторониться.
Сулейман же объяснил поведение матери тем, что столичная бабушка учит их маму своим привычкам. И по этой причине в душе матери пробудилась русская кровь. «Мама должна реже ездить в Москву».
– Нам русские обычаи не подходят: мы мусульмане – у нас свое. Кират, а ты что думаешь? – спросил старший. – Ты же видел нашу русскую бабушку. Что она говорила?
– Ничему плохому она не учила маму.
– Может, оскорбляла нашего отца?
– Такого разговора тоже не было.
– Не может быть! Вероятно, они считают его вором. Запомните, что бы не говорили про отца, мы должны любить его. И вот почему. Да, был у него грех, зато он сделал нашу маму счастливой, и каждая женщина завидует ей. Мне думается: нашей маме и Айгуль в Москве заморочили голову. Вот почему они стали такими странными. Если мама и дальше будет так вести себя, то станет нам чужой. Смотрите, что случилось с Айгуль.
– Она уехала по другой причине, – сказал Сулейман, – она молода и город вскружил ей голову, а там – танцы, каждый день кино, магазины. Ну, ничего, когда это веселье надоест, она затоскует по родному дому.
– Будет лучше для всех, если она останется там.
– Айгуль сказала правду, – заступился за сестренку Кират. – В самом деле, ей хотелось учиться в институте, и других мыслей у нее не было.
– Нашел кого защищать! Конечно, у тебя еще нет детей, чтоб понять этого. Айгуль не какая-нибудь сирота, у нее есть родители, которые должны решать ее судьбу. Ко всему же она засватана и не имела право так делать.
После побега минула неделя, и Лена дождалась от дочери второй телеграммы. Ее доставил кассир колхоза Али, лет сорока, вместе с другой почтой. Он у ворот передал ее Лене со словами:
– Значит, она хочет учиться в институте? Конечно, это похвально, но не таким путем это делается, ведь весь уважаемый род опозорила. Я сочувствую вам.
– Мы сами не знаем, как такое случилось.
– Между прочим, говорят, отец жениха Самибая уже успокоился и не держит на вас зла. Говорит, что даже рад, что вся эта история всплыла до свадьбы.
– Я тоже рада, что их обида прошла, значит, они хорошие люди.
Кассир ушел, а Лена зашла в прохладную комнату, где муж слушал свое радио, вытянув ноги на одеяле. Звучал концерт народных песен. Лена опустила телеграмму на столик, тихо сказав:
– Телеграмма от Айгуль: пишет, что добралась нормально и устроилась у бабушки.
Жасан нахмурил брови и не промолвил ни слова. Отныне он не мог слышать имя дочери, при упоминании его отца охватывала злость:
– Это все проделки твоей матери. Это она надоумила нашу дочь бежать из дома, обещав там райскую жизнь. Я долго думал об этом. Истинная причина в том, что твоя мать живет одна, и она нуждается в помощнице по дому. Разве не так? Будь проклята она, что совратила нашу дочь.
От таких слов в душе у Лены возникла ненависть к мужу, который изуродовал ее жизнь и теперь смеет оскорблять ее мать – эту светлую, чистую женщину. Лена сжала кулаки:
– Вы не трогайте мою маму: она самая хорошая женщина на свете, – и голос ее задрожал. – Она никогда не причиняла людям зла. А вы, а вы – вор, который украл чужого ребенка и сделал ее своей рабыней. Вы изуродовали мою жизнь, в какого превратили меня? Мои брат и сестра стали профессорами – кем стала я? Разве мне такая судьба была уготовлена? И больше не смейте оскорблять маму.
Такие резкие слова просто потрясли его, что в какой-то миг он лишился дара речи.
– Ах ты, подлая, ты угрожаешь мне? – закричать Жасан, выпучив серые глаза, и вскочил с места. – Ты назвала меня вором, человека, который сделал так много для тебя, для семьи.
– У нас разное понятие о счастье.
В ярости Жасан дал пощечину, и жена упала на пол. Затем стал бить ее ногой в бок.
В то самое время в дом вошла невестка и тотчас застыла у порога, увидав, как свекор бьет жену. От страха молодая женщина попятилась назад и кинулась к сараю, где в полутемном коровнике работал Кират, который из сырого кирпича огораживал место для нового теленка.
– Кират, скорее, там твой отец бьет ногами мать, – крикнула невестка прямо с порога.
Сын бросил мастерок и побежал в дом. Мать стонала от ударов. Не раздумывая, Кират кинулся к отцу, схватил его сзади и оттащил в сторону. И тогда злость отца перешла на сына, и он крикнул: «И ты с нею заодно, и тебя они купили?» Отец ударил Кирата кулаком по лицу, и тот упал у ног матери.
– Убью, молокосос! Да как ты смеешь встать поперек отца? – завопил Жасан и двинулся на него.
– Прошу, не трогайте сына, лучше бейте меня! – стала умолять мать.
Жасан остановился, тяжело дыша, и снова закричал:
– Будьте вы все прокляты! Хотите под старость лет испортить мою жизнь?
И после таких слов в гневе Жасан удалился из дома, а затем и со двора.
Кират и невестка помогли маме встать на ноги и увели ее в дом брата Сулеймана в конце двора. Там ей будет спокойнее. И невестка вмиг постелила два слоя одеял для свекрови. Сам Кират сел у ее изголовья и спросил: «Как себя чувствуйте, может, врач нужен?» Лена отказалась: ничего страшного. И затем мать сама рассказала о телеграмме, и что было дальше, даже слово «вор». Сына поразила мамина смелость, ведь в доме никто не смел возразить отцу. При всем этом Кират не был до конца уверен, что его мать поступила верно, обозвав отца «вором». Это слишком, хотя правда. Но и отец не должен так бить, ведь мог покалечить.
О случившемся Кират сообщил братьям. Те забеспокоились. И вечером решили навестить одинокого отца и успокоить. Для этого купили бутылку водки, а невестка сварила бешбармак – любимое блюдо кочевников. Отца они застали у колодца, где тот собирался сменить кожаный навес над колодцем. Отец был сдержан и завел их в комнату за низенький столик. Как обычно говорили об овцах, о пастбищах; о том, как идут дела у других пастухов, какие у них заработки. При этом пили и кушали и ни словом не обмолвились о матери. И вскоре стало заметно, как сердце отца смягчилось. Старший сын понял: лучше лекарство для отца – это с сыновьями отправиться на пастбища: там к нему вернется душевный покой.
– Нынче сам думал о том же, – сказал Жасан. – Здесь мне плохо, в селе какой-то тяжелый воздух. В самом деле, нужно скорее уехать.
Затем дети навестили и мать, в доме Сулеймана. Невестка вмиг расстелила перед ними скатерть с лепешками и сладостями. В душе сыновья осуждали мать – за ее несдержанность к мужу, за слово «вор». И вместе с тем жалели ее: все-таки родная кровь. Узнав, что мать в полном здравии, сыновья решили уйти. Однако Лена упросила их задержаться: просто хотелось поговорить с детьми о чем-нибудь. Но с матерю им было скучно. О чем говорить? О Москве и все связанное с ним? Да и вообще, о чем можно говорить с женщинами! У них другие интересы.
На другой день Жасан собрал сыновей, чтоб поговорить о чем-то важном. Старший сын сидел рядом с отцом, двоя – напротив.
– Надо Айгуль доставить домой, – объявил отец, и сыновья в недоумении обменялись взглядами.
– После того, что случилось, кто возьмет ее замуж, кому тут она нужна, – возразил старший сын.
– Но пройдет два-три года, и люди начнут забывать, и тогда, с божьей помощью, мы выдадим ее замуж. Неужели не сыщется какой-нибудь юноша из бедной семьи или вдовец?
– Это унизительно для нашей семьи, – не соглашался старший сын.
– Что поделаешь, у нас нет иного пути. Поверьте, это лучше, чем иметь беглую дочь, которая неизвестно, чем там занимается, вдали от родни.
Для братьев это оказалось полной неожиданностью, и при этом чувствовалось, как отцу непросто было решиться на такой шаг. Сыновья согласились с ним. Даже Кират кивнул головой, хотя в душе был против такой затеи. Он боялся отца. Да и иначе не могло быть, если самого Жасана воспитывали на страхе.
– Но как вернуть домой? – спросил старший сын. – Сама Айгуль не приедет.
– Я хочу, чтобы ты, как старший брат, отправился в Москву и привез ее силой.
– Но я не владею русским языком, да и не бывал в больших городах. Я там затеряюсь.
– Ну ладно, пусть туда едет Сулейман.
Средний сын сказал почти то же самое, и добавил:
– Пусть в Москву едет Кират: он говорит по-русски, знает там дороги, улицы. Тем более он свободен, у него каникулы в техникуме.
С ответом Жасан не спешил, и было ясно, почему-то он медлит:
– Мне не хочется отправлять этого сопляка туда. Нет в нем мужской твердости. Но кроме него, больше некого послать. Ты смотри там, если твоя сестренка откажется ехать, то ударь ее как следует, а затем привези домой. Будь мужчиной, она опозорила всех и тебя тоже.
Кират молчал, понурив голову. Такая смиренность в азиатов в почете. Но в душе радовался, что снова увидит Москву, хотя очень сомневался, что ему удастся уговорить сестренка.
– Если Айгуль откажется, что мне делать? – спросил тихо Кират.
– Как это не захочет? Ты ее брат, и она должна слушаться. Если откажется, как я уже сказал, избей ее так, чтоб захотела. Ты ее брат и имеешь на то.
– Отец, но там столица, другие порядки. За это меня могут забрать в милицию. Даже когда я бросил бумажку на землю, то чуть не арестовал милиционер, представляете, за бумажку?