Спустя неделю у дома Кирата на своем осле остановился плотник Тулкин. Когда-то он был дружен с его братом Сулейманом, пока их отношения не испортились из-за дверей, которые не понравились его брату, и тот заплатил ему меньшую цену. Плотник окликнул Кирата и вручил телеграмму:
– Вот, пришла в контору. Сказали передать тебе: здесь твое имя. Наверно, это от твоей матери.
От волнения Кират тут же прочитал ее. В самом деле она пришла от мамы, где говорилось, что она навсегда остается в Москве и будет жить с Айгуль.
– Ну, что там? – спросил плотник.
– Мама пишет, что у нее все хорошо.
– И больше ничего? А то люди говорят, что она навсегда остается в Москве.
– Она скоро вернется, – и сын ушел в дом.
У двери в комнату отца Кират встал, он был озабочен, как сообщить о телеграмме. Хотя ему все известно, и все же свою злобу тот выльет на него. Может, эту телеграмму отнести к старшему брату, пусть он идет к отцу. И тут Кират вспомнил, что тот не может читать.
Его отец слушал маленькое радио, сидя на курпаче. Играла флейта и дутара – старинная задушевная мелодия.
– Отец, здесь телеграмма от мамы, – и он зачитал ее, стоя у двери.
Глаза отца вспыхнули. Оказалось, их отец еще не смирился с потерей жены. Он вскочил с места и стал расхаживать по комнате, проклиная свою судьбу и жену:
– О, Аллах, за что ты так покарал меня, неужели, за ошибку молодости? Но ведь тогда я был молод и уже искупил вину: я сделал ее счастливой – об этом сама говорила всем. Какой еще грех на мне? Зачем мне в старости эти мучения, я ничего не понимаю? Будь проклята такая жена! Я чувствую: в ее душе вселился шайтан, и новая родня мутит ей разум. Как быть: я раздавлен, как стерпеть такой позор? В нашем ауле никого так не унижали.
Прежде сын не слышал от отца такой открытой и долгой речи. Ему было жалко отца: не дай бог ни одному мужчине оказаться на его месте.
В тот же день весть о побеге Зухры уже кочевала по дворам. В основном ее разносили женщины – от соседей к соседям. Это просто неслыханно: в ауле ждали возвращения блудной дочери, а случилось еще худшее. Хотя такая история уже имела здесь место лет шесть назад. Тогда сбежала молодая невестка с ребенком, и сбежала не одна, а с младшим братом мужа. Говорят, они осели где-то в Алмате – в большом городе легко затеряться. После родители девушки уверяли сельчан, что их дочь страдала слабоумием – так им хотелось избежать позора. Однако на этот раз сбежала женщина, далеко немолодая, у которой уже внуки. Это немыслимая дерзость, которая не умещалась в голове. Разумеется, Лену все осуждали со словами: вот до чего доводит разглядывание картин с голыми мужчинами и женщинами, а также чтение книг о любви и долгое пребывание в Москве вдали от дома и мужа. Некоторые злые языки говорили и о московском любовнике, хотя в такое верили не все.
Два дня ни Жасан, ни его дети не показывались в чайхане, и тогда дядя Халил сам явился к племяннику. Все-таки старейший из рода Ибрагим-бобо и первым должен знать подробности, тем более люди спрашивают об этом. Когда сгорбивший старик зашел в комнату, Жасан лежал на курпаче с подушкой под боком и слушал радио. Увидав дядю, племянник нехотя встал для приветствия, хотя в душе не желал ни с кем видеться. Уже за дастарханом, хлебнув глоток чая, дядя спросил напрямую:
– Люди говорят, что сбежала твоя жена, это верно?
Жасан лишь кивнул головой. Однако такой ответ не устраивал дядю, и племянник вынужден был рассказать обо всем в подробностях.
– Вот почему ты занемог, – произнес дядя. – Конечно, от такого позора любой зачахнет. Да, Жасан, тебе тоже не повезло с женой. Как и мне с Юлдуз? Зато за свой грех она заплатила сполна. Ну, ладно, дело прошлое, не стоит ворошить. А вот о том, что нынче люди болтают о твоей семье, ты должен знать.
Нетрудно было догадаться, о чем они говорят, тем не менее слухи оказались куда более жестокими, чем он ожидал.
– Мне тебя жалко, потому что в нашем ауле никого так не унижали. И нынче многие опасаются, как бы дурной пример Зухры и ее дочки не стал заразительным для других. Я сам так не думаю, но люди так говорят. Мне думается: тебе не надо было подолгу отпускать жену к матери. Говорят, их женщины легко уходят от мужей и заводят себе новых. Поэтому надо жениться только на своих.
– Вы меня упрекаете, но тогда почему ваша Юлдуз изменяла, ведь она была из наших?
– Не горячись, всякое в жизни случается. И среди наших такое случается. Но мусульманку легче карать: большого шума не будет. Правда, некоторые грязные люди по сей день болтают, якобы я убил Юлдуз. Это неверно, да и ты все видел своими глазами, как я отпустил ее, а затем она сама убила себя. Хотя, как истинный мужчина, я должен был лишить ее жизни. Так что я чист, и нет на мне греха.
– Вы верно поступили. Только вот зачем мучили тетю Сарем, что она покинула этот мир раньше своего срока. Она была добродетельной женщиной.
– Я не мучил, это ее женская судьба. Конечно, в душе осталась обида на ее мужа, то есть на брата Касыма, который испортил Юлдуз. Не скрою, это душило меня. Я думаю, по своей натуре все женщины продажны, и потому их надо держать в узде. Будь моя воля, я заставил бы их носить паранджу и не выпускал бы из дому, как это было в прошлом. Дашь им волю – потом не рад будешь. Вот ты дал волю жене, и она на весь свет тебя осрамила. Как теперь отмыть позор?
– Дядя, об этом я не желаю говорить: и так тяжело на душе. Завтра хочу отправиться в пески, к большому колодцу, в стан дедушки Ибрагим-бобо. Нужно помолиться могилам нашей родни: отцу, дедушке Ибрагим, маме, бабушке и другим.
– Доброе дело затеял, если у меня хватило бы сил, то поехал с тобой. Так что за меня тоже помолись. Не забудь.
– Сделаю, как вы сказали. А над могилой дяди Касыма от вашего имени тоже произнести суру Корана?
Такой вопрос удивил старика, он погладил белую бородку и дал согласие:
– На брата я уже не держу зла. Кто знает, может быть, скоро мы увидимся на том свете. Но только за Юлдуз не читай поминальную… Истинный мужчина не должен такое прощать. Ну, ладно, я пойду в чайхану. Сильно ты не переживай, но если твоя жена и дочь вернулись бы, то позора стало бы намного меньше. Как ты думаешь, они сами приедут сюда?
– Не знаю.
Жасан проводил дядю до деревянных ворот и вернулся в комнату, лег на одеяло и вновь погрузился в раздумья. Он даже не заметил, как зашла невестка и стала убирать посуду со столика. Свою работу она делала бесшумно, чтобы не тревожить свекра.
Ранним утром Жасан вывел лошадь из сарая, затем набил дорожную сумку, которая висела у животного на боку, бурдюком воды, конской колбасой и лепешками. Далее он взобрался на коня и покинул двор через раскрытые ворота. Вскоре он уже ехал по степи в сторону пустыни, к местам молодости.
Лишь на третий день он добрался до большого колодца. Теперь это были глухие места. Кругом желтые пески, барханы. Но кладбище, обнесенное густым саксаулом, еще уцелело: кустарники сдерживают песок. Жасан сошел с лошади. Там, где стояли юрты деда, отца и другой родни, гулял ветер. Стало немного грустно. Но он еще помнил место каждой из юрт. «Вон там стояла дедушкина, затем шла моего отца, а далее – дяди Касыма, в конце – дяди Халила». Глянув дальше, Жасан обрадовался, ведь еще сохранились загоны, хотя уже наполовину их занесло песком. Он обошел отцовский загон – самый большой в стане, и вспомнилось ему беззаботное детство. Здесь Жасан играл с братьями и сестрами, а поодаль стоял огромный котел, где мама с женщинами варили в нем еду. Какие теплые воспоминания! Перед глазами возникли образы родных лиц. Как дедушка Ибрагим-бобо выходил по утрам из своей юрты, чтобы проводить сыновей. А также отец Зухры с милиционером, геологом и его веселая свадьба, которая длилась два дня. Какие это были счастливые дни! Как жаль, что прежнюю жизнь не вернуть!
Долго Жасан сидел на песке под палящими лучами в мохнатой шапке и темном халате, вспоминая молодые годы. Но не за этим он прибыл сюда. Он с трудом встал на ноги, снял лопату с седла лошади и подошел к семейному кладбищу: овальные валуны с арабской надписью местами заросли песком. И без этого Жасан помнил каждую могилу – кто, где похоронен. И только детские могилки забылись из-за большого их количества. Каждые три года Жасан являлся сюда с сыновьями, чтобы откапать могилы, иначе исчезнут.
Первым делом расчистил могилу деда и бабушки, потом своих родителей, тети Сарем, дяди Касыма и других, кроме грешницы Юлдуз. Ее могила с плоской галькой и буквой «Ю», сделанная самой Сарем, стояла в сторонке. И тут перед его взором появилась ужасная картина, когда тетя Юлдуз в отчаянии порезала себе горло. Он с ужасом смотрел, как из нее вытекает кровь и уходит в песок. В прежние годы сыновья Жасана тоже чистили ее могилу, не зная о семейной тайне. Однако сам Жасан не коснулся этого камня.
Затем бывший кочевник долго сгребал толстый слой песка у саксаула, который сдерживал песок. Закончив дело, он принялся за молитву, расстелив свой коврик и ступив на него босыми ногами. Пастух знал всего одну суру и часто вторил ее, перебирая в памяти имена родни, ушедшей в иной мир. От всего этого на душе стало легко. Теперь можно было тронуться в обратный путь.
В свой аул верхом на коне Жасан заехал вечером. Уже стемнело, на безлюдной улице ему не попался ни один человек. Тем самым он избежал лишних расспросов сельчан.
Утомленную лошадь Жасан отвел в тусклый сарай и там накормил. Лишь затем сам умылся у колодца, черпая воду с ведра. У дверей в дом он вдруг застыл, ему почудилось: вот сейчас выйдет жена и с улыбкой спросит: «Не устали ли вы с дороги?» Так было прежде. Жасан даже замер на месте, но чудо не свершилось. И опять его охватила тоска.
Когда в доме родителей вспыхнул свет, Кират был у брата. Надев галоши, Кират с Сулейманом зашли к отцу и увидели его на прежнем месте, словно он никуда не уезжал. Он слушал радио. Сыновья поздоровались, прижав руку к груди, и сели напротив. Отец выключил приемник и спросил о нов