На этом празднике все было не так, как всегда. Обычно на елке бывает так: в зале много ребят, а на сцене играют, поют, пляшут, развлекая ребят, один или несколько актеров. А тут, во фронтовой землянке, было наоборот: представление шло для одной только девочки – Светланы. А развлекали ее многие. Кто умел плясать – плясал, кто умел петь – пел, кто умел фокусы показывать – был в тот вечер фокусником.
Во время праздника елки где-то недалеко от командного пункта захлопало и загудело. Несколько солдат, пригнувшись, побежали по длинным подземным коридорам. От елки до передовой было не больше одного квартала. Светлана ничего не заметила. Когда же спустя полчаса эти солдаты вернулись, они увидели, что щеки Светы чуть порозовели, а глаза казались еще больше – так смотрела она на разукрашенную елку.
Когда началась война, ей был год-полтора, не больше. И теперь все это – новое, нарядное, веселое – особенно радовало ее. А ночью во сне Светлана снова звала маму и плакала.
6
Однажды Елена Крылова спросила девочку:
– Света, скажи, а как звали твою маму? Вспомни!
Света чуть наморщила лоб, веки ее набухли, из-под них выкатились две большие капли.
– Ее звали мама, – сказала Света. – Мамочка…
Нет, нельзя было больше расспрашивать Светлану. Надо было как-то по-другому разыскать ее родных, узнать фамилию, а может быть, найти ее отца.
Надо! Но как?
Этот вопрос беспокоил не только Елену Крылову, но и полковника Кубанова, и многих солдат и офицеров его части.
Полковник чувствовал уже огромную нежность к этой девочке и все чаще думал о том, как кончится война и в дни школьных каникул он пойдет со Светланой в большой магазин игрушек, где елка высится до самого потолка. Там он скажет ей: «Выбирай. Выбирай что хочешь». Он накупит ей большую коробку елочных игрушек. И тогда все будет непохоже на эти закопченные стены, на эти нары и дымящую печь из железной бочки. Он будет угощать Светлану конфетами, и они вместе будут вспоминать землянку и то, как устраивали здесь елку, как патронные гильзы заменяли елочные украшения.
Думая так, Кубанов силился представить себе, будет ли при этом, в той мирной обстановке, отец Светланы. И ему очень хотелось, чтобы отец этот был, чтобы он нашелся.
Однажды ночью, когда Света спала, а у нее в ногах си дел Иван Птаха, пришивая пуговицы к гимнастерке, и тут же вокруг лампы, сделанной из пустого снарядного стакана, сидели разведчики, один из них сказал:
– А ведь ползла женщина оттуда, где этот четырехэтажный дом за площадью.
Сказал это разведчик неожиданно – должно быть, просто подумал вслух, но все поняли, что речь идет о Светиной маме.
– Да, – сказал Птаха, – связаться бы с тем домом… Там тоже наши. Может, что скажут о женщине с ребенком. Однако связаться с домом, который оборонял Павлов, не удалось. Дом этот со всех сторон был окружен фашистами. Пробраться туда, узнать что-либо о Светлане и ее маме было невозможно. В районе этого дома, на Пензенской улице, бои не прекращались ни на один день. По нескольку раз в сутки фашисты шли атакой на этот четырехэтажный дом. Вот он, казалось, совсем близко – всего несколько шагов, но эти-то несколько шагов враги пройти и не смогли. И в нашей стране, и во всем мире люди следили за тем, что происходило в этом сталинградском доме на Пензен ской улице. Ведь могло показаться чудом, что павловцы еще держатся. Горсточка храбрецов против армии гитлеровцев, которые прошли десяток стран, а этих двадцати шагов пройти не смогли.
7
Воздушная волна от разорвавшегося снаряда ударила сквозь пролом стены. Павлов почувствовал, как придавило ему грудь и при этом отбросило его, ударило о стенку. Рядом упал пулеметчик. Солдат с автоматом, облокотившийся о подоконник, медленно сполз на пол, уронив оружие. Дым пополам с противным запахом взрывчатки наполнил подвал. Павлов чувствовал, что надо глубоко вдохнуть воздух, иначе можно потерять сознание – уж слишком сильно ударило его волной. Он раскрыл рот и тут же закашлялся. Воздух подвала был густым, пыльным и вонючим. Вдыхать его было трудно.
«Что это? – подумал Павлов. – Стена была серой, а стала как будто красной?»
Мысли путались в голове, мешались. Медленно доходило до сознания, что в подвал попали осколки снаряда. Это они сбили серую штукатурку стены и обнажили красные кирпичи. И пол весь в мягком песке и пыли.
Вот бы сползти на пол, положить руку под голову и уснуть… Хорошо! Все тело просило об этом.
Павлов сжал кулаки, оттолкнулся ими от пола, встал, подошел к пулемету, прислонился к рамке прицела. Сначала в глазах прыгали и кувыркались вертлявые золотистые мушки.
«Это от удара, – подумал Павлов. – Сейчас пройдет».
Он на секунду закрыл глаза, а когда снова прильнул к прицелу, увидел фашистов. Они шли с автоматами на животах, шли медленно, уверенные в том, что на этот раз возьмут дом, стоящий как утес среди моря, – дом, на который смотрит весь мир. Впереди шел фашистский автоматчик с закатанными до локтей рукавами.
Павлов целился не торопясь. Он нажал спуск и стрелял, стрелял до тех пор, пока и эта атака не была отбита.
Отчаявшись взять дом на Пензенской атакой с земли, гитлеровцы попытались разбомбить его с воздуха. Днем сделать это мешали наши зенитчики. Тогда фашисты решили разбомбить этот дом под покровом ночи. Чтобы указать цель своим самолетам, гитлеровцы, засевшие против дома на Пензенской, стали пускать в сторону этого дома зеленые ракеты. Павлов не спал. Услышав гул тяжелых бомбардировщиков врага, он насторожился. Ближе, еще ближе… Сейчас они будут над самым домом. Что ж, достаточно одной бомбы, чтобы «прошить» – проткнуть, как иголкой, все четыре разрушенных этажа и уничтожить всех, кто в подвале.
Завидев первую зеленую ракету, Павлов немедленно выхватил ракетницу, похожую на большой пистолет, и выстрелил такой же зеленой ракетой в сторону домов, где засели фашисты… Еще и еще одну ракету выпустил он вслед за первой.
Самолеты врага рокотали над головой. А вот и визг падающей, разрезающей воздух бомбы. Невольно голова Пав лова вдавилась в плечи. Секунда… нет, доля секунды… Грохот. Снова удар воздушной волны, точно кто-то невидимый подхватил и отшвырнул Павлова изо всех сил. Опять – взрыв! Снова – взрыв! Сыпалась кирпичная пыль, на полу повернулся во сне солдат, но охнуло уже где-то подальше, еще и еще дальше…
Помогли-таки зеленые ракеты Павлова! Не ошибся и вражеский летчик. Он бомбил точно по цели, которую Павлов указал ему. В ту ночь фашисты бомбили своих. А на рассвете наше командование, как обычно, услышало позывные павловской рации:
«Я – „Маяк“! Я – „Маяк“! Я – „Маяк“!»
Нет, не уничтожили фашисты Павлова и его солдат! Они оставались в живых и продолжали оборону четырехэтажного дома на Пензенской.
Зато фашисты в ту ночь недосчитались многих своих солдат и офицеров.
Пятьдесят восемь дней и ночей гвардии сержант Яков Федотович Павлов и небольшая горсточка солдат удерживали в своих руках дом, хотя фашисты были от него всего в нескольких шагах. А незабываемым зимним утром, когда замолчали наши пушки и стало вдруг как-то особенно тихо, фашисты услышали возглас, который приводил их в трепет и смятение:
– За Родину! Вперед!
Наша армия, замкнувшая кольцо вокруг Сталинграда, перешла в решительное наступление. Вместе с нашими войсками вышли на бой солдаты полковника Кубанова и гарнизон дома на Пензенской улице – дома Павлова.
В Сталинграде шел бой – последний, решительный. В этом бою погиб смертью храбрых полковник Кубанов и тяжело был ранен сержант Яков Павлов. Не довелось Кубанову пойти со Светланой в игрушечный магазин, купить ей елочные украшения…
Фашисты сопротивлялись недолго. Кольцо наших войск сжималось все туже и туже. Бежать? И бежать фашистам было некуда. Тогда они стали бросать к своим ногам автоматы и пистолеты, сдавать нашим пушки и минометы, поднимая вверх руки:
– Сдаемся! Гитлер капут!
Вышла из полутемной землянки и Света. Поднявшись на последнюю ступеньку, которая вела из командного пункта, она зажмурилась и ладонью закрыла глаза. Яркое солнце ослепило Свету, проведшую почти два месяца в полутемном подвале.
Свыкшись со светом, девочка приоткрыла глаза, защитив их сверху рукой, как козырьком. По площади, там, где ползла Светина мама, теперь вели унылую колонну пленных фашистов. Лица их были землисто-серыми, одежда висела лохмотьями.
Когда по этой площади ползла Светина мама, прикрывая ее своим телом, здесь было сумрачно и туманно; теперь же – светло, солнечно, а воздух прозрачен и чист.
Солнце, казалось, вместе с нами радовалось победе. Оно ярко светило, снег искрился. Блестели и отливали всеми цветами радуги оплывшие, прозрачные, как леденцы, сосульки. Небо над городом сверкало голубизной.
Еще кое-где хлопали одиночные выстрелы. Но вскоре все смолкло: визг пикирующих самолетов, сухой треск автоматов, глухие удары пушек. Сразу же стало слышно, как чирикают воробьи, как шуршат гусеницами огромные тягачи, увозящие пушки. Где-то вдалеке заиграли на аккордеоне, и к землянке, возле которой стояла Света, донеслась песня.
Спустя несколько дней, когда совсем утих бой, солдат Иван Птаха пошел к четырехэтажному дому на Пензенской улице, со стороны которого ползла мать Светы. Он думал, что, может быть, здесь кто-нибудь знает об этой девочке и ее маме.
Солдат, которые встречались с той стороны Ивану Птахе, он останавливал одним и тем же вопросом:
– Ты не с того четырехэтажного?
– Нет.
– А кого-нибудь из тех, кто там был, не знаешь?
Нет, нелегко было найти павловца. Почти все герои – защитники этого дома – были ранены. Не удалось Птахе встретиться и с сержантом Павловым: тяжелораненого сержанта сразу же после освобождения Сталинграда отправили в тыл.
8
С каждым днем в Сталинграде становилось все меньше и меньше пушек и танков. Раненых увезли из города. Теперь Елена Крылова часто бывала свободна. Как-то, гуляя, она спускалась по крутому склону, держа за руку маленькую Светлану. Далеко-далеко до самой Волги раскинулся город из пустых кирпичных коробок. Вырванные с корнем многолетние деревья обгорелые лежали на земле.