– Прости, – произнесла она, обращаясь к младшей сестре. – Но я никак не могу поехать с тобой.
– Ничего страшного, – ответила Уна, хотя в глубине души она расстроилась. Было бы здорово отправиться в такое захватывающее путешествие вместе.
– Я буду скучать по тебе, – продолжила Трин.
– Правда? – удивилась Уна.
– Конечно. Ты не похожа на других сестер. Мне кажется, ты гораздо лучше и умнее их.
На этот раз Уна была поражена. Она хотела спросить Трин, почему та не говорила ей этого раньше, но вместо этого произнесла:
– Я тоже буду скучать по тебе.
Трин подошла к младшей сестре и обняла ее. Впервые кто-то из родных Уны обнял ее, впервые кто-то вообще сделал это. Ощущение было необычное, но приятное, и она обняла сестру в ответ.
Потом они отстранились друг от друга, и Уна осторожно открыла дверь черного хода. Она уже хотела выйти в ночь, как вдруг в ее голове пронеслась одна мысль.
– Трин? – позвала Уна, обернувшись к сестре. – Это ты подарила мне Гилберта на день рождения?
Трин нахмурилась и сказала:
– Нет. Я думала, ты сшила его сама.
– А, забудь.
Уна помахала сестре рукой на прощание и выскользнула за дверь.
Ночной воздух в Нордлоре был таким холодным, что морская галька заледенела, а заточенные внутри волны застыли. Даже звезды в небе, казалось, замерзли и не мерцали, когда Уна шла под ними.
В деревне было тихо, но когда она подходила к причалу, в морозном воздухе до нее донеслись крики и песни. Девочка испугалась, что команда корабля уже на борту и ей не удастся пробраться незамеченной. Но тут она увидела свет в «Ржавом якоре» и поняла, что все моряки собрались там, чтобы выпить напоследок.
«Отважный леопард» тихо покачивался на волнах у пристани. Название гордо сияло золотом вдоль правого борта. Там мерцали фонари, но из иллюминаторов не доносилось ни звука. Уна посмотрела на огромное китобойное судно, сделала глубокий вдох и впервые в жизни ступила на корабль отца.
Она много лет наблюдала за «Отважным леопардом» с берега Нордлора, но все равно судно оказалось гораздо больше, чем она воображала. Палуба была длиннее семи домов, три мачты, уходившие к звездам, – выше любого здания в их деревне, а деревянные леерные ограждения доходили ей до головы.
Опасаясь, что ее могут заметить, Уна юркнула под палубу. Корабль в целом очень сильно походил на «Смотрящую чайку», преобразившуюся под умелой кистью художника. Темные, мрачные помещения теперь были залиты светом. Вместо обугленных черных досок повсюду сияли отполированные коричневые. А там, где раньше воняло дымом и полусгнившей, заплесневелой одеждой, теперь приятно пахло ароматизированными свечами и свежими, только что упакованными продуктами.
Первая комната, в которую попала Уна, была длинной и узкой, с рядами кроватей, идущих вдоль стен. Тут спали члены команды. За ней находились две двери. Золотая табличка на одной из них гласила: «Капитан», а серебряная на другой – «Штурман». Уна знала, что означают эти должности. Капитан отдает приказы всему экипажу и часто является владельцем корабля, а штурман мастерски читает карты и указывает рулевому верное направление.
Уна попробовала открыть двери, но обе были заперты. Двигаясь к задней части судна, она прошла мимо столовой, камбуза[4] и пяти пустых помещений, использовавшихся для хранения рыбы и внутренностей одного-единственного кита. Прежде чем корабль отчалил, девочка добралась до последней комнаты.
– То что нужно, – прошептала Уна, шагнув внутрь. Помещение было маленьким и сплошь забитым ящиками, кульками и мешками с продуктами. Здесь ее долгое время никто не найдет, и ей не придется голодать. Это уж точно.
Уна открыла ближайший ящик и заглянула внутрь. Там были мука и сахар, а также черничный джем и соленая лосятина. Нашлась даже головка сыра, по весу равная ее собственной голове.
Оглядывая запасы продовольствия, которых было достаточно, чтобы кормить тридцать человек целых полгода, Уна улыбнулась про себя. Она и не представляла, что все будет так просто. И никто ничего не заметил.
Барнакл сидел на мостике, когда заметил, что на его корабль пробирается какая-то девочка. Он вылизывал свою шерсть. Когда-то она была ярко-рыжая, густая и такая длинная, какой не мог похвастаться ни один морской кот. Теперь же, после двухсот лет плаваний, она стала облезать и тускнеть, становясь скорее серой, нежели рыжей.
Барнакл знал, что никакой девочки на борту не должно было быть. Он просматривал список экипажа только час назад, и ни одного женского имени там не значилось. Да это кот понимал и без списка. Капитан никогда не позволял женщинам подниматься на корабль. Никто раньше не нарушал это неписаное правило.
Но это оказалась не просто какая-то девочка. Барнакл узнал ее. Это была одна из дочерей хозяина – та симпатичная, которая не походила на моржа. Бесчисленное множество раз он видел, как она стояла на берегу и сверлила глазами корабль. Пару раз Барнакл даже ловил ее взгляд на себе. Но сегодня ночью девочка его не заметила. Ни в тот момент, когда взбиралась на судно, ни тогда, когда он наблюдал с лестницы, как она пыталась взломать дверь каюты капитана. Потом он следил, как девочка пробиралась по кладовой, а потом стояла там, оглядывая ящики с продуктами, по-прежнему не обращая на него внимания.
Шерсть у Барнакла встала дыбом, когда он увидел, как она рассматривает еду. Его не интересовало, что это девочка и что она дочь капитана. Важнее всего было то, что она оказалась «зайцем», и этого хватало. Кроме мысли о гибели своего корабля Барнакл терпеть не мог одного: пассажиров, которые не значились в списке.
Правила устанавливаются не просто так. Нарушишь их – жди беды. Он знал это по собственному опыту. Когда корабль идет по Северному морю, впередсмотрящий должен всегда быть на своем наблюдательном посту. Он сменяется раз в час ровно в начале каждого часа. Той ночью на «Трескучем кракене» человек по имени Эйнар пропустил начало своей смены на десять минут. Когда он добрался до палубы, другой впередсмотрящий уже заснул, а к тому времени, как Эйнар поднялся на мачту, корабль врезался в айсберг.
Из-за него Барнакл потерял свою третью жизнь. Пятую жизнь он утратил, потому что другой человек на другом корабле – ленивый кок по имени Эрлинг – постоянно оставлял рыбьи кишки на борту, а не сбрасывал в море, как положено. Барнакл и мяукал, и шипел, и бросался на членов команды, пытаясь донести до них, что рыбьи кишки, скапливаясь, в конце концов потопят судно. Но никто не обращал на него внимания. Корабль медленно оседал все глубже и глубже, пока не настал критический момент, и он уже не смог всплыть. Вода затопила палубу, а потом и нижние помещения. Некоторые члены команды спаслись на шлюпках, но Барнакл пошел ко дну.
«Нет, – подумал Барнакл, не сводя глаз с девочки, которая уже нарушила три правила: женщине на корабле не место, никаких «зайцев» и никто не смеет заходить в кладовую, кроме кока. – Не бывать этому».
В то время как все остальные члены команды веселились напоследок в «Ржавом якоре», один из них оставался дома. Харойльд Нордстром выходил в море уже более пятидесяти лет, но они с женой по-прежнему тяжело переживали разлуку, и прощание обоим давалось очень нелегко.
– Ох, Харойльд, – сказала Матильда, – как бы я хотела, чтобы ты остался. Зимы в Нордлоре всегда холодные, а без тебя и подавно. – Несмотря на свои слова, она помогала мужу паковать вещи. Он всегда откладывал сборы до ночи накануне отплытия.
– Прости, Матильда, – отозвался моряк, убирая в сундук банку с чернилами и еще одну упаковку пергамента. – Я знаю, что ты не любишь оставаться одна.
При слове «одна» глаза Харойльда скользнули по детской кроватке в углу. Он смастерил ее для ребенка, которому не суждено было в ней спать. Ее бы звали Нора. И до сих пор, закрывая глаза, у него перед глазами появлялось ее крошечное изящное личико. Если бы малышка Нора осталась с ними, Матильде было бы гораздо легче жить в Нордлоре без него.
Тяжелые мысли о прошлых и вероятных будущих потерях заставили Харойльда отступить от сундука. Он оглядел дом, в котором они жили уже тридцать лет. Посмотрел на камин, возле которого работал над картами летом, на их с Матильдой кровать и на пустую детскую кроватку, стоявшую возле окна.
Харойльд сделал глубокий вдох. Большинство моряков с «Отважного леопарда» обожали морской воздух. Но лично он, уплывая на север, хотел лишь одного – снова вдохнуть запах родного дома. Он сделал еще один глубокий вдох – как можно глубже, – максимально вобрать в себя родной запах. У него было нехорошее предчувствие насчет этого рейса – предчувствие, что на этот раз он не вернется.
«Отважный леопард»
Уна проснулась от звука лосиного рога. Команду созывали на корабль. По громкому топоту она поняла, что моряки поднимаются на борт. Вскоре послышались глухие голоса, среди которых явно выделялся один.
– Готовиться к выходу! – кричал отец. – Поднять паруса! Сняться с якоря! – летели по утреннему воздуху команды.
С палубы раздались поспешные шаги. Уна услышала громкий стук, с которым втянули якорь, и «Отважный леопард» медленно пришел в движение. Мешки с мукой и зерном покатились по кладовой, а ящик с фруктами наехал ей на ногу. Уна вскрикнула от боли. К счастью, звуки сверху заглушили то, что происходило снизу, и моряки продолжали заниматься каждый своим делом.
Уна смотрела сквозь иллюминатор, как Нордлор становился все меньше и меньше. Через какое-то время он скрылся за высокими зелеными холмами, возвышавшимися по обе стороны, и рекой, протекавшей между ними. Несмотря на то что она родилась и выросла в этой деревне, Уна не грустила из-за отъезда. Наоборот, она радовалась предстоящим приключениям.