Как только девочка скрылась из виду, случилось нечто странное. Большой ржавый рожок клаксона, прикрепленный к водительской двери, растаял горячим паром. На его месте вырос огромный кобальтовый в белую полоску раструб граммофона, а из-под него раздулась груша клаксона, похожая на луковицу тюльпана, нежная с медным отливом, заключенная во множество оболочек, будто живая. Шакалы обнюхали ее. Луковица пахла солнечным светом.
Ступив внутрь раковины, Сентябрь попала на длинную, мерцающую светом улицу, полную шума и движения. Улица спиралью спускалась вниз по внутренней поверхности раковины, но, если честно, низ и верх здесь настолько подружились, что было уже не важно, кто из них кто. Альманах весь был из перламутра; серебристо-зеленый цвет перетекал в сине-фиолетовый и сплетался с ним светящимися лентами. Дома и фонарные столбы, витрины магазинов, яркие стройные башенки, фонтаны, мосты и павильоны торчали отовсюду – не только из днища раковины, но и сбоку, со стен и вниз головой, с уходящего в туман потолка. Казалось, будто они там выросли, высыпали из раковины, как грибы. Банки и игровые залы, пекарни и трактиры сверкали все тем же перламутром. Все тут было Альманахом, а Альманах был всем. Рыба́чки забрасывали сеть в жемчужную реку, которая текла по спиральной стенке раковины и должна была бы выплеснуться на проспект и на саму Сентябрь, но почему-то не выплескивалась. Люди, другие существа, тележки шли и катились по проспекту, весело болтая. Мужчины были облачены в изумительной красоты корсажи из анемонов, а женщины приветствовали встречных, прикасаясь кончиками пальцев к своим коралловым цилиндрам. Огромный пеликан летал над головами, плавно помахивая длинным хвостом, но не из перьев, а шелковистым и прозрачным, как у золотой рыбки. В его объемистом зобе оборудовали специальный бассейн, где плескалась стайка русалок.
Что-то с визгом подлетело к Сентябрь на полной скорости, едва не влепившись в высокий изящный перламутровый канделябр, который освещал вход в Альманах. Сумасшедшая работа четырех из восьми ног позволила этому «что-то», накренившись, увернуться от столба и выправиться. Широкий полированный краб в черно-белую клетку с глухим стуком замер и уставился на Сентябрь пронизывающими умными глазками.
– Добрый! – отрывисто произнес он. – Звать Спицей. В этот чудесный день я буду твоим Таксикрабом. Первый раз в Альманахе? Я всегда узнаю́ новичков. Не могут удержаться, чтобы не глазеть на потолок. Иногда их даже тошнит от этого. Пожалуйста, постарайся, чтобы тебя не вырвало, я только что из мойки.
Сентябрь перевела взгляд с клетчатого краба на зеленый жемчужный потолок и обратно.
– Но я не вызывала никакого… Таксикраба, – мягко ответила она.
– А нас никто и не вызывает. Это вопиюще неэффективно, если хочешь знать мое мнение. Альманах берет на себя все твои заботы. Если ты будешь продолжать настаивать, я раздобуду тебе карту для пеших прогулок, но за ней черта с два угонишься; к тому же, чтобы ею пользоваться, требуется по крайней мере четыре руки и противоторчащий хвост. Так что я, будучи крабом почтенных лет, рискну высказать свое профессиональное мнение: залезай-ка поскорее и дай мне до мчать тебя туда, куда ты пожелаешь домчаться!
К клетчатой спине краба огромными черными ремнями было прикручено очень комфортабельное с виду кресло. Сиденье манило пухлыми декоративными подушками перламутровых оттенков.
– Боюсь, мне нечем заплатить за проезд…
Чтобы не показать всю полноту своего смущения, Сентябрь прикусила щеку изнутри. Как же она старалась, чтобы такого с ней приключилось! Как усердно копила деньги!
Таксикраб пощелкал изящными клешнями – вжик-вжик-хряп.
– Повторяю: Альманах заботится о малейших твоих нуждах еще до того, как они у тебя заведутся. Хоп-хоп! Забирайся, не стесняйся, я тебя не уроню, ну, в смысле, падать-то невысоко. Я несусь близко к земле – так я обеспечиваю безопасность движения!
Сентябрь невольно улыбнулась. После общения с Синим Ветром она купалась в жизнерадостности краба, как в долгожданной горячей ванне. Она вставила ногу в одну из петель, похожую на стремя, и забралась на плюшевое сиденье.
– Куда прикажете, мой четвероногий друг?
– У меня не четыре ноги! Вы, верно, обсчитались.
– Конечно, четыре. А у меня десять. Неучи сказали бы, что восемь, но мои клешни так же годятся для прогулок, как для хватания, щипания и копания. Рискну предположить, что ты прекрасно сумеешь прогуливаться на четвереньках, если захочешь. Используя каждую из частей тела только для одной задачи, ты сама себя задерживаешь в развитии. Очень неразумно!
Сентябрь рассмеялась и покрепче ухватилась за ручки кресла, внезапно сообразив, что не знает, какой тип движения собирается применить Спица для ее перемещения.
– Мне надо повидать Моллюска Луны, если вам нетрудно, – сказала она нервно.
Откуда-то из-под панциря донесся булькающий звук, отдаленно напоминающий хихиканье.
– Прошу прощения и все такое, но следует указать поточнее. Конечно, я всегда говорю, что все дороги ведут к Моллюску. Точнее, мы все так говорим. Это девиз Таксикрабов.
– Я… я не вполне понимаю, сэр. Просто у меня есть одна красивая шкатулка, – ей казалось, что лучше сразу похвалить ящик, чтобы он никому не показался подозрительным, – я должна передать ее Моллюску Луны, и я надеялась, что, может быть, кто-то знает, как его найти. Я сама не из этих краев и даже не из тех краев, что лежат на краю этих краев.
Таксикраб снова булькнул.
– Так, так, теперь я понял. Не морочь себе голову, я сам ее кому угодно заморочу!
Спица встал на дыбы, как пони, воткнул четыре клешни в покрытие дороги и рванул вперед гигантским прыжком, взлетев выше фонарных столбов, катка и стайки наяд с лентами в волосах из морской пены, которые при виде его завизжали от восторга и замахали руками. Совершив жесткую посадку перед витриной магазина с круглыми рисовыми карамельками, они понеслись вперед с такой скоростью, что у Сентябрь волосы летели по ветру, а глаза слезились. В движениях Таксикраба не было никакой логики. Сначала он ринулся вверх по стене к потолку, да так быстро, что Сентябрь завопила от ужаса, поняв, что висит почти вверх ногами, а ремни безопасности на кресле не предусмотрены. Потом он снова прыгнул, широко раскинув клетчатые ноги, и приземлился в огороде какого-то бедолаги, врезавшись в белоснежные виноградные лозы, которые порвались и волочились за ними, словно ленты на ветру, когда он опять совершил прыжок.
– Слева открывается вид на наш Канцелярский Цирк во всем его великолепии! У нас самые проворные танцующие медведи, самые искусные шпрехшталмейстеры, самые веселые лунофанты!
Сентябрь посмотрела влево и вниз, насколько смогла. Она разглядела и танцующих медведей, и инспектора манежа, выдувающего изо рта пионы, словно языки пламени, и слониху, парящую в воздухе с задранным хоботом и скрещенными ногами, – и все это из бумаги. Шкура медведей – из сложенных конвертов; глаза – из сургучных печатей. Инспектор манежа с лицом из телеграммы носил костюм из деньрожденных открыток, поблескивающих воздушными шарами, тортами и подарками в обертке из фиолетовой фольги. Даже слон, похоже, был сделан из использованных бланков какой-то забытой конторы, исписанных уверенным почерком с нажимом. Прямо перед Сентябрь раскачивалась длинная воздушная трапеция, за которую уцепились два гимнаста: один – из списков для покупок, другой – из судебных решений. На одном можно было различить латинский текст, на другом – рукописный перечень: «лимоны, лед, хлеб (не ржаной!), отбивные из барашка». Отпустив трапецию, гимнасты закрутили в воздухе синхронное сальто и сложились в бумажные самолетики, планируя кругами обратно на арену, усыпанную пионами. Сентябрь ахнула и всплеснула руками, но гимнасты уже остались далеко позади, кланяясь и ловя бумажные розы бумажными зубами.
– Там, наверху, ты увидишь Колледж Лунных Искусств, давший приют Кособокой Библиотеке и Колизею Бессонницы. Ох, нет, слишком поздно, мы уже проехали, гляди скорее! Если попрактиковаться, глазные яблоки научатся двигаться так быстро, что ты увидишь саму себя проходящей мимо еще до того, как надумаешь тронуться в путь!
Все, что пролетало мимо, сливалось в один цветной вихрь. Глаза Сентябрь слезились все сильнее.
– Так только крабы, наверное, могут, – выдохнула она.
– Таксикраб должен быть стремителен, как само время, и вдвое пунктуальней! – Спица взмыл над огромным полем, где колыхались, радуя глаз, бледно-молочные цветочки. – Движение по прямой – для неудачников! Я как-то подобрал одну пожилую даму из хобгоблинов, ростом не выше пенька и с глазами навыкате, как у анчоуса! Доставил ее на свидание, которое она пропустила еще девушкой, – и она успела дать тому парню от ворот поворот и пару пинков в придачу и вернуться как раз к ужину.
– Вы же не хотите сказать…
Но они опять резко, до головокружения, встали на дыбы, так что усеянный домами свод Альманаха на мгновение попал в поле зрения и опять исчез, после чего краб окончательно остановился, победно щелкнув клешнями.
– Вот и прибыли, Центр Альманаха, Административный район! Спрыгивай, не надо благодарностей, меня ждут у цирка, осторожнее, ремни все время запутываются, ну вот, жива и невредима, а я помчался – засекай время, я доберусь до медведицы, которая закончила смену, раньше, чем она обнаружит, что у ее велосипеда спустила шина! Что днем, что ночью, моя девочка, гляди зорче, и найдешь свою цель.
И Таксикраб исчез. Сентябрь и глазом моргнуть не успела, как его клетчатое тело превратилось в точку и скрылось из виду.
Спица высадил ее в маленьком гроте, устланном таким толстым слоем жемчуга, что он вздымался сталагмитами, оленьими рогами, огромными темными наростами. Высоко над головой висела тонкая филигранная сеть, скрепленная крошечными блестками света, словно светлячками. На каждой горизонтальной поверхности располагались чаши с жидкостями, будто здесь только что закончилась большая вечеринка и никто не допил своего напитка. В самой глубине грота виднелась очень маленькая, очень бледная и очень красивая фигурка. После лунотрясения и поездки на крабе Сентябрь чувствовала себя помятой и разбитой, но мгновение – и она пришла в себя, восстановила дыхание и зашагала по твердым блестящим бугоркам и разноцветным канавкам. Фигура неподвижно стояла в глубине алькова.