е бы его знать, потому что это мои джунгли, а с тем, кто правит целыми джунглями, следует считаться.
Голова Сентябрь потяжелела и пошла кругом. В последнее время она слишком много мыслей вытеснила из головы, чтобы разобраться с ними позже, и все они теперь толпились вокруг с нетерпеливым ропотом. Но она не собиралась их впускать.
– Мисс Канделябра, простите, мы не собирались вторгаться в ваши прекрасные джунгли. Мы направляемся в Планетарий. Если надо заплатить подорожную или что-то в этом роде, мы готовы, но нам надо двигаться дальше.
Сентябрь сплела руки.
Канделябра сдала назад, повернулась и затрусила прочь, распустив павлиний хвост в свете грозы. На секунду Сентябрь подумала, что ослица их покинула. Однако ее худое заостренное лицо снова показалось из-за молниеносного дерева.
– Тогда пошли, – сказала она.
Они последовали за бледной ослицей по извилистой тропке Молниеносных Джунглей. От-А-до-Л толкал Арустук носом в задний бампер, катя ее вслед за Сентябрь и Субботой, которым показалось невежливым оставаться за рулем, когда их новая знакомая шла пешком. Полог леса над их головой увивали длинные тени, которые были похожи на лозы, но могли оказаться и гремучими змеями.
– Как вам удалось разговорить свою судьбу? – спросил Суббота Канделябру низким хриплым голосом. – Мне кажется, что судьба марида очень сурова и не склонна к общению.
Канделябра потрясла седыми волосами.
– В молодые годы я была такой сварливой Бурак, с какой вы вряд ли захотели бы повстречаться. Когда летом всходило солнце, на что имело полное право, я негодовала, потому что хотела снега. Если звезды светили ярко, я затевала пламенную речь о достоинствах темноты. Мои родители считали меня несчастной, мои кузены говорили, что я самое несчастливое существо из всех, кто когда-либо топтал Луну, и что, когда мне в следующий раз захочется поразглагольствовать об их недостатках и неудачах, я должна пойти и опустить голову в холодную воду. Они меня не понимали! Впрочем, никто никого не понимает. Другие – это головоломки, которые невозможно разгадать, споры, в которых невозможно победить, сейфы, которые невозможно взломать. Они и представить себе не могли, что я бывала по-настоящему счастлива, только когда спорила. Когда споришь со всей страстью, какая тебе дана, только тогда живешь по-настоящему. Вот почему во время спора вопят, восклицают и потрясают кулаками – разве может быть что-нибудь приятнее, чем добиться, чтобы другой увидел мир твоими глазами? Для чего еще все разговоры, шутки, истории и драки? Это и есть Оглушительная Магия! О, как я ее любила! Они видели только красномордую ослицу, но не видели моего пылающего сердца, полного знаний, которыми я просто обязана была поделиться с ними. Пока не передумаю, конечно. Какая радость в споре, если всегда побеждать? Зачем играть в игру, если нет шансов ее проиграть? Я обожаю, когда мне доказывают, что я неправа. Это так же прекрасно, как доказать, что ты права, если делать это правильно. Проблема в том, что большинство людей спорят только с друзьями и родственниками, хотя настоящий мастер знает, что в таких спорах ничему не научишься. Если никто из твоих знакомых не может опровергнуть твои утверждения, ты в опасности, и это чистая правда. Впрочем, я продолжу, отклоняться от темы спора – уловка дьявола! Когда никто из моей родни больше не мог ввернуть ни словечка – а это лучший способ вставить слово, когда никто не видит, откуда оно взялось, – я отправилась искать Саджаду, где хранится все, о чем стоит знать. Я была уверена, что там кто-нибудь обязательно превзойдет меня в споре. В конце концов, взросление – это вечный спор с родителями о том, повзрослел ты или нет. Ты вопишь «я-я-я-я-я» с того самого момента, как родился, а они вопят «нельзя-нельзя-нельзя» с того самого момента, как тебя родили, и все это продолжается до тех пор, пока ты не научишься их перекрикивать. Я побеждаю в споре, уходя от него и переключаясь на неведомое. Это средство хорошее, но последнее.
«Не это ли я сделала, – подумала Сентябрь, – ушла от спора».
Канделябра лягнула жемчужную почву:
– Вы ведь знаете, как выглядит судьба, не правда ли? Это просто игрушечная копия тебя самого, сделанная из гипса, изумрудов, немного ляпис-лазури, амбиций, совпадений, сожалений и чужих ожиданий, лени и надежды, наследственности, происхождения, всего того, чего ты боишься, плюс всего того, что боится тебя. И все это хранится в Саджаде! Так что я дошла до Плутона, чтобы узнать, где прячут Саджаду!
– Здесь есть Плутон? В моем мире тоже есть!
– О, Плутон есть во всех мирах! Именно там вселенная хранит полярных медведей, прошлогоднюю маринованную энтропию и запасную гравитацию. Если нет Плутона, значит, это не вселенная. Плутоны дают урок. Урок – это как путешествие во времени. Потому что, сама понимаешь, невозможно начать спорить, пока не выучишь урок, в противном случае ты просто бранишься с собственным невежеством. Но урок – это не что иное, как результат споров, которые другие люди вели тысячи лет назад! Тебе приходится сидеть тихо, и внимать, и воспроизводить их аргументы снова и снова, пока их болтовня не надоест тебе настолько, что у тебя окрепнут собственные аргументы. Ничему нельзя научиться без споров.
– Чему же учит Плутон Волшебной Страны?
– Это его дело – учить, а мое дело – не путаться у него под ногами. Я могла бы тебе сказать, но ты ничему не научишься, потому что не была на Плутоне, не сражалась с ледяными страусами и даже не скакала верхом на Недоверблюде до тех пор, пока он не рухнет в холодном поту, так что для тебя мои слова останутся словами. Они не будут ничего значить, кроме самих себя.
– Но кто знает, попаду ли я вообще на Плутон? – возразила Сентябрь. – Готова поспорить на весь штат Небраска, что в моем мире этого со мной никогда не случится, а куда идти в Волшебной Стране, мне выбирать не приходится!
Канделябра как шла, так и встала, хлюпая копытами в потрескивающей электрической грязи.
– Хороший довод, девочка! Только не к месту. Недоверблюд, если бы узнал, плюнул бы мне в глаз, и я бы после этого вечно рыдала. Я скажу тебе половину – за другой половиной тебе придется гнаться самостоятельно. Итак, вот тебе великий урок Плутона: ты становишься тем, кем тебя называют. – В глазах Бурак плясали чертики. – Очень полезное знание! Надеюсь, ты ощутила себя просвещенной.
Они продолжали путь среди деревьев. Сентябрь думала изо всех сил, но без ледяных страусов, решила она, это бесполезно.
– Вот ведь нравится тебе меня отвлекать! – сказала Канделябра. – Я рассказывала, что отправилась на Плутон в поисках Саджады, секретного места, известного только тому самому Недоверблюду, особи весьма дурного нрава, с холкой, покрытой черным мехом, с замороженными горбами, с большими глазами, как у игорных автоматов, и большими копытами, подкованными отвратительными железными гвоздями, которые терзают его плоть, но куда же ему деваться от собственных ног. И еще он плюется. Не так, как могли бы плеваться мы с тобой. Он плюется печалями. Один плевок – и тебе никогда уже не подняться с коленей. Ты будешь рыдать, пока не выплачешь всю жидкость и не превратишься в мумию – из тех, что ветер гоняет по равнинам Плутона, как перекати-поле.
– Это ужасно! – воскликнул Суббота.
– В этом и состоит суть Недоверблюда, – согласилась Бурак. Ее павлиний хвост блеснул в свете грозы. – Вообще-то я поклялась не рассказывать, как это делается, но его нужно объездить, чтобы сломить. Только тогда он выплюнет свой секрет. Я не очень-то приспособлена для дрессуры, поскольку рук у меня нет, а ног многовато, но я семь раз обогнула Плутон верхом на Недоверблюде, от полюса до полюса, нахлестывая его под куцым хвостом и уклоняясь от его пенистых плевков, пока он не пал полумертвым. Тогда я склонилась к его недопасти, и он поведал мне, что Саджада – это тоже планета, вся покрытая мозаикой всевозможных цветов, за редким исключением тех, которые были изгнаны за дикость и необузданность. Мозаика образует самые лучезарные картины, их так много, что невозможно все рассмотреть. Саджада вся покрыта изразцами, тысячи тысяч куполов, усеянными звездами, как подушечки для булавок. И под каждым кусочком мозаики чья-то судьба. Нет места священнее под небесами. И знаете, что я тогда сделала?
– Нет, – выдохнул От-А-до-Л, который за рассказом Бурак забыл о собственных горестях.
– Я рассмеялась. Я смеялась так, будто весь мир был шуткой, а я – солью этой шутки. Недоверблюд не оценил моего чувства юмора. Но я смеялась, потому что точно знала, где это. Я знала именно такую планету, покрытую мозаикой.
– Где же она? – с надеждой спросил виверн.
– Ну, откровенно говоря, – сказала Канделябра, – здесь.
Они очутились на поляне в гуще Молниеносных Джунглей. Острый запах озона ударил им в нос. Побеги молний жужжали и покалывали, окружая кольцом тысячи тысяч куполов, похожих на подушечки для булавок и даже такого же размера. Перед ними раскинулась Саджада – роскошные узорчатые купола, каждый не больше мухомора. Их вершины были украшены полумесяцами, совсем как на головном уборе Канделябры. Весь луг между куполами усеивали дворики, фонтаны и дорожки. Фонтаны журчали тихо, как легчайший дождь. Каскады куполов сверкали орнаментами, попеременно мигая бледными, яркими и темными цветами.
Канделябра с гордостью огляделась.
– Я выросла на Луне. Не знать своей родины – ничего не знать. – Она лягнула бледным копытом угольно-черный дерн, глубоко зарываясь, проталкивая копыто поглубже и разгребая почву, отчего та треснула и выпустила пар, будто лопнула корочка пирога. Наконец Бурак удалось перевернуть кусок дерна, и под ним засиял мозаичный узор самоцветов. – О, да здесь не глубоко. Почти во всех других местах приходится копать и копать. Здесь часто появляются ученые, пытаясь разузнать тайны Луны, но я их близко не подпускаю. А феям и эльфам никогда не было до этого дела. У них же нет судеб. Я слыхала, говорили, будто в стародавние времена они содрали их с себя, будто зимние пальто. Феям никто не указ! Развели костер там, где сейчас Пандемониум, и, если пристально посмотреть в погребальный костер, можно поймать судьбу одной из них, одной из фей. Что за ужасный день это был! Одна светлячиха стала королевой Волшебной Страны, но умерла, не протянув и недели, бедное недолговечное создание. Свет костра отразился в окнах домов одного из городков на холмах. Тогда их дома и бани, шоколадные лавки и водяные мельницы, музеи и общественные здания подняли мятеж и сбежали на широкие равнины, чтобы жить там всем вместе, любить друг друга, танцевать при полной луне, подхватив свои фундаменты, словно юбки, наплодить кучу маленьких амфитеатров и почтовых отделений. Судьбы же всех остальных – здесь, под кожей Луны.