И тут я подумал: «А в чем эту Танечку можно обвинить? Что раз в год без спроса сбегает от Авруцкого фотографироваться?» Чувствую: бред какой-то, чушь несусветная! Извинился и ушел.
Рюмин усмехнулся и снова наполнил бокалы коньяком.
– Не такие уж мы в охранке неотесанные, даже извиниться умеем. А теперь, Михаил Иванович, хочется узнать ваше мнение: наслышан от Иннокентия Филипповича, что вы вместе с вашим другом в столице удивительные случаи расследовали. Вдруг что-то дельное мне скажете?
Признаться, я попал в неприятное положение: расследование преступлений – одно дело, а попытки проникнуть в потустороннюю логику – совсем другое. Но надо же было что-то ответить.
– Почти уверен, – начал я, – что догадки Вонаго имеют под собой почву: две фотографии – две смерти, как бы мы к этому ни относились. Из вашего рассказа я понял, что этих людей связывает только покушение на барона Лессера. Итог: на сегодняшний день из четверых террористов мертвы трое: Дадашев, Семенова и Волонтович. В живых остался только Профессор.
– Соглашусь с вами, – поддакнул Рюмин, смакуя коньяк. – Каковы предварительные выводы?..
– Есть ли в Красноярске высшие учебные заведения, где преподают профессора?
– Увы, нет. Мы со своей местечковой гордостью привыкли считать Красноярск столицей. Он и есть столица Енисейской губернии, но институтов больше в Томске, это факт.
– Так вы сказали, что Авруцкий прибыл к вам из Томска?
Петр Алексеевич ухмыльнулся:
– Мне нравится живость вашей мысли; пожалуй, в жандармерии вы пришлись бы ко двору. К сожалению, Авруцкий – не профессор и никогда не преподавал, хотя и пишет научные труды. Опять же: психиатрия и вице-губернатор… Что-то слабо вяжется, хотя я многому не удивляюсь.
Неожиданное предположение мелькнуло в моей голове.
– Какого числа произошло покушение?
Рюмин заглянул в бумаги, лежащие на столе.
– Двадцатого июня 1905-го года.
– Какого числа умерла Семенова?
– Двадцатого июня. И Волонтович утонул двадцатого… Опять эта проклятая чертовщина! – процедил коллежский советник сквозь зубы.
– Таким образом, мы приходим к выводу, что террористы умирают каждый год двадцатого июня. А у нас сегодня – восемнадцатое число. Петр Алексеевич, время на исходе.
– Что мы обсуждаем, что мы обсуждаем?! – взорвался Рюмин. – Как поймать призрака? Как спасти от смерти убийцу?
– Мне кажется, вы хорошо понимаете, что велит вам долг. По крайней мере, нам известно, где свершится очередное возмездие: у женской гимназии. Надо попробовать перехватить этого Профессора, ведь мы знаем, что это мужчина.
– Слабоватая примета, согласитесь: по центральной улице Красноярска ходят и ездят все, кому не лень. Представляю, как бы мы ловили террориста на Невском проспекте по примете «мужчина». А вдруг это женщина?
– Почему – женщина?
– А почему Дадашев – Русак, а Волонтович – Горец?
– Да-а… А что же делать? Зато мы точно определим место инцидента: на фотографии с Пушкинским театром Танечка стояла там, где погибла Семенова.
Рюмин, чуть помолчав, ответил:
– Придется действовать наобум. Сегодня же поставлю у гимназии двух филёров – мужского и женского полу: пускай спасают террориста от проклятья. Но уж если он попадет в мои руки, пожалеет, что не отделался несчастным случаем!
На этой оптимистической ноте мы и расстались. Весь оставшийся день я был совершенно свободен, поэтому развлек себя походом на три сеанса подряд в красноярский синематограф, называвшийся «Кинемо». Мне показали «Стеньку Разина», «Путешествие на Луну» Мельеса и «Цыган» Ханжонкова. Старенькая наивная фантазия Мельеса понравилась мне больше всего.
Девочка из сумасшедшего дома
К сожалению, утро следующего дня выдалось ужасное. Разбудил меня громкий стук в дверь гостиничного номера. Накинув халат, я подошел к двери и услышал голоса: один – жалобный, упрашивающий, другой – требовательный и злой. Распахнув дверь, я увидел испуганного портье и Рюмина в жандармской форме.
– Доброе утро, Петр Алексеевич, – сказал я осипшим со сна голосом. – Хотя для меня оно почему-то недоброе.
– Видишь, Михаил Иванович меня знает. А теперь – иди: дело государственной важности, – жандарм вошел в номер и захлопнул дверь перед носом портье.
– Пройдемте в гостиную, – предложил я и закрыл дверь в спальню. – Располагайтесь. Хотите лимонаду?
Рюмин отрицательно качнул головой, сел и, наблюдая, как я наливаю себе бокал лимонада, принялся нетерпеливо постукивать пальцами по столу. Чуть пригубив напиток, я устроился на диване и вопросил:
– Что случилось?
– Хочу извиниться за столь скандальное вторжение, но мне необходимо сейчас же знать, с кем вы поделились содержанием нашего вчерашнего разговора?
– Только с вами…
Тут я вспылил.
– Ну, расскажите, наконец, что я натворил, пока спал!
Рюмин протянул мне сильно скрученный и помятый свежий номер газеты «Красноярския ведомости». Отчеркнутая карандашом статья претенциозно называлась: «Творитъ возмедіе дитя».
В июне 1905 года произошло громкое покушение на вице-губернатора Красноярска барона Лессера К. В., потрясшее весь город. Террорист Дадашев метнул в экипаж самодельную бомбу, однако барон отделался легкими ранениями. Страшная судьба постигла целую семью Лещиновых, беззаботно прогуливавшуюся по набережной Енисея: погибли все, кроме 10-летней девочки Тани. У нее на глазах умерли отец, мать и сестра-близнец, а сама она получила увечье, из-за которого ее лицо осталось обезображенным на всю жизнь. Из-за страшной психической травмы ребенка пришлось поместить в дом для душевнобольных. Властям не удалось найти сообщников бомбиста.
Летом 1907 года известный в Красноярске фотомастер Григоровский Н. И. сделал фотографию железнодорожного моста через Енисей и заметил на ней фигурку, напоминавшую Танечку Лещинову с ее перекошенным лицом. На следующий день работник депо упал с моста с огромной высоты и тут же утонул. В прошлом году фотограф Людвиг Вонаго снимал на камеру Пушкинский театр и также нашел на своем снимке девочку Лещинову. В скором времени у театра была забита копытами взбесившейся лошади некая Зинаида Семенова, пришедшая посмотреть спектакль. Наша газета писала об этом случае, имевшем место 20-го июня. И вот совсем недавно обнаружилась новая фотография с Танечкой на фоне женской гимназии. Наши читатели, вероятно, уже догадались, чем чревато появление на снимке девочки из сумасшедшего дома. Она мстит за свою семью, даже не выходя из затворенной наглухо палаты. Кого на этот раз унесет проклятие?
Пересмешник
– Все понятно, – произнес я, глядя Рюмину в глаза. – Значит, вы пришли со своими обвинениями именно ко мне, потому что я – приезжий. Конечно: в первую очередь подозревай чужака.
Он ничуть не смутился.
– Да, я пришел сюда, потому что вы – нездешний, но совершенно по другим мотивам: вы не можете быть Профессором.
– Не могу, – согласился я. – Но насчет того, что я никому не проболтался, вам придется поверить мне на слово.
– И поверю, – неожиданно легко согласился Рюмин. – Мне выгодно верить, потому что мне нужен в этом деле союзник, которому можно довериться. Вот почему я пришел к вам первому: ни в коем случае нельзя спугнуть Профессора. Нетрудно догадаться, что подробности, изложенные в статье, знали только четыре человека: я, вы, Иннокентий Филиппович Лаевский и Аникин. Себя я вычеркиваю; приятнее всего было бы подозревать неизвестного мне Аникина.
– Спасибо за откровенность, – усмехнулся я. – Хотя и не думаю, что Иннокентий Филиппович или Аникин на самом деле – террористы.
– Мне тоже эта версия кажется сомнительной, но подозревать я обязан всех.
– Ладно. Если позволите: я бы на вашем месте отправился сейчас в редакцию газеты и узнал, кто такой Пересмешник.
– Михаил Иванович! Как бы мы с вами сработались, живя в одном городе!.. Именно так я и собираюсь поступить, а вас приглашаю совместно прокатиться до редакции «Красноярских ведомостей». А когда эти гоголевские кошмары закончатся, поедем в Столбы и постреляем соболя, кабаргу или медведя – кто встретится. Идет?
– Ловлю вас на слове, – невольно улыбнулся я. – Все равно уже поздно заново ложиться спать.
Перед походом в редакцию Петр Алексеевич зазвал меня в трактир «Дубрава», чтобы, как он выразился, «загладить конфузию», и настоял на единоличной оплате счета. Особенно мне понравилась оленина в кедровых орешках – настоящий сибирский деликатес.
Без всяких церемоний войдя в кабинет главного редактора «Красноярских ведомостей», Рюмин сел на стул у прямоугольного стола, из-за которого при виде суровых гостей вскочил редактор Извеков Ф. К. (так гласила медная табличка на дверях).
Это был весьма упитанный господин в слегка помятом сюртуке; его лоб поблескивал в лучах солнца, а улыбка то появлялась, то исчезала на круглой физиономии.
– Рад видеть. Чем могу служить-с?
– Давайте не будем начинать наше знакомство с вранья, господин Извеков, – довольно грубо оборвал его Рюмин. – Я прекрасно знаю, что вы не рады видеть представителя охранного отделения в своем заведении. Поэтому, если хотите сократить наш визит, отвечайте быстро, точно и только правду.
Извеков медленно сел на свой стул и промямлил:
– Готов. Готов-с говорить правду.
– Вот и славно, – прихлопнул по столу ладонью Петр Алексеевич. – Кто работает в вашей газете под псевдонимом Пересмешник?
– Пересмешник? – медленно повторил редактор, изображая раздумье, и тут же получил взбучку:
– Не валяйте дурака! Кто это?..
– Григоровский, Олег Николаевич, сотрудник наш.
– Знакомая фамилия. Да, Михаил Иванович? – Рюмин на мгновение взглянул на меня и продолжил атаку: – Не родственник ли фотографу Григоровскому?
– Он, – закивал головой Извеков. – То есть родственник: сын младший, кажется. Ничего политического не пишет, только на интересующие публику темы.