«Почему я ничего не делаю, почему смотрю на это как истукан?»
В висках запульсировало, непонятное ощущение дискомфорта в груди сменилось тошнотой.
Пятясь, я выбрался обратно на крышу. Меня тошнило, я чувствовал себя так, будто извозился в липкой жиже, гнилой и вонючей. Я метался, не зная, что делать: если я к ним подойду, если я вмешаюсь, они могут изнасиловать и меня самого. Они пьяные и в полном кураже, они не тронули меня только потому, что уверены, что я парень. Господи, вот что такое быть девочкой – какое унижение, какая грязь!
Не придумав ничего лучше, я сделал единственное, чему меня научили в трудных ситуациях. Я начал молиться. Так всегда говорила мне мама: «Если не знаешь, что делать, – молись Богу».
И я сел прямо там, на крыше, закрыл глаза и начал шептать молитву, но не настоящую, а ту, что придумывал на ходу. Я просил:
– Господи, пожалуйста, останови это, сделай что-нибудь, чтобы это прекратилось, ты же сильный и всемогущий, ты же все видишь, сделай так, чтобы кто-нибудь пришел, пускай даже полиция, хоть кто-нибудь, Господи, пожалуйста…
И тогда пришел Гордей.
Он распахнул люк, поднялся на крышу и мигом все понял. Схватил меня, поднял на ноги и сказал спуститься к Роме, а сам пошел на чердак.
Я сделал, как он велел, и в квартире меня встретил удивленный Рома.
– Что случилось? – сразу спросил он.
Видимо, все произошедшее так явственно отражалось на моем лице, что даже не нужно было ничего объяснять. Он тут же сам сказал:
– Ох, черт… Понятно.
«Понятно…» Почему это так очевидно для них обоих? Это что, норма для них, такое постоянно здесь происходит? И он, Рома, тоже в этом участвует? А Гордей?..
Рома посадил меня на табурет на кухне, налил воды и сел рядом. Сказал:
– Не выдавай себя.
Звучало как совет. Может, поэтому Гордей привел меня сюда именно так – как брата? Какой же мрак. А ведь совсем скоро они и сами смогут меня разоблачить. Худшее уже начало происходить. У меня болела грудь, она возвышалась над всем остальным телом, которое медленно обретало форму песочных часов. Со временем все эти ненавистные метаморфозы навсегда превратят меня в «девочку», «девушку», «женщину», и я никак этого не скрою, словно следы уродливой прогрессирующей болезни, которые невозможно спрятать под одеждой брата.
И что тогда будет? Они и меня захотят изнасиловать? Или не они, а кто-нибудь другой, мало ли таких желающих на свете – даже Гордея с Ромой ничего не удивляет. Как я смогу жить дальше после того, что увидел? Если бы я мог, я бы предпочел ничего этого не знать.
Гордей вернулся в квартиру – я услышал, как хлопнула входная дверь.
– Ты остановил их? – спросил я, выскочив в коридор.
– Ага, – мимоходом сказал он мне и потом, уже Роме, с возмущением: – Вот уроды, прямо на моем матрасе!
Я мысленно опешил: «Матрас – вот что тебя волнует?!» Что же ты спасал, Гордей: девушку или свое спальное место?
Слушая, как они отстраненно и несколько брезгливо обсуждают произошедшее, я понимал, что они просто не в состоянии в полной мере осознать ужас случившегося. Им и в голову не приходит примерить это на себя, вот почему они не чувствуют никакой солидарности с Аленой.
А что до меня, прошло уже почти четыре месяца с тех пор, как я превратился в Васю. Достаточно ли этого для того, чтобы стать одним из них? В конце концов, я почти научился вот так жить, чертовски органичный в своем выдуманном образе.
Вася и Гордей, которые живут на крыше
На пятый день жизни на крыше я заметил, что мои отрастающие волосы начали путаться, а лицо стало серым, будто припорошенным пылью (скорее всего, это действительно была пыль с чердака). Пришло время переступить стеснение и попроситься в гости к Роме.
Я сразу заметил, что Гордей чувствует себя в Роминой квартире очень по-свойски. Он распахнул передо мной входную дверь (она была не заперта), быстро скинул ботинки и неопределенно махнул рукой:
– Разувайся, тебе туда.
Я глянул в указанную сторону и увидел обшарпанную дверь с затертой наклейкой в виде душевой лейки.
Неспешно развязав шнурки, я поставил кроссовки на коврик возле двери и скинул с плеч изрядно запачкавшуюся ветровку. Задумчиво посмотрел на светлый плащ, аккуратно висевший на вешалке. Не рискуя оставить там свою куртку, я сложил ее подкладкой наружу и разместил на полке под вешалкой.
В ванной я наконец-то посмотрел на себя в нормальное большое зеркало, а не в осколок, который мы с Гордеем подобрали на чердаке. Мое лицо за эти дни стало зеленовато-бледным, под глазами виднелись круги от постоянного недосыпа (на это повлиял случай с Аленой), а на голове волосы спутались вороньим гнездом.
Я набрал полную ванну теплой воды, залил ее клубничным гелем для душа и погрузился в мыльную пену, как в мягкое облако. Сразу стало сонливо и спокойно.
Когда приоткрылась дверь, я вздрогнул и погрузился глубже, прячась в пену до самого подбородка. Через узкую дверную щель просунулась Ромина рука: она кинула полотенце на стиральную машину и спряталась обратно.
– Спасибо!.. – несмело крикнул я.
Одевшись в последнюю чистую одежду, которая была у меня при себе, и завернувшись в полотенце, я вышел из ванной. Со стороны кухни доносился разговор – тихий, словно говорили вполголоса. Мягко наступая на старый паркет (я старался не шуметь и быть незаметным, чтобы не напрягать Рому своим присутствием), я двинулся в сторону кухни – хотел предупредить Гордея, что помылся и собираюсь вернуться обратно на чердак.
Я осторожно выглянул из-за угла – ребята разговаривали возле окна, и оттого я видел только их темные силуэты. Гордей стоял, облокотившись на подоконник, и смотрел в пол, а Рома рядом с ним, но прижавшись к подоконнику правым боком. Я не слышал, что они обсуждают, до меня доносились только невнятные, но настойчивые, даже напряженные фразы – будто бы шла ссора, которую они старались от меня утаить.
Смутившись своего шпионства, я уже хотел было выйти из-за угла и войти в кухню, как вдруг Рома резко приблизился к Гордею и поцеловал в губы, затыкая его на полуслове. От этого зрелища я замер на месте, не решаясь пошевелиться. Из оцепенения меня вывел Гордей: он оттолкнул от себя Рому, и тот, отшатнувшись, стукнулся о приоткрытую створку окна. Этот глухой звук заставил меня опомниться; я попятился: назад, назад, назад, – а затем побежал и сел на диване в гостиной, будто ничего не видел. Дай я им понять, что все видел, это вынудило бы Рому искать оправдания, объясняться со мной, а я не хотел слушать никаких оправданий. Не хотел видеть его в таком неловком, таком уязвимом положении.
Гордей, видимо услышав мой топот, вышел в гостиную и уточнил, закончил ли я. Я кивнул.
– Пойдем, – коротко сказал он и отправился в прихожую.
Пока мы обувались, я старался украдкой заглянуть брату в лицо и понять, что же только что произошло. Рома признался ему в любви, а Гордей его отверг? Жестоко, но вполне похоже на Гордея. Я подумал: как хорошо, что Рома меня не толкнул, когда я точно так же попытался поцеловать его.
А что, если это было не отвержение, а ссора? Что, если они встречаются и то, что я видел, – какая-то возникшая между ними недомолвка? Это будет означать, что Гордей – гей, а такое уж совсем никуда не годится. Папа не поймет. Это даже хуже, чем быть художником или управляющим.
Хотя, может, есть еще какое-то объяснение? Хорошо было бы придумать такой вариант, в котором никто из них не гей, и поверить в него. Но в голову ничего не шло… Как ни крути, а Рома все равно выглядит достаточно странновато. Полез целоваться к моему брату – ну что за фигня?
Мы с Гордеем уже вернулись на крышу, а я все думал об этом, прокручивая разные сценарии в голове. Не только о случившемся сейчас, но и в прошлом. Получается, что не надо было говорить Роме, что я не мальчик, надо было все так и оставить, ему бы это больше понравилось. Но кто ж знал? Дурацкая у меня жизнь: сначала в пятом классе Ваня отшил меня, потому что он не голубой, а теперь вот Рома – потому что голубой.
Я поглядывал на Гордея, который, вытащив свой матрас на крышу, разлегся прямо под солнцем, и думал, что он совсем не похож на гея. С другой стороны, я ни разу не видел геев, а потому не мог быть уверен в этом на сто процентов, просто мне всегда казалось, что геев должно что-то выдавать. Вот хотя бы как меня – по мне видно, что я девочка в нулевой степени, и ничего с этим не поделаешь. Любой, кто на меня посмотрит, поймет, что со мной что-то не так, может, я, как мама и говорила, болен трансвестизмом, может, это правда. А Гордей – мальчик в десятой степени и всегда таким был. Да и Рома, в общем-то, тоже. Но как ни старался, я не мог придумать ни одной причины, по которой можно было бы отнять степень хотя бы у одного из них.
Мысли мои были прерваны сильным ударом в дверцу люка – били снизу, чем-то тяжелым и металлическим. Звук был такой, будто неподалеку разорвалась петарда, и мы с Гордеем одновременно вздрогнули. Потом, не сговариваясь, вскочили и вместе с матрасом проскользнули на чердак, забившись в самую глубь – там валялись ненужные коробки и доски. Мы спрятались между ними, стараясь слиться с обстановкой.
В люк снова ударили, а затем мы услышали глухой мужской голос:
– Надо ломать, наверное…
Полминуты тишины, и по люку начали без перерыва долбить чем-то тяжелым. Я закрыл уши, стараясь спрятаться от этого давящего стука. Гордей, лежавший за грудой коробок недалеко от меня, мягко коснулся моей руки.
Мы услышали, как дверцу выбили, затем – осторожные шаги.
Щелчок. В нашу сторону метнулся луч света. Фонарик… Я попытался пригнуться так, чтобы моя желто-фиолетовая ветровка не проглядывала через просветы между досками, но не рассчитал движение, и одна дощечка предательски поехала вниз, со стуком ударившись о деревянный пол. Шаги тут же поспешили к нам. Теперь конец.
– Эй, – позвал голос. – Вылезайте давайте, хватит уже…
Я решил сде