Он дословно передал все рекомендации врача, и про кризис, который миновал, и про уход, и про то, что он отказался от госпитализации.
– Димочка! – расплакалась Полина Андреевна. – Димочка, спасибо тебе! Бесконечное спасибо!
– Да ладно, Полина Андреевна! Все теперь будет хорошо, не переживайте вы так!
Он еще посидел с Машкой на руках, пока Полина Андреевна меняла белье на Машкиной кровати, отнес ее в постель и, воспользовавшись моментом, когда Полина Андреевна вышла за чем-то на кухню, поцеловал спящую Машку в лоб.
Посмотрел, подумал и поцеловал еще раз.
Вернувшись домой на плохо слушающихся, подгибающихся при каждом шаге ногах, он достал из холодильника бутылку водки и выпил. Всю. Из горлышка. Не отходя от холодильника.
Сегодня он победил смерть! Он заглянул ей в лицо! И это была жуть кромешная!
Но он победил и ужас, и страх, и смерть.
А потом он проспал сутки и сбежал от выздоравливающей Машки в поход с друзьями под мыс Сарыч на неделю. И избегал встреч с ней до самого Машкиного отъезда в Москву.
Они увиделись еще раз. Один. Когда ей было шестнадцать лет.
У Димы затвердело лицо от воспоминаний.
Осип ощутимо напрягся, посматривая на него в зеркало с переднего сиденья, привычно улавливая настроения Победного.
Дмитрий не хотел об этом думать.
Зачем он вспомнил? Давно похороненное в глубинах сознания. На хрена?!
Сколько ей сейчас? Тридцать четыре? Да. Какая она сейчас, Машка?
У нее сильный характер, наверняка справилась, не далась этой дерьмовой жизни. Хотя что он может знать о ее характере? Последний раз он видел ее восемнадцать лет назад, и всего несколько часов. И черт его знает, какой у нее тогда был характер? Не разберешь.
За восемнадцать лет такое перелопатилось в стране!
Бушующие девяностые переломали, сжевали и выплюнули и сильных, и слабых, и не самых сильных, и не самых слабых. Кто выплыл, выжил, выгрызя, отвоевав свое место – единицы, те пошли дальше, отдышавшись и пробуя новую жизнь на вкус.
Но чего это стоило!
Смогла она выстоять, не сдаться?
Осип все поглядывал на него в зеркало без эмоций на лице, но его затылок просто-таки излучал тревогу.
Если выстояла, то наверняка сейчас успешная, благополучная, хронически замужняя, с детьми, карьерой переводчица или референт, а может, и топ-менеджер.
И он очень живо, как в кино, представил благополучную Машку, в стильном деловом костюмчике, на каблуках, с портфельчиком в руке, возвращающуюся с работы домой, бросающую портфельчик на пол, чтобы обнять выбегающих встречать маму детей и поцеловать мужа, вышедшего из комнаты вслед за детьми ей навстречу.
Ну и хорошо! И дай бог ей счастья.
Но что-то зацепило крючком и потащило, растравливая душу от этой благостной картинки Машкиной счастливой, получившейся жизни.
Кадр сменился, и Победный увидел другой вариант: усталую, сломанную Машку, замороченную начальником-самодуром и тупым мужем-бездельником, пролежавшим диван толстой задницей, Машку, тянущую на себе непомерный воз. Уже немного оплывающую телом, с морщинами, потухшими глазами.
Да к черту!!! Что за дела? С какого хрена его потащило в это?! В воспоминания, никому не нужные?
Дима посмотрел осмысленно в окно, приказав себе убрать из сознания всю придуманную чушь.
Машины неслись сквозь какой-то городишко.
– Осип, давай заедем перекусим, и ребят надо накормить. Если здесь есть нормальный ресторан, разумеется, – распорядился Дима.
– Сейчас, Дмитрий Федорович, – отозвался Осип, нажимая кнопки сотового.
Через пару минут Дмитрий Федорович очистил мысли и разум от поднявшихся со дна сознания, вызывающих горечь во рту воспоминаний, эмоций и прочей ерунды.
В первую ночь в пансионате Марии Владимировне Ковальской приснилось море.
Севастополь. Жара. Шпарящее солнце, раскаляющее воздух до миражной тягучести. Маленькая Машка карабкалась на здоровенный камень в море. Солнце суется в глаза миллионами солнечных зайчиков, отблескивающих от воды, и она все время щурится. Вода, нагретая до состояния парного молока, кажется тягучей, как и воздух.
От долгого бултыхания в море кожа размякла, разнежилась, побелела от соли на ступнях и ладошках и давно скукожилась.
Обрезаясь об острые края камней и кинжальные лезвия выставленных боков мидий, намертво приросших к ним, она упорно лезет наверх.
Карабкаться тяжело, но она знает, что обязательно-обязательно заберется и нырнет с покорившейся каменной вершины, ведь она не просто так лезет, не ради баловства, а очень даже со смыслом. Когда она заберется, постоит, покричит и ухнет в воду – и сразу будет ей, Машке, счастье!
Она залезла, ободрав кожу на ручках-ножках и коленках, и без того многострадальных по причине неуемного Машкиного характера, постояла наверху, чтобы перевести дыхание и ощутить всю полноту победной радости, подняла руки вверх, высмотрела кого-то на берегу и закричала:
– Смотри!!! Я ныряю!!!
Помедлила несколько секундочек – добрать чуть-чуть храбрости, подняла руки повыше – и нырнула!
Сине-зеленая, прозрачная до хрустальности вода стремительно неслась ей навстречу.
«Здесь совсем мелко! Я убьюсь!!!» – отстраненно, по-взрослому подумала Машка.
– А-ах! – испуганно простонала она.
Села на кровати и проснулась.
Перед глазами все летела и летела сине-зеленая вода навстречу, выпячивая свое неглубокое дно, а на нем камни и скорострельных мальков, пульками разлетевшихся в разные стороны от надвигающейся тени падающего Машкиного тела.
Она быстро выбралась из огромной кровати, поплелась к холодильнику, изгоняя из головы летящую навстречу морскую гладь, достала бутылку минералки, попила из горлышка, опершись рукой о раззявленную дверцу холодильника.
– Нет, ну надо же! – громко возмутилась Мария Владимировна. – Приснится же такое!
«Такое» было не запутанным непонятной символикой и действиями сном и не кошмаром с сюжетами из Босха, а вполне реальным событием из ее детства.
Маша резко захлопнула холодильник, постояла, посмотрела на бутылку воды в руке.
Заснуть она уже точно не сможет!
– А-а, и!..
Мария Владимировна рывком опять открыла холодильник, сунула в раздражении воду в его нутро и достала початую бутылку белого вина, бокалом которого отмечала вечером начало отпуска и свое прибытие в пансионат.
Дернув за шнур, включила торшер, заливший угол комнаты уютно-интимным неярким светом, отыскала на стуле кофту. Путаясь в рукавах, повозившись и ворча сквозь зубы, все-таки натянула ее на себя, достала из посудного шкафа бокал и вышла на балкон.
Повозилась, передвигая поудобней плетеные кресла и столик, покрытый вместо столешницы толстым стеклом, уселась, закинула ноги на второе кресло.
Красота-то какая!
Тишина! Не тронутая ничем. Осторожное, редкое щебетание птиц, светлеющее небо, готовящееся принять восходящее солнце, темные неподвижные шапки деревьев, ни ветерка, слышно течение реки, светлеющей вместе с небом.
Ни машин, ни людей, ни гула большого города, ни звука далекого поезда – тишина, словно она где-то в другой жизни.
Совсем в другой, далекой жизни жила маленькая девочка Маша, влюбленная в соседа восторженной, неподдельной, неконтролируемой девчоночьей любовью.
Он сказал: «Прыгнешь с того камня, возьму тебя с собой». И она, не раздумывая ни мгновения, пошла прыгать! А когда прыгнула, он поймал ее в воде под попку в последний момент, не дав удариться о подводные камни, и выволок на берег, и так орал на нее! Так орал!
А Машка никак не могла понять – за что? Она же все сделала правильно – и прыгнула, и не побоялась!
Он кричал, отчитывая ее, и его желтые тигриные глаза сузились, ноздри раздувались, и от крика напрягались жилы на шее. А когда до нее дошло, за что именно он ее ругает, то она перепугалась ужасно, разревелась, а он ее утешал.
Маленькой Машке он казался… не сравнимым ни с кем, все мужчины и мальчишки даже рядом с ним не стояли!
Рыцарь! Бог! Рас-кра-са-вец!
И старше ее на шесть лет!
Пропасть.
Маленькая Машка все считала и прикидывала: когда ей будет шестнадцать, а ему тогда исполнится двадцать два – это уже не пропасть или еще пропасть?
И смотрела на него во все глазешки! Он был высокий, сильный, загоревший, русые непослушные жесткие волосы, выгоравшие за лето, и глаза…
Как у тигра! Машка видела тигра в зоопарке и заглядывала ему в глаза под перепуганный крик папы. И были тигриные глаза точь-в-точь как у ее любимого.
Золотистые, с темными пятнышками – не карими, а более темными, как вкрапления золота другой пробы. И он их щурил, когда злился, или решал что-то важное, или собирался драться.
Щурил, как к прыжку готовился. Вот какой он был!
И она любила его до замирания своего маленького сердчишки, до наваждения.
А звали его Дмитрий Победный.
«Интересно, кто он сейчас?» – подумала Мария Владимировна, потягивая холодное вино.
Последний раз она его видела, когда ей было шестнадцать лет – те самые, которые маленькая Машка оставляла под сомнением – пропасть это еще или нет. Для шестнадцатилетней Машки этот вопрос не стоял – она твердо знала, что теперь она без намека на какие-либо сомнения ему подходит! Но возникло одно убойное обстоятельство – Дима собирался жениться!
И Машка страдала ужасно!
И рыдала, исходя слезами, что, впрочем, никоим образом не повлияло на ее решимость завоевать любимого.
Подума-а-ешь, женится! Не сегодня же, а через три дня! Вот увидит ее, Марию, и передумает на чужих девушках жениться!
Маша потрясла головой, стараясь прогнать непрошеные воспоминания, выскочившие из ее сна, да так и не отпускавшие, затягивавшие все глубже и глубже.
Восемнадцать лет прошло! И каких лет! Что вспоминать девчоночьи влюбленности.
И все же интересно, каким он стал?
Он был морским офицером, с отличием закончившим училище, как сложилась его судьба?
Как бы ни сложилась, одно она знала твердо – ни сдаться, ни сломаться и покориться обстоятельствам или невезухе или попасть под пресс раздавливающей, кромсающей анархии неокапитализма в стране Дмитрий не мог!