– Ты в этом наряде была на ужине? – спрашивает ее мать.
– Да. Что в нем плохого? – Тон Кэсси звучит странно. Вынужденно, будто она пытается сохранять нейтралитет, но не может полностью совладать с собой. – Мы пошли в пляжный бар «У Джо». Дресс-код там повседневный.
– Я думала, мы говорили о кроп-топах, Кэсс.
Я тушу сигарету в пепельнице, стоящей на перилах. Подслушивать их разговор кажется неправильным. Мне не хочется этого делать, но и удержаться тоже трудно, особенно ночью, когда на воде тишина, никаких лодок. Ни визжащих детей. Ни криков птиц, ни чаек. Только тихий писк комаров, изредка стрекот сверчка и очень четкие голоса Кэсси и ее матери, которая не унимается.
– Этот образ тебе не очень подходит, милая.
Мое тело напрягается. Ох, к черту это дерьмо. Кэсси во всем хорошо выглядит. И, насколько я помню, когда мы впервые поцеловались, на ней был кроп-топ. Я живо помню, как он обтягивал ее сиськи.
А теперь мне вспоминается, что она рассказывала о своей матери. Как она описывала эту женщину. Очень критичная. Эгоцентричная. Ноль сочувствия.
Пока все верно.
– Даже не знаю… Они мне вроде как нравятся. – Сейчас Кэсси говорит небрежно, но сам факт, что она отстаивает свой выбор в одежде, заставляет меня нахмуриться. Ей не нужно ни перед кем оправдываться.
– Я просто думаю, что подобные образы подойдут больше таким девушкам, как Джой или Пейтон. Девушкам с прессом, понимаешь? – Ее мама беззаботно смеется, как будто они делятся какой-то глупой шуткой. – У тебя должен быть очень плоский, подтянутый живот, чтобы носить такой топ.
Мои брови взлетают вверх.
Хрен тебе. Вот что должна бы сказать Кэсси. Я понимаю, нужно уважать старших, слушаться родителей и все такое. Но она это серьезно вообще?
– А, пресс переоценивают. – Я понятия не имею, как Кэсси удается сохранять самообладание. Каким-то образом ее голос остается спокойным и невозмутимым, хотя я подозреваю, что внутри нее все совсем иначе.
– Милая. Ты же знаешь, я хочу, чтобы ты всегда выглядела и чувствовала себя наилучшим образом. И дело не только в животе. С твоим размером груди? Тебе нужно тщательно подбирать свой гардероб. Я понимаю, в твоем возрасте хочется выглядеть сексуально, но при таком телосложении, как у тебя, большинство сексуальных нарядов, как правило, оказывают противоположный эффект. Можно выглядеть сексуально, а можно как девка.
Кэсси молчит.
– Большая грудь – это и проклятие, и благословение. Поверь мне, я знаю. – Женщина снова смеется, словно только что не запугала свою дочь до такой степени, что та замолчала. – Кажется, сейчас тебе она видится больше как проклятье.
Наконец, Кэсси издает неловкий смешок.
– Ну, я же не могу избавиться от нее, так что…
– Я избавилась. Нет никаких причин и тебе так не сделать. Мы можем поговорить с доктором Бауэрсом об уменьшении.
– Мне не хочется уменьшать грудь. Я уже говорила тебе об этом.
– Ты сказала, что испугалась анестезии, но…
– Дело не только в этом. Я просто не хочу этого.
– Кэсс…
– Я не собираюсь уменьшать грудь, – повторяет Кэсси. Впервые с тех пор, как она вышла на улицу, ее тон не терпит возражений.
Пауза. А потом ее мать, совершенно невозмутимая, произносит:
– Ты выглядишь усталой. Нам, вероятно, не следует говорить об этом, когда ты явно измотана. Давай обсудим эту тему в другой раз. Почему бы тебе не отправиться в постель?
– Ты права. Я очень устала. Постель – это замечательная идея.
– Спокойной ночи, милая. Люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю.
После этого разговора трудно поверить, что любовь между ними взаимна. Особенно со стороны матери Кэсси. Какой родитель будет так разговаривать со своим ребенком? Сверхкритична, сказала Кэсси? Скорее – адски жестока.
Я поражаюсь потоку гнева, что захлестывает меня изнутри. Остаюсь на крыльце и достаю еще одну сигарету, пальцы дрожат, когда я щелкаю зажигалкой. Наклоняюсь к пламени, сильно затягиваясь сигаретой. Темное, сердитое ощущение внутри только усиливается, образуя узел напряжения между лопатками.
Загорается свет. Желтое свечение со второго этажа дома Таннеров. Я поворачиваю голову в его сторону. Отсюда, снизу, мне не очень хорошо видно окно Кэсси, но я улавливаю размытое движение, а затем мимолетный проблеск ее лица. Она проводит двумя кулаками по глазам.
Черт. Она плачет.
Челюсть сжимается до боли. Я заставляю себя расслабить ее и делаю еще одну глубокую затяжку.
Нет.
К черту все.
Я тушу сигарету и направляюсь в дом по соседству.
Глава 18
Кэсси
Когда окно дребезжит в первый раз, я предполагаю, что это из-за ветра, хотя я только что была на улице, и ветра совсем не было. Тем не менее это наиболее логичное предположение, к которому можно прийти, когда слышишь, как дрожит рама твоего окна. Но потом это случается снова. И еще раз. Тут-то я и понимаю – это вовсе не дребезжание. Это постукивание.
Боже. Что бы это ни было – у меня нет сил.
Шмыгая носом, я вытираю мокрые глаза по пути к окну. Знаю, я слишком взрослая, чтобы плакать из-за завуалированных оскорблений матери, и все же делаю это. Наверное, этим вечером она просто застала меня врасплох.
Я подпрыгиваю, когда на стекло шлепается ладонь. Сердце бешено колотится, я быстро открываю окно и вижу лицо Тейта.
– Что, черт возьми, ты делаешь? – шепотом кричу я.
Он буквально цепляется за решетку, как обезьяна. И либо мне это мерещится, либо тонкая перекрещивающаяся рама начинает прогибаться под его весом. Все в этой ситуации кажется крайне нестабильным.
Тейт тихо стонет.
– Могу я залезть внутрь или ты позволишь мне разбиться насмерть? Потому что я почти уверен, что эта штука может оторваться в любую секунду.
– Ты когда-нибудь слышал о двери? Точнее, входной двери? У нас есть такая внизу, и на ней есть такая маленькая штуковина под названием дверной звонок, в который ты звонишь, а потом кто-то открывает и…
– Сейчас не время для твоей болтовни, рыжик. Я вот-вот разобьюсь насмерть.
Хороший довод.
Вздохнув, я помогаю ему подняться, и мгновение спустя парень приземляется на мой пол. Встав, Тейт проводит обеими руками по взъерошенным светлым волосам, чтобы убрать их с лица. Затем разглаживает футболку, которая помялась, пока он лез наверх, и поправляет пояс серых спортивных штанов. Я замечаю его босые ноги и надеюсь, что он не поцарапал их, взбираясь по решетке.
– Отвечая на твой вопрос, – говорит он, явно измотанный, – я не воспользовался парадной дверью, поскольку боялся, что мне придется встретиться с твоей матушкой, а я сейчас не самый большой ее поклонник.
Я замираю.
– Почему ты так говоришь?
– Я вышел покурить на улицу, и тут ты вернулась домой, и…
– Ты куришь? – спрашиваю я. – Как так вышло, что я не знала… – Я останавливаю себя, ведь сейчас нужно сосредотачиваться не на этом. – Ты слышал нас?
Он кивает. О боже.
У меня снова начинает щипать в глазах. И теперь меня к тому же еще и тошнит, ведь самый горячий парень в мире услышал, как моя мать пренебрежительно отзывалась о моем теле, намекала, что я шлюха, и советовала мне сделать операцию по уменьшению груди.
Я быстро моргаю. В ужасе.
От Тейта не ускользает, как я поспешно вытираю под глазами подушечкой большого пальца.
– Нет, – умоляет он. – Пожалуйста, не плачь больше.
Больше?
Он видел, как я плакала?
Возможно, меня реально стошнит. Я делаю несколько вдохов, пытаясь сдержать тошноту. Колени подкашиваются, и я опускаюсь на край кровати, но из-за того, что на мне укороченный топ «девки», живот неизбежно скручивается колбаской. Обычно меня бы это не волновало – у всех так, когда они садятся, – но после бессердечной оценки мамы состояния моей фигуры я чувствую себя особенно неуверенной в себе.
Я снова вскакиваю.
– Слушай, – начинаю я, затем замолкаю. Я даже не знаю, что сказать. Делаю еще один глубокий вдох и выбираю честность. – Меня чуть не стошнило от осознания того, что ты все это слышал.
Его челюсть подергивается, будто он сжимает и разжимает зубы.
– Ты ведь понимаешь, что все это неправда, да? Просто чушь собачья. Я чуть не ворвался и не высказал ей все, что о ней думаю. Она всегда так с тобой разговаривает?
– Почти. Но она пытается замаскировать это под полезный совет, поэтому бо́льшая часть ее критики подпадает под определение «Я просто хочу, чтобы ты выглядела наилучшим образом». – Я пожимаю плечами. – За эти годы она много раз называла меня по-разному, но девкой? Это что-то новенькое. Очень устарелое слово, конечно, но думаю, девка – это обозначение шлюхи со времен ее молодости? И наверное, я предпочитаю девку шлюхе. Звучит забавнее. Дев-ка.
– Прекрати, Кэсс. Это не шутка.
Я выдавливаю из себя полуулыбку.
– Ну, все же довольно забавно.
Тейту не до смеха.
– Ты сказала ей, что тебе не нравится, когда она говорит такое дерьмо?
– Раньше говорила, – признаю я. – Когда была младше. Но ей все равно. Такие люди, как она, слышат только то, что хотят слышать. Как я уже тебе говорила, в конце концов я просто отказалась…
– Говорить о своих чувствах, – заканчивает он, затем неодобрительно качает головой. – Кэсс, нельзя не говорить людям о том, что они заставляют тебя чувствовать.
– Это не имеет значения, Тейт. Она никогда не признает, что сделала что-то не так, и никогда не извинится. Моя мать не такая, – грустно улыбаюсь я.
– Да это не ради извинений. А для себя. Потому что, когда не высвобождаешь эти темные эмоции, в конечном счете они просто остаются внутри. Ты позволяешь им пожирать тебя изнутри, а потом бежишь наверх в слезах, думая, будто ты недостойна или непривлекательна, или принимая всякие ложные идеи, которые она внедрила в твой разум, – когда на самом деле ты самая красивая девушка, которую я когда-либо, черт возьми, встречал.
Моя улыбка увядает.
– Ладно, ты сгущаешь краски, чтобы я почувствовала себя лучше. Я ценю это, но…