И так каждый год.
– Идеально. Спасибо.
Но мне трудно игнорировать укол неудовольствия, пронзающий внутренности. Я знаю, что гораздо легче угодить первоклашке, чем дочери, окончившей колледж, но иногда было бы неплохо, если бы папа действительно приложил усилия.
Девчонки умоляют меня остаться на ночь, и, хотя я этого не планировала, не могу отказать этим мордашкам. Я отправляю сообщение Тейту, чтобы сообщить ему о переносе встречи.
Тейт: Никакого секса на день рождения??!!
Я: К сожалению, нет. Сестры не хотят, чтобы я уезжала.
Тейт: Что ж, я позволяю тебе остаться, но моему горю нет предела.
Я знаю, он шутит, что подтверждается, когда он присылает следующее сообщение.
Тейт: Развлекайся. Увидимся завтра?
Я: Конечно.
Черт, теперь я почти жалею, что согласилась провести здесь ночь, ведь одно только появление его имени на экране моего телефона жутко заводит. В сексуальном плане. Да, вот к чему свелся весь мой мир. К сексу.
И еще сексу. А потом еще бо́льшему количеству секса. Я стала просто ненасытна. Жажду этого все время. Проклятье.
Я чертовски люблю секс. Или, может быть, все дело в Тейте.
Конечно, дело в Тейте. Ты влюбляешься в него.
Подождите, что? Откуда это, черт возьми, взялось? Я упрекаю свой разум за то, что он даже предположил такое богохульство. Мне ни при каких обстоятельствах не позволено влюбляться в этого парня. Я уезжаю через три недели. Он остается здесь. И более того – мы согласились только на интрижку. Даже обсудили условия. Поэтому мне ни в коем случае нельзя вкладывать в это свое сердце. Только тело.
К счастью, мое тело очень сильно влюблено в тело Тейта.
– Давай я помогу тебе, – говорю я, когда замечаю Нию, несущую тарелки из столовой.
– Нет-нет. Все в порядке.
– Ты приготовила для меня ужин, – протестую я. – Самое меньшее, что я могу сделать, это помочь с уборкой.
Ния в очередной раз отнекивается.
– Иди, проведи время с девочками. Им скоро пора спать.
Я поджимаю губы, борясь с волной раздражения. Несмотря на все мои усилия, слова, вертящиеся у меня на языке, невозможно сдержать.
– Почему я тебе не нравлюсь?
Выражение ее лица сменяется шоком.
– Что?
– Почему я тебе не нравлюсь? – повторяю я.
– Кассандра… – Она ставит грязную посуду в раковину и медленно подходит ко мне. Беспокойно потирает переносицу. – Я…
– Кэсс! – зовет меня из гостиной папа. – Иди-ка посмотри на это!
– Пьер плавает! – кричит Рокси.
Меня захлестывает облегчение. Я безмерно благодарна за то, что меня прервали, поскольку, озвучив вопрос, я поняла, что не хочу знать ответ.
И вообще, зачем мы это делаем? Задаем вопросы с вопиюще очевидными ответами. Болезненными ответами. Мне кажется, что человеческие существа реально жаждут быть наказанными. Это как с Пейтон всякий раз, когда парень ее динамит. Она всегда хочет знать причину. Хочет знать почему. И я всегда возражаю: «Почему это имеет значение?» В любом случае ты ему не интересна. Но она все равно упорствует: «Да, но я хочу знать – ПОЧЕМУ?»
Я не нравлюсь Ние. Это совершенно ясно. Так что, на самом деле, «почему» не имеет значения.
* * *
Тейт: Не выкидывай сегодняшнюю газету.
Сообщение приходит, когда на следующее утро я подъезжаю к бабушкиному дому. Ладно. Это интригует.
Я выпрыгиваю из «Ровера» и направляюсь в дом. Бабушка просыпается по утрам безбожно рано, и если бы она уже вышла за газетой, то бросила бы «Авалонскую Пчелу» на столик в прихожей и взяла бы с собой на кухню только свою любимую газету – «Уолл-стрит Джорнал».
И действительно, в холле я нахожу никому не нужный субботний выпуск «Пчелы». Сгорая от любопытства, я разворачиваю его и разражаюсь смехом. Господи. Это невероятно.
– Кэсси? – раздается голос моей матери.
Все еще хихикая над газетой, я несу ее на кухню, где за столом мама пьет кофе. Она одаривает меня кривой улыбкой.
– Что смешного?
– Это.
Я поднимаю газету, чтобы показать ей первую полосу, на которой помещена фотография семьи Бартлетт на полстраницы. Гэвин, Джемма и Тейт (ах, как жаль, что не Гейт) позируют перед «Пристанями Бартлетта». Гэвин посередине, его широкая улыбка ослепляет. Отец Тейта определенно весьма колоритный мужчина, и заголовок это отражает:
МИСТЕР КОНГЕНИАЛЬНОСТЬ АВАЛОН-БЭЙ
Мама наклоняется вперед, чтобы изучить статью, и ее глаза мгновенно сужаются.
– Что это?
– Отец Тейта. – И снова смешок. – «Пчела» выпустила его биографию. Он только об этом и болтал, когда я впервые встретилась с ним. Он так гордится этим.
В другой руке у меня звонит телефон.
Тейт: Он сделал ДВЕ копии и поставил их в рамки. Одна для дилерского центра, другая для домашнего офиса. Считает себя знаменитостью. Только что позвонил мне и спросил, не нужно ли ему назначить пресс-конференцию.
Я: Дай человеку погреться в лучах славы, Гейт!
Все еще посмеиваясь, я оставляю свой телефон на стойке и направляюсь к холодильнику. Мама просматривает статью, по-прежнему выглядя недовольной. Ну, конечно. Кто-то, кроме нее, привлекает к себе внимание. Ну и наглость!
– На днях бабушка пыталась убедить меня, что ты встречаешься с тем парнем, но я ей не поверила. – Приподняв одну бровь, мама отодвигает газету и берет свою кофейную чашку. – Похоже, я была неправа.
– Мы с Тейтом не встречаемся. – Я засовываю голову в холодильник, надеясь, что холодок остудит мои внезапно загоревшиеся щеки.
– Нет? По словам твоей бабушки, ландшафтный дизайнер говорит, что кто-то вытоптал розарий под решеткой сбоку от дома. Под той, что ведет прямо к твоему окну.
Вот дерьмо. Я высовываю голову, держа в руке баночку йогурта.
– Ничего такого, – говорю я, собираясь взять миску. – Мы просто тусуемся.
Мама удивленно качает головой.
– Мне известно, что это означает, милая.
Я пожимаю плечами.
– Да это так, ерунда. В конце лета каждый из нас пойдет своей дорогой, так что это ни к чему не приведет.
– Понимаю. Что ж, полагаю, сейчас вы хорошо проводите время.
– Ну да.
– И, надеюсь, принимаете меры предосторожности. – Мама бросает на меня многозначительный взгляд.
Мои щеки снова горят.
– Так и есть.
– Тогда, думаю, мне не о чем беспокоиться, – заканчивает она.
Я в замешательстве относительно того, почему она вообще беспокоилась. Мама никогда не уделяла особого внимания моей личной жизни, разве что критиковала за то, что у меня ее нет.
Она меняет тему, наблюдая за мной и потягивая свой кофе.
– Как поживает твой отец?
Я приготавливаюсь, ожидая услышать,«и его медсестричка».
Но мама не продолжает фразу.
– С ним все хорошо. Мы хорошо провели время. Девочкам понравился подарок.
– Кстати о подарках. – Мама допивает кофе и подходит к стойке, и только тогда я замечаю аккуратно завернутый подарок рядом с подставкой для ножей. Поверх него лежит хрустящий конверт лавандового цвета. – Я решила, что подожду до сегодня, чтобы отдать тебе это, раз уж вчера ты была так занята.
В ее тоне не хватает язвительности, но это ведь сарказм, верно? Какой-то обиженный подтекст типа: «Ты была так занята вчера… потому что твой отец и его медсестричка держали тебя подальше от меня весь день».
Только я ничего этого не вижу на ее лице. Ни грамма враждебности.
– Вчерашний день был очень насыщенным, – соглашаюсь я.
Сначала я открываю конверт и достаю открытку с нежным фиолетовым цветком, прикрепленным к лицевой стороне. Внутри открытка пустая, если не считать невероятно лаконичного послания, написанного от руки: «С днем рождения, Кэсси. С любовью, мама». И вот тебе чек на пять тысяч долларов.
– Кое-что на расходы в выпускной год, – объясняет она.
– Спасибо.
Подарочная карта. Чек. Очевидно, оба моих родителя просто обожают легкие пути.
– А теперь твой настоящий подарок, – говорит она, придвигая ко мне красиво упакованную коробку. Тон ее голоса легкий, даже шутливый, но этому противоречит тревога в ее глазах.
Ладно. Это странно. Почему ей так не терпится, чтобы я его открыла?
Я изучаю узкую коробку размером примерно с лист бумаги и не слишком толстую. Одежда, понимаю я, когда поднимаю крышку и вижу ткань под белой оберточной бумагой. Разворачиваю упаковку.
Это укороченный топ.
Я настораживаюсь. Это, наверное, какая-то атака, да?
– Я попросила Джой выбрать, – говорит мама. По ее лицу пробегает нервное выражение.
Срань господня, это не шутка. Повторяю, это не шутка. Это искренний жест.
– О, – говорю я удивленно.
Я провожу пальцами по ребристому материалу. Я увидела этот топ в одном из бутиков, когда мы с Джой ходили по магазинам несколько недель назад. Взяв его в руки, я восхитилась, какой же он классный, и спросила Джой, мой ли это цвет – изумрудно-зеленый. В итоге я не купила его только потому, что мне не хотелось тратить двести долларов на полоску ткани.
– Я знаю, что перешла все границы, – начинает мама.
Потрясения просто продолжают накатывать.
– На прошлой неделе, когда мы разговаривали во внутреннем дворике, – поясняет она. – Ты только вернулась с ужина, и я высказалась о твоем наряде. Возможно, я была немного груба.
Возможно? Немного?
– Совсем чуть-чуть, – беспечно отвечаю я.
– Мне жаль. В тот вечер у меня было очень плохое настроение, и, боюсь, я сорвалась на тебе. – Она смеется, и это звучит по-настоящему застенчиво. – Я не думаю, что ты уличная девка. Конечно же, я так не думаю. Как я уже сказала, дурное настроение завладело мною. Приношу свои извинения.
Я не могу избавиться от ощущения, будто это какая-то необъяснимая уловка. Трюк, финала которого я пока не знаю. Моей матери трудно доверять. Ты не можешь доверять человеку, который годами заставлял тебя чувствовать себя недостойным.