– Я отправлю Зейлу сообщение с заданиями и посмотрю, не захочет ли он внести какие-нибудь изменения, – говорит Мак, когда мы заканчиваем. Я еще не встречалась с этим Зейлом, новым руководителем мероприятий, но, судя по тому, как Мак его описывает, он просто потрясающий.
– Тейт и Дэнни легко возьмут на себя любые водные виды спорта, – говорит Джен, все еще глядя на список. – Но если нам улыбнется удача, заниматься виндсерфингом будет Эван. Он просто катастрофа, так что «Хартли и Сыновья» ни за что не победят.
– Кстати о Тейте, – вставляет Мак, поворачиваясь, чтобы посмотреть на меня. – Куп сказал, вы встречаетесь.
– Ты серьезно ждала, пока Купер скажет тебе об этом? – спрашивает Джен, прежде чем я успеваю ответить. Она громко фыркает. – То есть тот факт, что они не могли оторваться друг от друга, когда были здесь той ночью на вечеринке, а потом рано ушли с виноватыми выражениями на лицах, тебя не насторожил?
Я не могу удержаться от смеха.
– В этом она права.
Мак закатывает глаза.
– Ну, очевидно, в тот момент я что-то заподозрила. Но это мой первый шанс побыть с Кэсси наедине. Я хотела получить подтверждение. – Она приподнимает одну изящную бровь. – Значит, это правда?
– Мы не встречаемся в привычном смысле этого слова. Это больше интрижка.
– Интрижки никогда не остаются интрижками, – сообщает мне Джен. – Они либо перерастают в отношения, либо кому-то разбивают сердце.
Я пожимаю плечами.
– У меня нет особых переживаний по этому поводу. Мы живем в разных штатах, так что этим отношениям все равно придется положить конец. Мы просто развлекаемся. И не волнуйтесь, мое сердце все еще цело.
Потому что я отказываюсь вовлекать себя в нечто подобное. На днях, в доме отца, я ощутила легкий укол в сердце, незначительный, но тем не менее явственный. Я прониклась к своей летней интрижке. Ты влюбляешься в него. Ладно, что ж, я выслушала тебя, сердечко. И решила не обращать на тебя внимания.
С тех пор я прилагаю сознательные усилия, чтобы не испытывать эмоциональной привязанности. И умерить свои ожидания. К счастью, я очень хорошо умею не ожидать от людей слишком многого.
Что бы ни происходило между Тейтом и мной, будет лучше, если такие фразы, как «влюбляюсь в него», не будут фигурировать в уравнении.
Мак кладет свой телефон.
– Хочешь задержаться ненадолго? Погуляем с собакой по пляжу?
– Я бы с удовольствием, – говорю с сожалением, – но мне нужно идти. Я встречаюсь с мамой в городском салоне красоты. Мы делаем маникюр.
– Должно быть, приятно иметь маму, с которой можно заниматься подобными вещами, – говорит Женевьева на удивление задумчивым голосом.
– Ты не близка со своей матерью?
– Ну, она умерла прошлой весной…
– О боже, мне так жаль.
– Да все норм. – Джен пожимает плечами. – Даже когда она была жива, мы с ней не были близки.
– О, этот поход на маникюр вообще не означает, что мы близки. Уж поверьте. У нас всегда были очень напряженные отношения. Но она прилагает усилия с тех пор, как приехала в город, так что я решила пойти ей навстречу.
Лучик надежды в этой ситуации таков: в лучшем случае нам удастся восстановить отношения, и в будущем нас с мамой ожидает какое-то подобие счастья. Худший сценарий выглядит иначе: она снова становится неистовым нарциссом, с чем я и так сталкивалась всю свою жизнь, так что в этом не будет ничего нового.
Я прощаюсь с девочками и еду в город. Салон расположен на улице, параллельной Главной, что облегчает поиск парковки. Это тихое место, зажатое между клиникой массажной терапии и кабинетом мануального терапевта.
Когда я вхожу, мама уже там, сидит за одним из столиков для маникюра.
– Кэсс! – восклицает она, подзывая меня.
– Привет, – говорю я, осматривая знакомую обстановку. – Я совершенно забыла об этом месте. Бабушка приводила меня сюда, когда я была маленькой, помнишь? Я всегда приходила домой с неоново-розовыми ногтями.
– А потом вопила как резаная, когда мы с твоим отцом пытались снять лак с ногтей, едва он начинал откалываться.
– Ведь боже упаси твоей шестилетней дочери выйти на улицу со сколотыми ногтями, – сухо отвечаю я, что вызывает у нее искренний смех.
– Хотите выбрать цвет? – спрашивает моя маникюрша, пока я устраиваюсь за столом рядом с мамой.
– О, никаких цветов, – отвечаю я. – Просто французский маникюр.
– Без цвета? – Мама хмурится. – Не очень-то здорово для торжественного открытия.
Это единственное критическое замечание, которое она сделала за последнее время, так что я пропускаю его мимо ушей.
– В любом случае перед ним мне понадобится еще один маникюр. В эти выходные у меня Пляжные игры, – напоминаю я ей. – Я буду копаться в песке и играть в волейбол, так что сегодня нет смысла делать что-то слишком вычурное.
Она расслабляется.
– Верно. Я забыла. Ты выступаешь в команде «Маяка».
– Да. Жду с нетерпением. Это будет потрясающе.
– Может, я смогу убедить твою бабушку прийти посмотреть на какие-нибудь конкурсы, – предлагает мама. – Или, по крайней мере, поприсутствовать на церемонии награждения победителей.
– Честно говоря, я не могу себе представить, чтобы мы заняли хоть какое-то место, не говоря уже о победе. В этом году довольно жесткая конкуренция: парни из «Гаража Джессапа», местная пожарная часть, Тейт и ребята из яхт-клуба, семья Хартли. Нам повезет, если мы выиграем хотя бы одно соревнование.
Мы устраиваемся поудобнее, пока наши ногти моют, полируют и красят. Моя маникюрша – тихий подросток с длинными черными волосами, а мамина – очень разговорчивая женщина лет тридцати. Она беременна пятым ребенком, на восьмом месяце.
– Господи, у вас уже четверо? Я едва справилась с одной, – шутит мама, кивая в мою сторону. Я скорчиваю в ответ гримасу. – А сейчас пятый на подходе? Вы заслуживаете медали за отвагу.
Женщина смеется.
– Временами это, конечно, непросто. Обоим моим мальчикам еще нет шести, а девочки уже почти подростки, и это сущее наказание, скажу я вам.
Как только цвет наложен, нас ведут в зону сушки, где приказывают посидеть в течение двадцати минут.
– Пятеро детей? – шепчу я, когда мы остаемся одни. – Звучит как ночной кошмар.
– Пять – это слишком много, – соглашается мама.
У меня на языке вертится вопрос. Раньше мне и в голову не пришло бы спросить об этом, но в последнее время мы так хорошо ладим, и любопытство берет надо мной верх.
– Вы с папой когда-нибудь хотели еще детей?
Мама немного теряется.
– Ну. Думаю, да. У твоего отца так и вышло, как видишь. Он хотел по крайней мере троих. – Вспышка горечи омрачает выражение ее лица. – И он получил свою тройку, так что…
– А как насчет тебя? – Я быстро увожу разговор от папы, отчасти из-за нашего мирного общения, но главным образом потому, что наши руки в сушилках, а это значит, что я фактически в ловушке, из которой нет выхода.
– Я – нет, – наконец признается она. – Я была довольна и одним ребенком. Ты же знаешь, мне не нравится хаос. И взросление с тремя старшими братьями и сестрой было безумно хаотичным, особенно это касалось братьев, занимавшихся спортом. Твои дядюшки вечно мучили меня и Жаклин. Так что да, я была довольна одним ребенком. – Она снова колеблется, на этот раз гораздо дольше. – Однако, не могу отрицать, что я была в восторге, когда забеременела во второй раз.
Я не могу сдержать громкий вздох.
– Ты снова забеременела после меня?
Мамин взгляд скользит по комнате. Маникюрши болтают с другими клиентами, не обращая внимания на наш разговор.
– Да. – Ее голос становится очень тихим, как будто она не хочет, чтобы ее подслушали. Или, может, эта тема слишком эмоциональная для нее. Мама не любитель чувств. – Я забеременела, когда тебе было десять.
– Как получилось, что я этого не знала?
– Мы с твоим отцом не хотели тебе говорить. У нас уже были проблемы в браке, а потом я потеряла ребенка на девятой неделе. – Она вздыхает. – Врачи советуют не объявлять об этом слишком рано. Подождать до конца первого триместра, чтобы посмотреть, приживется ли плод. И он не прижился.
Сердце сжимается. В ее голосе нет ни грамма эмоций, но глаза рассказывают совсем другую историю. Не думаю, что когда-либо видела свою мать такой уязвимой.
– Мне жаль. Хотела бы я знать об этом.
– Нет, я рада, что ты не знала. Ты бы стала с нетерпением ждать брата или сестру, а потом, когда все сорвалось, была бы опустошена.
– Ты могла бы сказать мне постфактум, – замечаю я. – Когда я стала старше.
– В этом не было никакого смысла. Ребенка не стало, а потом мы с твоим отцом развелись. – Что-то в ее тоне меняется, в нем проскальзывает нотка сожаления. – Хотя, возможно, именно из-за этого я начала борьбу за полную опеку над тобой.
Мама озвучивает признание, затем вынимает руку из сушилки и небрежно рассматривает свои ногти, как будто только что не сбросила большую бомбу правды прямо мне на голову.
– Что ты имеешь в виду? – с нажимом спрашиваю я.
– Может, это было несправедливо по отношению к твоему отцу, но после потери ребенка я привязалась к тебе немного крепче, чем следовало. – Она замолкает. – Возможно, это было неправильно, но… Что ж, нельзя изменить прошлое, не так ли?
Она быстро надевает надменную маску, невозмутимая тем фактом, что секунду назад разрушила все мое мировоззрение. Или, по крайней мере, изменила мое представление о ней. Я всегда считала, что мама настаивала на полной опеке из злобы, чтобы отомстить папе, но этот потенциальный новый мотив позволяет еще раз взглянуть на нее с другой стороны. Более мягкой стороны, о существовании которой я и не подозревала.
Я тянусь вперед и касаюсь ее руки.
– Мне очень жаль, мам. Наверное, это было нелегко пережить. Развод и выкидыш примерно в одно и то же время.
– Все в порядке, милая. – Она отдергивается от моего прикосновения. Не в грубом смысле, но ясно, что я поставила ее в неловкое положение. Физическое утешение – на самом деле