– Виктория. – Это снова бабушка. Она трогает маму за локоть. – Сейчас не время и не место.
– Почему нет? – Мама бросает на меня насмешливый взгляд. – Я в последний раз в этом гребаном городе, так почему бы не сейчас?
Я вздрагиваю от подобного ругательства. Мама обычно намного более утонченно выражается. Сейчас вся грация исчезла. На лице застыла презрительная улыбка. Сверкающие глаза устремлены на родителей Тейта. Она – чертово воплощение коварства.
И Тейт. Боже, я даже не могу смотреть на Тейта. Краем глаза вижу его силуэт и очень стараюсь, чтобы наши взгляды не встретились. У меня нет желания знать выражение его лица. Никому не в кайф видеть, как выглядит лицо бойфренда после того, как вы оба узнали, что у ваших родителей был роман. Якобы. Я все еще не уверена, в чем весь сыр-бор, но очевидно, они вроде как мутили.
– Мистеру Совершенству нечего сказать? – Мама, кажется, почти разочарована тем, что отец Тейта не клюнул на ее наживку.
Этот мужчина даже не обратил на нее внимания с тех пор, как она сбросила на нас всех свою бомбу. И это проблема. Нарциссы не в состоянии смириться с тем, что их игнорируют. Обычно в этот момент они агрессивно атакуют. И мама не исключение.
– Идеальный Гэвин Бартлетт, который обладает лучшим в обоих мирах. Человек, широко улыбающийся всему миру, а потом предлагающий заплатить за аборт.
Кто-то должен это остановить. Но никто этого не делает. Бабушка погрузилась в гробовое молчание. Тейт неподвижен. Гэвин просто стоит и принимает удары. А я слишком ошеломлена, сердце колотится чересчур быстро. И очень громко. Я едва слышу свои собственные мысли, не говоря уже о том, чтобы связать некоторые из них воедино и произнести вслух. Я чувствую тошноту, желчь жжет мне горло, как кислота. Человек, который в конце концов решает положить конец нашим коллективным пыткам, это…
Мама Тейта.
Джемма Бартлетт вытирает ладони о перед платья, затем переводит дух и подходит ближе к моей бабушке. Великолепное южное воспитание во всей красе.
– Горожанам, нам всем, будет грустно видеть, как вы покидаете нас, Лидия. Мне было приятно встретиться с вами и поболтать, и я очень сожалею, что мы не узнали друг друга лучше за все эти годы. Лишь надеюсь, что в Бостоне вам будет хорошо. – С мягкой улыбкой Джемма сжимает бабушкину руку, затем отпускает ее. – А теперь, боюсь, я должна откланяться. Я чувствую себя немного не в своей тарелке.
Не удостоив мою мать взглядом, Джемма бросает пресловутый микрофон, как гребаная рок-звезда, и уходит.
После этого воцаряется хаос. Не тот хаос, когда люди кричат, носятся туда-сюда и устраивают сцены. Тихий хаос, где все исчезают в мгновение ока. Отец Тейта следует за Джеммой. Пораженный Тейт бежит за Гэвином. Моя мать осушает свой бокал и передает его официанту, затем спокойно направляется к арочному проему.
Я смотрю на ее удаляющуюся спину, на непринужденное покачивание бедер в этом черном коктейльном платье. На мгновение я замираю. А затем ярость толкает меня к действию. Сердцебиение опасно учащается, спешу за мамой. Она идет быстрым шагом, и я догоняю ее только тогда, когда она проскальзывает через двери вестибюля, чтобы выйти на улицу.
– Ты что, издеваешься надо мной? – Я хватаю ее за руку, прежде чем она успевает подойти к парковщику. – Ни за что. Ты никуда не пойдешь.
– Не смей говорить со мной в таком тоне.
Мама сбрасывает мою руку.
– Я? О, то есть тебе не нравится, как я с тобой разговариваю? Как насчет того, как ты разговаривала со всеми присутствующими? Что, черт возьми, это было?
Мой голос дико дрожит. Как лист во время урагана. Ладони немеют, пульс учащается. А в крови бурлит чудовищная ярость, вызывающая слезы. Подобная ярость заставляет вас рыдать, как беспомощного ребенка, ведь ее сила слишком сильна даже для взрослого человека.
Когда мое горло сжимается до боли, я хватаю маму за руку и тащу ее прочь от стоянки.
– Кэсси! Отпусти меня.
– Нет, – огрызаюсь я.
– Кэсси, – резко произносит она, спотыкаясь на каблуках.
Я замедляюсь, чтобы позволить ей восстановить равновесие, но не прекращаю двигаться, пока мы не оказываемся за пределами слышимости «Маяка».
– У тебя был роман с Гэвином Бартлеттом? – требую я ответ.
Похоже, ее веселит этот вопрос.
– Не улыбайся мне так. – Я стискиваю зубы. – Ты получаешь от этого удовольствие?
– Немного, да. – Она усмехается. – Не думаю, что когда-либо видела тебя такой сердитой. Можешь расслабиться. Это было очень давно.
Я смотрю на нее, разинув рот.
– Хочешь, чтобы я расслабилась? Ты изменила папе.
– Мы уже разошлись к тому моменту. – Она замолкает. Обдумывает, а затем немного исправляется: – Во всяком случае, речь о расставании уже шла.
– Но вы еще были вместе. – Я устало провожу рукой по глазам, заставляя себя не плакать. – Когда это случилось? За год до развода?
– Да. Я продавала лодку твоего дедушки и встретилась с Гэвином в салоне. И, ну… – Она пожимает плечами. – Ты его видела. Он очарователен. Не говоря уже о том, что чертовски хорош собой.
У меня кружится голова. Я не хочу знать подробностей, но все же не в силах удержаться, поэтому осторожно спрашиваю:
– Кто был инициатором?
– Он.
По какой-то причине меня это удивляет. Я уже представила маму в роли зачинщицы, с важным видом входящей в салон в обтягивающем платье с жестоким намерением разрушить жизнь этого мужчины.
– И он довольно долго меня уговаривал. Я никогда не изменяла твоему отцу за все те годы, что мы были женаты. Если бы у нас тогда не было проблем, я уверена, что осталась бы верна.
Меня снова тошнит.
– Как долго это продолжалось?
– Четыре месяца. А потом я забеременела. – Юмор и безразличие наконец покидают ее, сменяясь горечью. Темной и острой. Она наполняет мамины глаза, обжигая жаром. – Пикантные ощущения от романа ужасно быстро улетучиваются, когда в дело вмешивается реальная жизнь. Он попросил – нет, потребовал, – чтобы я избавилась от ребенка. Сказал, что не может так поступить со своей семьей. – Она сердито качает головой. – Для него было вполне приемлемо спать со своей женой, причиняя ей боль каждый божий день, нарушать данные им клятвы. Трахаться в гостиничных номерах во время обеденного перерыва, а потом возвращаться домой, ведя себя так, словно он идеальный муж и отец. Пока он хорошо проводил время, я была ему полезна. А потом, когда его идеальный маленький пузырь лопнул, я стала доставлять неудобства. – Мама смеется без тени юмора. – Виктория Таннер никому не доставляет неудобства.
– Так что, ты собиралась оставить ребенка назло ему?
О, господи. Меня сейчас стошнит.
– Нет, я хотела оставить его, потому что он был моим. – Кажется, она оскорблена тем, что я даже озвучила этот вопрос, но не понимает, что ее ответ столь же тревожен. Как всегда, она говорит о людях, включая нерожденного ребенка, так, словно они – собственность. Инструменты, которыми она может пользоваться так, как ей заблагорассудится.
Я снова поднимаю глаза. Чувствую слезы на своих ресницах, и, когда моргаю, струйки влаги стекают по щекам.
– Кэсси. Прекрати. Ты ведешь себя как ребенок.
– Я веду себя как ребенок? – Начинаю смеяться. Офигеть. Неужели эта женщина – моя родственница? – То есть я не должна плакать, когда узнаю́, что моя мать изменила моему отцу? Забеременела от другого мужчины и решила оставить этого ребенка. У тебя действительно был выкидыш?
– Да, – натянуто отвечает она.
– И папа знал.
– Да.
– Он знал, что ребенок не его? – вопрошаю я.
– Трудно было не догадаться, учитывая тот факт, что к тому моменту у нас уже несколько месяцев не было интимной близости.
– И бабуля тоже знала? – спрашиваю я, вспоминая, как мама набросилась на нее в бальном зале. – Что у вас был роман?
– Она узнала об этом только после развода. Мы с ней кое в чем не сходились во взглядах, и это всплыло во время ссоры.
Ну естественно, ведь, очевидно, моя мать ведет себя как ненормальная. Она копит боеприпасы и стреляет ими в вас, когда ей удобно. Когда она хочет причинить боль или нуждается в каком-то подтверждении.
У бабушки, должно быть, уши горят, поскольку теперь она направляется к нам. Ее походка медленнее, чем обычно, в глазах усталость. Но черты ее лица заостряются, когда она подходит к нам, плечи расправляются, словно она готовится к бою.
– Не сейчас, мама, – огрызается моя мать. – В данный момент я не нуждаюсь в твоем участии.
– Ты права, Виктория. Тебе явно не нужно мое участие. Тебе не нужно вообще ничье мнение, не так ли? Потому что ты всегда права. – Бабушка сосредотачивается на мне, почти не обращая внимания на собственную дочь. – Ты в порядке, дорогая?
– Не совсем, – признаю я. – Просто надеюсь, что с Тейтом и его родителями все в порядке…
Мама практически рычит на меня:
– У тебя нет абсолютно никаких причин беспокоиться о Гэвине и его семье. Он сам во всем виноват. Нельзя изменять жене и лгать об этом годами, продолжая жить так, будто ничего не произошло. Он этого не понимает, и тебе не следует его жалеть.
– Я жалею не его, – печально говорю я. – А тебя.
Она отступает назад.
– Прости, что?
– Ты меня слышала. Ты была эгоистичной, склонной к манипуляциям дрянью всю мою жизнь. Для тебя все всегда недостаточно хорошо. То, как я выгляжу, как себя веду, парни, с которыми я встречаюсь… – Я замираю в ужасе. – Подожди, так вот почему ты была так мила со мной в последнее время? Потому что я встречалась с Тейтом? Ты знала, что он сын Гэвина.
– Конечно знала. Я поняла это в тот момент, когда увидела его возле дома Джексонов. Он – точная копия своего отца.
– Значит, ты просто притворялась, что хорошо ко мне относишься…
– Перестань драматизировать, Кэсси! – перебивает она, раздраженно выдыхая. – Никто не притворялся. Я твоя мать. Мне нравится проводить с тобой время.
– Не думаю, что верю в это. – Я проглатываю горечь. – Но теперь мне все ясно. – Глубоко внутри меня змеится разочарование, и я качаю головой, встречаясь с ней взглядом. – Это все был твой грандиозный план, чтобы вытащить Гэвина на публику и унизить его семью?