Я распахиваю дверцу машины и выпрыгиваю, сердце бешено колотится, когда я направляюсь к крыльцу, а затем…
Ничего. Я останавливаюсь. Внезапно снова накатывает злость. Но уже на себя. Ведь, черт возьми, что я вообще делаю? В доме двое спящих шестилеток. Уже полночь. Если я ворвусь и начну предъявлять что-то отцу сейчас, я буду ничем не лучше своей матери, устроившей сцену на торжественном открытии отеля «Маяк». Все сведу к себе.
Проглотив комок в горле, я медленно поворачиваюсь и иду обратно к «Роверу». Вернусь утром. Так и стоило поступить изначально.
Когда я уже подхожу к машине, слышу, как тихий голос произносит мое имя.
– Кассандра?
Ния.
Желудок сжимается. Черт. Нет. Только не она. Только не сейчас. Я просто не могу.
Но она уже шагает ко мне, одетая в белые тапочки и красный халат, пояс небрежно повязан вокруг талии. Тугие локоны волос свободно спадают по обе стороны от лица, и невозможно не заметить беспокойство, наполняющее ее темные глаза, когда она замечает мое заплаканное лицо.
– С тобой все в порядке? – волнуется Ния, и по какой-то причине этот вопрос вызывает новый поток слез.
– Нет, – верещу я, а затем бросаюсь в ее объятия.
Она не распахивала их для меня, но в тот момент, когда я прижимаюсь к ней, Ния оборачивает руки вокруг меня, обнимая без колебаний. Я вздрагиваю в ее объятиях, безудержно плача. Хватаю ртом воздух и чувствую, как весь мой мир рушится, будто мне снова десять лет и мои родители разводятся, а папа говорит мне, что я больше не могу с ним жить, но «не волнуйся, мы будем видеться все время, Кэсс».
– Он солгал, – выдыхаю я, в то время как слезы продолжают литься по щекам. – Мы не виделись все время.
– Что? – непонимающе произносит Ния.
– Он позволил ей забрать меня. После развода. Он обещал, что ничего не изменится, но все изменилось.
Если я могла сейчас мыслить связно, то наверняка была бы жутко подавлена. Но я слишком растеряна и просто рыдаю в ее объятиях, пока мы стоим на подъездной дорожке. Ведь Ния, мачеха, которой я даже не нравлюсь, дарит мне утешение, которое ни один из моих родителей не смог обеспечить мне за всю мою жизнь.
– Мне пришлось жить с этой ужасной женщиной, и ему известно, каково это – жить с ней. Но он просто ушел от нее, выбрался. У меня же подобной роскоши не было. Я должна была и дальше жить с ней и постоянно выслушивать, что я недостаточно хороша. А он тем временем жил здесь, в моем доме, – выплевываю я. Наполовину хриплю, наполовину рычу. – С детками и их матерью. Их, черт подери, идеальной матерью.
Я прячу лицо у Нии на груди и сотрясаюсь от слез. Она прижимает меня крепче и проводит рукой по спине, гладит по волосам, и от этого становится только хуже, ведь именно это и должна делать любая мать. Слезы текут еще сильнее.
Каким-то образом мне удается поднять голову, хотя кажется, будто она весит тысячу фунтов.
– Вот бы ты была моей мамой, – говорю я ей, мой голос едва громче шепота.
Именно тогда это, наконец, и происходит – наступает унизительный приступ паники, который сбивает меня с ног. Внутри бурлят эмоции, и дышать становится трудно. У меня никогда раньше не было приступов паники, таких, при которых учащается дыхание. Я вдруг оказываюсь на земле, гравий впивается в мои голые колени. Я хватаю ртом воздух, плачу и тяжело дышу, избегая обеспокоенного взгляда Нии, ведь не могу поверить, что только что сказала ей это.
Она опускается на колени рядом со мной.
– Дыши, – приказывает она. – Дыши, Кассандра. Посмотри на меня.
Я смотрю на нее.
– Делай, как я. Сделай очень глубокий вдох. Вдыхай. Готова?
Вдыхаю.
– Хорошо. Теперь выдохни.
Выдыхаю.
Следующие пару минут она помогает мне вспомнить, как правильно дышать. Вдох и выдох, вдох и выдох, пока мое сердцебиение не выравнивается, а руки больше не немеют.
– Мне так жаль, – хриплю я. Бросаю взгляд в сторону дома, понимая, что на крыльце горит свет. Я замечаю какое-то движение в окне гостиной. Это папа? – Я что, разбудила весь дом?
– Нет-нет, что ты.
– Как ты узнала, что я снаружи?
– Камера дверного звонка посылает сигнал тревоги на мой телефон. Она разбудила меня, но твой отец все еще спал.
– Прости. Я не хотела врываться. Просто кое-что произошло сегодня, и… – Я замолкаю.
– Все в порядке? С бабушкой?
– С ней все хорошо. – Снова вдыхаю. – Мы были на торжественном открытии нашего семейного отеля, и… – Я качаю головой, и у меня вырывается горький смешок. – Ну, короче говоря, моя мать решила всем объявить, что у нее был роман с отцом моего парня, когда мне было десять.
Глаза Нии расширяются.
– Оу.
– По ее словам, папа знал об этом романе. – Я изучаю лицо мачехи. – Он рассказывал тебе об этом?
Помолчав, она кивает.
– Да. Но, кажется, он не знал, кто был тот другой мужчина.
– Не думаю, что он знал. Мама Тейта не знала о моей маме. – Боже. Как же все запутано. – Было так неловко, ты даже не представляешь. Я смотрела на маму и просто не узнавала ее. Она получала от этого удовольствие. Всю свою жизнь я лишь хотела, чтобы у меня была настоящая мама. А сегодня поняла, что этого никогда не произойдет. Не в ее случае. – Я грустно улыбаюсь Ние. – Прости. Знаю, я не твой ребенок. Ты не обязана сидеть здесь посреди ночи и утешать меня.
Тон Нии становится суровым.
– Может, я и не родила тебя, Кассандра, но я определенно отношусь к тебе как к дочери.
– Чушь собачья. – Затем я вздрагиваю. – Прости, я не хотела ругаться.
Она тихо смеется.
– Не волнуйся, в этом доме каждый божий день произносят слово merde больше раз, чем я могу сосчитать. И это не чушь собачья. Признаюсь, все эти годы я держалась на расстоянии. Не потому, что не считала тебя частью семьи или не любила тебя. – Она колеблется. – С твоей матерью… трудно.
– Ой, правда?
Мы обе смеемся.
– Я так и знала, что все дело в ней, – признаю я. – Что ты держалась на расстоянии из-за нее. Но я – не она. Я вообще не такая, как она.
– Так и есть, – подтверждает Ния. – Но ты многого не знаешь, дорогая. Когда мы с твоим отцом стали любовниками…
Я давлюсь очередным смешком.
– Пожалуйста, не говори так.
– Как же тогда?
– Ну, скажи… сошлись.
Ее глаза сверкают.
– Когда мы с твоим отцом сошлись, твоя мать была очень недовольна. Вначале она весьма неприятно отзывалась обо мне. Прозвучало множество, так скажем, предупреждений, в том числе о том, что произойдет, если я попытаюсь забрать у нее дочь или сказать что-то плохое о ней, когда ты будешь рядом. Произошла встреча с судьей…
Меня охватывает шок.
– Она угрожала лишить твоего отца возможности видеться с тобой.
Ния вздыхает.
– Тебе было двенадцать, когда мы с Клейтоном сошлись, и она сказала судье, мол, не хочет, чтобы грязная девка ее бывшего муженька – мне пришлось поискать это слово в словаре – промывала мозги ее дочери, науськивала на ненависть к собственной матери. Было заседание, и в течение первого года мне даже не разрешали оставаться с тобой наедине.
Я задыхаюсь. Какого, мать вашу, хрена?
– Я понятия не имела.
– Знаю. Мы тебе не говорили. И полагаю, держать дистанцию вошло у меня в привычку. Но все эти годы я наблюдала за тем, как ты взрослеешь, и думаю, ты выросла в замечательную молодую женщину. Ты такая креативная, придумываешь истории, у тебя хорошее чувство юмора. Я очень горжусь тобой.
– Тогда почему ты не хочешь, чтобы я находилась рядом с сестрами? – Уязвленный вопрос вырывается прежде, чем я успеваю его остановить.
Она выглядит встревоженной.
– Почему ты так говоришь?
– Ты всегда так беспокоилась о них, когда я была рядом. Словно не доверяла. В прошлом месяце, после падения Моник, ты так разозлилась, и…
– Я действительно разозлилась, – перебивает Ния. – На Моник! – Теперь она взволнована. – Эта девчонка прекрасно знает, что нельзя лазать по мебели! Я говорила тебе перед тем, как мы ушли той ночью, как сильно это меня расстраивает.
Она и правда мне говорила. Но до меня внезапно доходит: когда ты думаешь, будто кому-то не нравишься, все их слова начинают казаться искаженными. Каждый взгляд. В ее глазах могло отражаться недовольство Моник, но я видела лишь осуждение, направленное на меня. В тоне могло звучать беспокойство, а я слышала обвинение. Я зациклилась на себе, и теперь мне стыдно, поскольку я понимаю: так поступила бы моя мать.
– Мне казалось, ты не хочешь, чтобы я была рядом. Да и папа тоже.
– Твой отец? Никогда. Он любит тебя, Кассандра. Всегда только о тебе и говорит.
В горле образуется комок.
– Правда?
– В этом доме не проходит и дня, чтобы твое имя никто не произнес, – говорит Ния. – Он очень сильно тебя любит.
– Но никогда не говорит мне об этом.
– А ты когда-нибудь говоришь ему о своих чувствах?
– Нет, но разве это только моя обязанность?
– Нет, – соглашается она. – И именно поэтому мы сейчас зайдем внутрь, чтобы вы могли поговорить.
– Ты же сказала, что он спал.
– Когда я вставала, да. Но сейчас он проснулся. – Она кивает в сторону кухонного окна. – Я просигналила ему, чтобы он дал нам минутку, когда он вышел из дома.
– Он вышел?
– Да. Когда ты… загрустила.
Загрустила. Преуменьшение года.
– Он наверняка готовит чай, который ты любишь. И мне бы хотелось, чтобы ты сказала ему все то, что только что сказала мне. Давай зайдем внутрь, чтобы ты это сделала?
Я колеблюсь.
Ния стряхивает с колен гравий и встает на ноги.
– Кассандра? – Она протягивает мне руку.
Я принимаю ее и позволяю Ние помочь мне подняться. Но сомнения возвращаются, прежняя неуверенность нарастает и заставляет меня прикусить губу.
– Если я тебе нравлюсь, почему ты всегда называешь меня Кассандрой?
– Это ведь твое имя, oui?
– Oui, то есть да. Но… все остальные называют меня Кэсси или Кэсс, а ты никогда так не делаешь. Я думала, это что-то значит. Типа ты намеренно вела себя официально, потому что я тебе не нравилась.