И знаешь, что он мне отвечает? Что подумал! Что предлагает мне с ними поехать. Там, мол, на Камчатке, места всем хватит. И я ни в чем нуждаться не буду. Все у него продумано оказалось. Хозяин жизни, а? Ну, я ему и сказала, что лично я крайне против. Ни сама никуда из Москвы не поеду, ни дочь свою не пущу. Потому что дочь должна быть при матери, которая нуждается в помощи. Потому что неизвестно, сколько матери еще жить осталось. Вот отца уже нет. И мать совершает последние витки в космическом пространстве. Ну, посидели, поговорили, чаю попили с его тортом. Он и ушел. Сказал, что будет надеяться на то, что я решение свое изменю. Вот такая моя жизнь. Такая мне благодарность за все мои усилия. Нет покоя, понимаешь. Просто нет покоя ни минуты. Теперь они смерти моей будут ждать. Куда же мне деваться?»
Я ее спросила, а не лучше ли было бы Ленку просто отпустить к ее Вадику. Пусть бы жили на Камчатке. А она бы тут, в Москве. Тут у нее и поликлиника ведомственная, и больница, и пенсия за мужа хорошая. Она аж взвилась вся. Ей нужно было именно с Ленки долг взыскать за то, что в ту было вложено.
Тяжелый разговор. Я не рада была нашей встрече. Ленку жалко стало невыносимо. Я все думала о ее судьбе. Может, лучше ей было в детдоме расти? Или не лучше? Материальные условия у нее в семье, конечно, были превосходные. Но что с того? Легче ей от этого? А с другой стороны, не будь «Артека», не было бы этого верного жениха. Ничего я так для себя не решила. Просто сочувствовала бедной школьной подружке как могла.
Потом встретила ее, когда ты уже в садик ходила. Все та же Ленка, аккуратная, с прической, маникюром, в лакированных туфельках, с тяжеленной сумкой: продукты домой купила.
– Как ты? – спрашиваю.
– Все по-прежнему. Работаю, за мамой ухаживаю. Ей уход нужен, – отвечает.
– Замуж не собираешься? – дернуло меня что-то спросить.
Ленка тяжело вздохнула, на глазах у нее показались слезы.
– Хотела. Мама не разрешила. Мне бы пришлось далеко от нее жить. Через всю страну. А кто за ней ухаживать будет? Нельзя мне. Одни мы с ней.
Я не стала, конечно, спрашивать, ждет ли ее жених. Мне очень хотелось дать ей совет, какой обычно подружки дают друг другу: живи своей жизнью, Ленка, выходи замуж. В конце концов, будешь там работать и высылать маме всю зарплату. На сиделку. Если той действительно нужна сиделка. Но – устраивай свою жизнь. Однако я промолчала. Мы распрощались. И больше не встречались. Жизнь закрутила, в другой район переехали, так все и растворилось во времени.
Ну, что, детка? Пойду-ка я по воду. Воду из бутылок в кастрюли перелью, наберу в них воды, а то придут чумазые наши, чем им умыться? Кто знает, когда они аварию свою исправят?
– Уроды! – с готовностью откликнулась Маруся.
– Ага. Генетические, – улыбнулась мама в ответ.
В какой мир мы приводим детей? И можем ли хоть что-то изменить? Вот о чем спрашивала себя Маруся, лежа без сна звездной летней ночью. Рядом сопела дочь. И так хотелось оградить ее и всех своих любимых от зла мира. Но что она могла сделать? И тут же, несмотря на свои страхи и печальные мысли, Марусе вдруг подумалось, что хорошо бы бабушкино гадание осуществилось. Хорошо бы муж Саша скорее вернулся, хорошо бы появился в их семье пятый человек. Маленький, беззащитный. И хорошо бы у Варьки началась светлая полоса жизни. Пусть бы она стала счастливой, как была все их детство. Пусть бы родился у нее ребенок. Маруся, конечно, никогда не спросит у подруги, о чем та просила падающие звезды. Зачем спрашивать? Она и так знала, о чем мечтает Варя. Уже много лет мечтает!
Ничего, утешила себя Маруся. Как-то все образуется. Все образовывалось само собой. Она заснула, когда начало светать. И ничего страшного. Спать можно было долго. Каникулы!
Руки, держащие нити судьбы
Говорят, что детство – самое счастливое время в жизни человека. Так, конечно, кажется, когда от него отъезжаешь на приличную дистанцию. Все безоблачно, и ответственности никакой. Но почему же мало кто хотел бы туда вернуться, если б такое было возможно?
Варя в детстве летала. И не начинайте сразу думать, что во сне. Во сне – само собой. Там очень удачно получалось летать, причем на любой высоте и скорости. Без крыльев. Ногами как-то удавалось двигать, чтобы ускориться или притормозить. Что интересно – летишь себе во сне среди людей, а никто не удивляется, не обращает внимания никакого. Хотя сами не летают. Но летящему равнодушно позволяют лететь, куда летел. Варя помнит, она так во сне в школу добиралась: в форме и с портфелем. Так: чуть подскакивала у подъезда и – полетела. Ногами только знай перебирай. Очень естественно выходило, как будто так и надо. Наверняка когда-то люди летали. Или вот еще говорят: дети до какого-то определенного возраста видят ангелов. И сами чуть ли не ангелы. Может, эти полеты как раз и были проявлением ее ангельской сущности?
Но почему – были? Во сне она и сейчас летает. И тоже не удивляется этому ничуть, только думает: «Вот же! Все-таки летаю! Все-таки, значит, правда – могу!» Просыпается – и поверить не может, что это не по правде. Хотя – что есть правда? Может, жизнь как раз и есть сон? Все дело в том, что как назвать.
Так. Лишь бы не запутаться. Варя летала в детстве. По-настоящему. В жизни, которую принято считать не сном, а реальностью. Почти все полеты в реальности были связаны с лестницей в их подъезде. Она училась перепрыгивать через ступеньки. Через две – это ерунда, это с первого раза. Ощущение скорости, конечно, возникало. Но чувство полета – нет. Для этого двух ступенек мало. Чувство полета начиналось с четырех ступенек. Тогда лестничный пролет удавалось преодолеть в три прыжка. Держишься за перила – даже не то что держишься, а так: касаешься перил и слетаешь: хоп! хоп! хоп! И тело чувствует: летела! Оно самое! Как во сне! Легко!
Чтобы через пять ступенек – это приходилось тренироваться. Это уже был риск. Что-то можно было сломать, как сулили взрослые опытные люди. Говорили, что будет очень больно, если кости себе по собственной глупости переломаешь. Приятного мало, конечно. Но Варя так в детстве ничего себе и не сломала. Хотя – боялась. Но сквозь страх все равно старалась летать. Уж очень приятное чувство возникало, когда вниз по лестнице в два прыжка.
С портфелем в руке, ясное дело, много не напрыгаешь. Поэтому портфель Варя бросала вниз, а потом летела сама. И ничего им не делалось – ни портфелю, ни его хозяйке. Он даже ни разу не раскрылся, учебники и тетрадки так и лежали после всех рискованных кульбитов, не помявшись, не растрепавшись.
Короче, Варе везло. Несколько лет подряд она упорно летала по своей лестничной клетке. Вверх у нее тоже неплохо получалось. Но вниз – это полет, а вверх – преодоление. Четыре ступеньки – максимум. Пока ноги не выросли. Но когда ноги выросли, отпало желание летать. Впрочем, до этого еще далеко…
Схема такая: портфель – шварк! А сама: взлет-приземление, взлет-приземление; и вот лестничный пролет преодолен. И снова: поднимаешь и швыряешь вниз портфель, в два прыжка добираешься до него, и так далее. На улице оказываешься в самом боевом расположении духа и вприпрыжку бежишь в школу, наполненная энергией полета.
Но существует четко действующий закон: на каждого, у кого есть крылья или хотя бы стремление ими обзавестись, найдется тот, кто будет стараться эти крылья обломать. Вечное противостояние. Естественно, и на Варю нашелся крылодёр. Сан Васильна, или, коротко, Сан Василь, соседка снизу, квартира которой находилась прямо под квартирой Вариной семьи.
Сколько Варя себя помнила, столько помнила и Сан Васильну, круглую низкорослую старушку с узелком седых волос на макушке. Не помнить ее не получилось бы в любом случае: соседка напоминала о себе по несколько раз на дню. Всю жизнь, по несколько раз на дню! Хорошо тем, у кого крепкие нервы, они многое пропускают мимо ушей, не замечают, почти ничему не придают значения. У Вариных родителей нервы были – канаты. Они не реагировали ни на что! Старушка обращала внимание на любые звуки, раздававшиеся над ее головой. Слух у нее был отменный, как у сторожевого пса. Стоило пустить воду в ванну, как она уже звонила в дверь:
– Осторожнее с краном, если забудете закрыть, затопите нас!
– Не беспокойтесь, мы следим. Все под контролем, – неизменно отвечала мама.
Если Варя бежала по коридору, например, к телефону или на кухню, на зов родителей, реакция «нижней» оказывалась мгновенной:
– Купите себе и своей дочери мягкие тапки. Не забывайте, что внизу тоже люди живут. И эти люди заслужили покой.
Папа все удивлялся, как это у такой круглотелой сеньоры хватает сил взлететь этажом выше при первых же признаках грядущего беспокойства.
– Сан Васильна – гений быстрого реагирования. Всегда начеку, всегда в состоянии боевой готовности, – повторял он.
Конечно, и тапочки купили, и ковровую дорожку на пол в коридоре постелили, и воду в ванну набирали тонкой струйкой, и музыку слушали негромкую. И что особенно восхищало подросшую Варю в родителях – всегда были неизменно вежливы и приветливы с Сан Васильной. И Варю этому учили.
– Она – человек старше тебя. У нее наверняка жизнь была нелегкая, раз нервы в таком состоянии. Надо относиться с сочувствием и пониманием, – вот что слышала Варя от отца с матерью, когда вопросы по поводу укрощения нижней соседки становились особо невыносимыми.
Когда-то давным-давно они все вместе въехали в новый дом. Они друг друга не выбирали. Значит, судьба так распорядилась. А раз судьба, значит, надо принять и не обращать внимания. На этом настаивали старшие. И Варя, конечно же, старалась.
Ей было восемь лет, когда случилось с ней то, что она про себя называла Первым Несчастьем. Сначала, конечно, она не расставляла свои беды по порядку, это потом, уже повзрослев, определила – первое.
В подъезде повесили новые почтовые ящики. Они привлекали всеобщее внимание своим синим лакированным сиянием. Варя очень радовалась всему новому и в эти несчастные ящики просто влюбилась. Уходя из дома или возвращаясь, она останавливалась у ящиков и гладила их холодные дверцы. Не только она, но и все жильцы подъезда были довольны обновой. Один минус. Ящики повесили, а ключи к ним не раздали. Какой-то акт приемки работ должен был кто-то подписать, и уж потом… Хорошо, народ ждал. Привычный ждать народ был терпелив и непритязателен. Почтальоны разносили почту, а достать ее никто не мог. Тогда почта работала в полную силу: газеты, журналы, письма, открытки. Уже дня через три стало ясно: скоро корреспонденция не сможет влезать в переполненные ячейки. Взрослые дома как раз обсуждали эту проблему, и Варя предложила: