Если я сегодня умру, этого будет жальче всего. Петер. Даже в мечтах мы не будем вместе, ведь мечты умирают вместе с тобой. Я так ни разу и не потанцевала с ним. Так и не подарила ему свою любовь. «Подарила любовь» – как красиво звучит! Я не хочу умирать, не подарив никому свою любовь.
Петер… Он как сахарная вода на языке. Фантазия. Тот фриц – единственный, кто трогал меня, кто меня целовал. Это было на самом деле. Всамделишней не бывает. Я вижу его перед собой, его лицо. Не отдельные части, а все лицо, полностью: приветливое, страстное, раздраженное, жесткое, властное. Я закрываю глаза, но не засыпаю – страх не дает. Он выглядывает из-за каждого дерева, шуршит в кустах. Звуки ночи мне незнакомы. Здесь мне не место.
Ночь больше меня, она тянется бесконечно. Где-то вдали мир продолжает вертеться, позабыв обо мне. Я маленькая. Я – ничто. Мир далеко, мне до него не добраться.
Время останавливается,
время
замирает.
Ночи
все
нет
конца.
Я больше никогда-никогда-никогда не хочу оставаться одна.
10
Наконец восходит солнце. Ночь бледнеет, и мир снова возвращается на место.
– Ах, девочка моя! – восклицает мама, когда я с первым светом прихожу домой.
Она притягивает меня к себе, обнимает. Мои руки безвольно висят, я просто стою и молчу. Мама помогает мне снять грязную одежду, приносит пижаму и укладывает в постель. Пока она возмущается, как это Трюс осмелилась явиться домой без меня, я сворачиваюсь зародышем и засыпаю.
Будит меня яркий свет, заливающий комнату. И Трюс, которая топает по дому с тазом стираного белья. Я выхожу следом за ней на задний дворик, толкаю в плечо.
– Эй!
– И где ты была?! – накидывается на меня сестра.
– Я?! Где была я?! Вы что, и впрямь про меня забыли?
– Забыли?! Ты должна была пойти домой, черт тебя подери!
– Ты должна была меня забрать!
– Нет!
– Да!
– Ты должна была пойти домой. Как только я с… как только мы пройдем мимо.
– Нет! Мы же договорились, что…
– Мы договорились, что ты пойдешь домой, как только увидишь, что я с этим… иду по правильной тропе.
– Ничего подобного!
– Именно так!
– Франс сказал…
– А ну заткнись! – обрывает меня Трюс. – Никаких имен! – Она внимательно оглядывается по сторонам. – Я чуть с ума не сошла от беспокойства. Прихожу домой, а тебя нет!
Может, мне нужно было просто встать и уйти оттуда? Я набираю в легкие побольше воздуха, готовясь к атаке. Мне хочется задать ей жару, но по ее напряженному лицу видно, что она расстроена. Под красными глазами залегли темные круги. И я спрашиваю, как все прошло с фрицем, хотя и не уверена, хочу ли это знать. Не хватало еще, чтобы у меня в голове поселился второй немец!
Сестра прикладывает палец к губам и сердито хмурится: нельзя же об этом на улице, тупица. Я сажусь на ступеньку черного хода и смотрю, как она развешивает белье. Путается в простыне, которая волочится по плитке двора, и наконец косо пристраивает ее на веревку. И вот развешено все, в том числе и моя вывернутая наизнанку юбка, и мы возвращаемся в дом.
– Ну так как? – спрашиваю.
– Я сказала маме, что ты осталась ночевать на Вагенвег. Она, конечно, не поверила. Никогда еще так на меня не сердилась.
– Ах ты бедняжка! – язвлю я. – И все-таки как все прошло с фрицем?
Трюс зачем-то оглядывается. Мама ушла за покупками, о чем сестре прекрасно известно.
– Ну? – Я не отстаю.
– Прекрасно, лучше некуда.
Она легонько постукивает пустым цинковым тазом себе по коленкам. Я больно шлепаю ее по плечу. Трюс поднимает глаза, пожимает плечами.
– Ладно. Мы с ним… довольно приятно поболтали, – осторожно говорит она. – Он был со мной очень мил.
Очень мил? Приятно поболтали? Я сверлю ее свирепым взглядом. Выходит, она отлично провела вечер, а меня бросила?
– Как ты его соблазняла? Как заманила в лес?
– Предложила пойти куда-нибудь, где можно будет спокойно поговорить.
Я потрясенно молчу. Вот, оказывается, как можно было!
– Да ладно тебе! – наконец говорю я, складывая руки на груди. – До леса не так уж и близко. И он пошел, чтобы поговорить? О лесных цветочках? А тебя и пальцем не тронул?
– Вообще-то, я этого не сказала! – огрызается Трюс. – Он же мужик, сама знаешь, какие они! – Ее щеки пылают. Трюс теребит подол юбки – она часто так делает, когда ей не по себе. – Было страшно. Плохо. Но теперь все закончилось, и я больше не желаю об этом говорить.
– А я не желаю ничего знать, – зло бросаю я.
– Ну и отлично, – бурчит Трюс.
Конечно, то, что я не желаю ничего знать, – неправда. Чего я желаю, так чтобы ничего этого не было. Нет, не так! Чтобы это произошло с фрицами – да, но не с нами. Потому что с нами тоже кое-что произошло. Но как выразить такие вещи словами?
Я искоса смотрю на Трюс, которая прячет таз за занавеску под раковиной: ее лицо на замке. Нужно просто перестать об этом думать. Фриц мертв. Дело сделано.
Лишь позже до меня доходит, что «милый» фриц, пожалуй, куда хуже злого.
Рассевшись вокруг стола в штаб-квартире, мужчины обсуждают, как раздобыть распределительные карты и продуктовые карточки для тех, кто прячется от немцев, и для себя. Без распределительной карты не дают карточек продуктовых, а без них теперь почти ничего нельзя купить.
Франс оборачивается к нам с Трюс. Мы – уже помирившись – вместе полулежим в широком кресле. Много недель Франс занимается подготовкой налета на распределительное бюро – ведь тем, кто скрывается, карточек не выдают.
– После этой операции, – говорит он, – мы выдадим вам оружие и научим стрелять.
– Но… что, если те солдаты из ресторана узнают меня или Трюс? – испуганно спрашиваю я.
– Да, что, если они обыщут нас и найдут оружие? – вторит сестра.
Франс молчит. Тео дружелюбно кивает ему.
– Повторять ваши акции мы пока не будем, – говорит Франс. – В виллах неподалеку слышали выстрел, и теперь лес патрулируют солдаты. На ближайшее время у вас другая задача – организовывать удостоверения личности.
– Организовывать? – недоумеваю я.
– Тырить, – объясняет Трюс. – Тибрить.
Тео кашляет.
– А в районе ресторана пока не показывайтесь, – добавляет Франс.
Тео снова кашляет, не отрывая взгляда от Франса.
– Да что такое-то? – спрашивает Трюс. – Чего вы чудите?
– Скажи им, – говорит Тео.
– Да… э… – тянет Франс. – Вас видели.
– Видели?
– Мой человек в полиции передал: известно, что оба фрица ушли из ресторана с девушками. – Франс поспешно добавляет: – Но это нестрашно. Ни ваших примет, ни вообще никаких наводок у них нет.
– Ах, какое облегчение! – усмехается Трюс. – Но что, если солдаты опознают меня или Фредди?
– Скажете, что вы ни сном ни духом. Немного пообжимались да разошлись по домам. В общем-то, примерно так все и было.
– Примерно, – зло бросаю я. – Только я-то с ним не обжималась! Это фриц… он сам…
– В полицию обратились их сослуживцы, – вклинивается Трюс. – Значит, следователи не думают, что эти двое нашли себе по девчонке и укатили в Гонолулу.
Я прыскаю. Но Трюс не до смеха.
– Они вполне могут объявить в розыск девочку с косичками, – говорит она мне.
– Прежде чем зайти в ресторан, я их расплела.
– Chapeau![31] – восклицает Франс.
– Чего-чего?
– Поверь мне, все хорошо, – заверяет он. – Но повторю: того ресторана пока лучше избегать.
Старик Виллемсен в знак утешения кладет руку мне на плечо, обдает прокуренным дыханием.
– Не беспокойся, девочка. Тéла им не найти. Мы не оставляем следов.
11
– Это мой велосипед!
Я сижу на каменной оградке на площади Гроте Маркт, жую морковку на бледном декабрьском солнышке. А тут эта девчонка. На вид лет двенадцати. Разглядывает мой велосипед. Проходит мимо, поворачивает голову, снова изучает его и возвращается.
– Он мой! – со смесью возмущения и удивления восклицает она.
Я покрепче сжимаю в кулаке ключ от замка, делаю вид, что не слышу.
– Полиция! – вопит девчонка.
Хвостик на ее голове невинно мотается из стороны в сторону.
О нет! Неподалеку и правда идет полицейский, ведет рядом служебный велосипед. И девчонка бросается к нему.
Ох, и как только Вигер с Абе додумались отдать мне велик, который стащили в Харлеме! Не раздумывая, я запихиваю в рот остатки морковки, вставляю ключ в замок и срываюсь с места. Изо всех сил крутя педали, сворачиваю на соседнюю Зейлстрат.
– Там! – звенит у меня за спиной голос девочки. – Вон та! С косичками!
Две проходящие мимо женщины зыркают на меня, будто я обычная воришка. Одна из них пытается ухватиться за мой багажник. Поздно! Сзади доносится ее крик:
– Ворюга! Бандитка!
«Это для Сопротивления, – мысленно напоминаю я себе. – Этот велосипед – для Сопротивления!» Но моим преследователям этого не объяснишь. Остается только прибавить скорость.
Я петляю между прохожими. Ору: «Посторонись!» Меня осыпают руганью. В конце Зейлстрат я оборачиваюсь. Полицейский все-таки пустился в погоню. Ха! Я-то быстрее! Вывернув на Брауэрстрат, снова оглядываюсь. Он совсем рядом, метрах в шести! Да отцепись же! Скорее вперед. Я еще быстрее кручу педали. Нужно убраться отсюда. В переулки – в один, другой. Эйндрахтстрат. Ост-Индская улица. Еще какая-то. Подошвы ботинок слетают с педалей, я скольжу, едва не падаю, восстанавливаю равновесие и перестаю оборачиваться, чтобы не терять времени. Въезжаю в наш район. Нет, не туда! Поздно. Только не на Оликанстрат! Не подумав, я сворачиваю и въезжаю на Брауэрстрат. О боже, братья Петера! Играют с деревянной юлой. Хоть бы не обратили на меня внимания! Хоть бы промолчали! Вот уже бакалея Петерова отца! Дверь открыта, на пороге серая кошка. Прямо с велосипедом я влетаю внутрь, кошка отскакивает, переднее колесо утыкается в мешок картошки. Кошка выгибает спину и шипит.