Одна свеча стояла на алтаре, накрытом пунцовой тканью. Темно-красной, траурно-красной. Вышитый серебром крест на краю алтаря казался трещиной на языке.
Перед алтарем стояли два стула. Совсем как в Двенадцатую ночь. На одном сидел немощный лорд Фелмотт. Голова бессильно валилась набок, глаза поблескивали в свете свечи и двигались, двигались, как насекомые, застрявшие под стеклом.
На второй – троноподобный, на котором сэр Томас бился в судорогах в ночь принятия наследия, – силой усадили Мейкпис. Связанные за спиной руки больно давили на поясницу. Молодой Кроу обмотал девушку веревкой и привязал к спинке стула.
– Перестань выставлять себя напоказ! – прошипела леди Эйприл, появляясь из темноты. – Ты в доме Господнем, выкажи хоть немного уважения!
– В таком случае пусть Господь услышит меня!
Эта угроза была единственной, которую могла придумать Мейкпис. И была единственная сила, к которой она могла воззвать. Сила более устрашающая, чем Фелмотты.
– Бог все видит! Он видит, что вы творите! Увидит, что вы меня убиваете. Увидит вашу черную магию…
– Да как ты смеешь?! – воскликнула леди Эйприл.
На мгновение казалось, что она ударит Мейкпис, однако поднятая рука медленно опустилась. Ну разумеется, разве она посмеет поставить синяк на щеке, которая скоро будет принадлежать лорду Фелмотту!
– Наши традиции получили благословение обеих церквей, – процедила старуха, – и шестерых пап. Именно Господь благословил нас способностью продолжать жить, веками собирая накопленную мудрость! И мы, в свою очередь, верно ему служили: многие Фелмотты стали священниками, а некоторые возвысились до епископов и даже до архиепископов! Бог на нашей стороне! Как ты смеешь проповедовать нам?
– В таком случае расскажите это всем! – отрезала Мейкпис. – Расскажите миру, как ваши мертвецы крадут тела живых! Расскажите, что получили разрешение Бога, и посмотрим, что вам ответят.
Леди Эйприл подошла ближе. Откинула с лица Мейкпис непокорную прядь волос. Перехватила ее шею полоской ткани, как раз под подбородком, и завязала концы на спинке стула.
– Я скажу тебе, – выговорила леди Эйприл ледяным тоном, – что на самом деле нечестиво и неестественно. Неповиновение, неблагодарность, дерзость.
Мейкпис знала, что старуха не шутит. Призраки леди Эйприл были уверены, что таков естественный порядок мира, яркого и сияющего. Как пламя вздымается вверх и вода бежит вниз с холма, так все находит свой предопределенный уровень. Словно огромная пирамида с непритязательными массами в самом низу. Потом идет средний класс. Еще выше – аристократы и, наконец, Господь Всемогущий в качестве сияющей вершины. И каждый класс смотрел на тех, кто повыше, с покорностью и благодарностью.
Неповиновение для леди Эйприл было хуже грубости. Хуже преступления. Неповиновение нарушало естественный, установленный Богом порядок. Все равно что вода, текущая в гору, мыши, питающиеся кошками, луна, источающая кровь.
– Вы все – отродье дьявола! – бросила Мейкпис. – И нет никакого благочестия в том, чтобы повиноваться вам!
– Кроу, – холодно велела леди Эйприл, – держите ей голову.
Молодой Кроу вцепился в голову Мейкпис, удерживая ее на месте, и, пока она пыталась высвободиться, леди Эйприл стиснула ей челюсть, заставляя широко раскрыть рот.
– Помогите! – только и смогла завопить Мейкпис, прежде чем широкую деревянную трубку втиснули ей в рот, раскрыв его так широко, что заныли челюсти. Зря она кричала. Зря потратила последнее слово. Никакие друзья не придут на помощь.
И тут от входа донесся скрипучий нервный голос:
– Милорд, миледи…
В дверях часовни стоял Старый Кроу.
– Считаете, что это самое подходящее время? – гневно бросила леди Эйприл, все еще сжимая вставленную в рот Мейкпис трубку.
– Простите… На пустошах замечен костер. Вы сами приказали, на случай если мы увидим что-то…
– Мы этим займемся, – хрипло пробормотал сэр Мармадьюк и направился к двери, но, поколебавшись, остановился. Лицо у него судорожно морщилось, словно в конвульсиях.
– Вы все еще хотите ехать сегодня вечером, леди Эйприл? Если вражеские войска близко, дороги будут опасными, – остерег он еле слышно.
– Нам это известно, – резко ответила леди Эйприл. – Поэтому все должно быть сделано быстро, чтобы мы сумели уехать. Мы везем срочные депеши и деньги для короля и поэтому должны отправиться в путь сегодня, если хотим встретиться с нашим гонцом. Мы не можем позволить себе застрять здесь.
– В таком случае отдайте вашу печатку человеку которому доверяете, и пошлите вместо себя.
– Отдала бы, если бы кому-то здесь доверяла.
Тонкие губы леди Эйприл на секунду растянулись и тут же сморщились. Похоже, мышцы лица давно разучились улыбаться.
– Поезжайте! Мы все уладим! И прикажите Кэтмору держать экипаж наготове: мы скоро спустимся.
Сэр Мармадьюк в сопровождении Старого Кроу вышел из часовни. Дверь за ними закрылась.
– Нужно, чтобы ее рот и глаза были открыты, – велела леди Эйприл.
Молодой Кроу, все еще сжимавший голову Мейкпис, поднял ее веки большими пальцами и вынудил открыть глаза, мгновенно наполнившиеся слезами. Мир стал расплываться. Ее заставили открыть глаза и рот, чтобы призракам было легче войти. Мейкпис извивалась и безмолвно вопила, пытаясь освободить руки.
– Поздно жаловаться, Мод, – продолжала леди Эйприл. – Ты согласилась на это. Согласилась каждой ночью, которую проспала под нашей крышей, каждым обедом за наш счет. Твои плоть и кости сделаны из нашего мяса и питья. Они наши. Поздно плакать над расплатой. Это твой шанс выказать свою благодарность.
Мейкпис чувствовала, как по щекам течет влага. Глаза слезились от боли в насильно раскрытых веках. При этом Мейкпис по-дурацки злилась, представляя, что леди Эйприл подумает, будто она плачет. Лица остальных казались просто небрежными мазками в слабом розоватом свете свечей.
– Милорды, – объявила леди Эйприл куда более почтительным тоном, – путь для вас готов.
Мейкпис поняла, что старуха, должно быть, обращается к призракам, ожидавшим внутри лорда Фелмотта.
– Девушка крайне недисциплинированна. Вашему лазутчику лучше идти первым, усмирить ее и подготовить для вашего круга.
«Лазутчику?»
Мейкпис впервые слышала это слово, но от него озноб пробежал по спине.
Последовала длинная пауза. Но молчание казалось осязаемым, словно воздух перед дождем. И шипение… щекочущее уши шипение. Шепоты… слабое, шелестящее царапанье звуков.
И тут Мейкпис увидела нечто вроде пряди, мелькнувшей между губ Томаса Фелмотта, как змеиный язык дыма. Его рот безвольно открылся, и странная прядь протянулась дальше, свилась и стала разбухать: мягкий извилистый плюмаж тени. Он не колебался, не бился, не таял. Наоборот, продвигался вперед, волнообразно, целенаправленно, стелился по направлению к ней.
Мейкпис снова вскрикнула, стала вырываться и безуспешно попыталась вытолкнуть трубку языком.
Шепот стал громче. Всего один голос что-то неразборчиво бормотал, рассыпая пыльные щепки звуков. Она наблюдала за тенью, что колебалась, словно слепец, но при этом подвигалась все ближе к ее лицу. Это был дым и в то же время не дым. Но он душил свет.
И тут тень одним гибким движением прошлась по лицу и влилась в рот. В глазах у Мейкпис потемнело, изображение исказилось, когда Это скользнуло внутрь.
Лазутчик был в ее сознании. Она снова кричала, кричала и не могла остановиться, даже если и захотела бы. Потому что чувствовала, как он скользит и шарит по ее мыслям, легкий и настойчивый, как моль. Он силой пробился в самые тайные ее уголки, и как же было неправильно, как дурно ощущать его там. Словно огромный червь извивался в голове. Она мысленно набросилась на него, но червь обвил ее. Вынудил отступить. С размаху придавил Мейкпис к стенкам ее собственного черепа, чтобы освободить место для себя.
Но в воплях Мейкпис слышался не только ужас. В нем была и ярость, постепенно вылившаяся в рев. И ревела не только она.
Неожиданно она учуяла медведя. Почувствовала вкус медведя. Ее кровь пылала, подобно раскаленному металлу. Рассудок был в огне. Где-то в ее черепе медведь размахнулся и ударил – неуклюжий скользящий удар, нанесенный с жуткой темной силой. Удар, сотрясший ее до мозга костей. Ей стало нехорошо, но все равно чувствовалось, как медведь рвет лазутчика, который дергался и извивался, словно ошпаренная змея.
Раздался ужасный сухой треск, и Мейкпис поняла, что прокусила деревянную трубку. Щепки вонзились в десны, когда дерево не выдержало. Она попыталась растянуть веревки, связывавшие запястья, и они вдруг порвались. Девочка схватилась за полосы ткани вокруг груди и шеи и стала дергать за них, пока и они не лопнули.
Леди Эйприл отскочила назад со скоростью, не соответствующей ее возрасту. А Молодой Кроу не успел удрать, не успел даже уклониться, и страшный, оглушающий удар Мейкпис пришелся ему в висок и швырнул через всю комнату. Он ударился о ряд церковных скамей с такой силой, что вся дубовая масса досок пошатнулась и стала валиться, как костяшки домино.
Мейкпис встала, выплевывая обломки трубки и струйки дыма, оставшиеся от разорванного призрака. Окружающий мир, пульсируя, возвращался к ней. Способность мыслить оказалась чайкой, затерянной в буре. Мейкпис стала медведем. Медведь стал Мейкпис.
Вспышка осознания. Леди Эйприл со скоростью, рожденной веками практики, выхватывает из рукава кинжал и вопит, вопит, срывая голос. Зовет на помощь? Помощь живых? Помощь мертвых?
Еще одна вспышка. Красная полоска боли поперек груди. Леди Эйприл обладала быстротой стрекозы. И лезвие кинжала леди Эйприл стало красным. Но боль и тошнота были всего лишь нотами в штормовой музыке, наполнившей голову Мейкпис.
Молодой Кроу лежал у ее ног, ошеломленный и обессиленный. Одна рука была неловко вывернута. Он глянул на нее, и она увидела безумную девчонку, отраженную в его тусклых глазах. Но тут его глаза метнулись к чему-то за спиной Мейкпис. Леди Эйприл, поднявшая его шпагу. Леди Эйприл, готовая атаковать.