– Я хотела поговорить с тобой с глазу на глаз, – призналась Морган. – Потребовать твоей безоговорочной капитуляции. Позволь поговорить с нашими тюремщиками, и я гарантирую, что смогу выторговать для нас выкуп. Как только я потолкую с нужными людьми, пуритане назначат цену, и семья Фелмоттов заплатит за то, чтобы благополучно нас вернуть.
– Нет, – отрезала Мейкпис.
– Почему же ты здесь? А… понимаю.
Морган взглянула на медведя, который тем временем вздыбился во весь свой рост.
– Ты привела своего зверя, чтобы прикончить меня.
– Нет. Я пришла просить вас встать на мою сторону.
– Почему? Ты действительно отчаялась. И тешишь себя иллюзиями. С чего я должна перейти на твою сторону против своей семьи?
– Потому что вы всю свою жизнь из кожи вон лезли, чтобы им услужить, а они обращались с вами, как с грязью под ногами. И даже сейчас они по-прежнему относятся к вам как к грязи. Лазутчик – тот, кому приходится рисковать всем, невзирая на опасность, потому что Старшие терпеть не могут рисковать. Вы должны выскальзывать из тела на разведку или подрезать сознание наследников, хотя это означает, что ваш собственный дух начинает растекаться. Должно быть, это чистая пытка. И они заставляют вас проделывать это снова и снова. После всего, что вы для них сделали, вы по-прежнему остаетесь разменной монетой. И это никогда не изменится.
Вам хотя бы нравятся остальные Старшие? Или нравились когда-нибудь? Потому что если нет, мне вовсе не кажется бессмертием перспектива пребывать день и ночь в одной голове вместе с чванливыми, эгоистичными, хладнокровными жабами. Скорее уж это чистый ад.
– Что заставляет тебя думать, будто я чем-то от них отличаюсь? – спросила Морган.
– Я точно не знаю, что вы собой представляете, – честно ответила Мейкпис. – Но вы помогли мне с Хелен. Может, только для того, чтобы Хелен выжила и доложила, что видела меня и Саймонда. Но, может быть, вы поняли, что сестре по профессии грозит опасность, и хотели защитить ее. И вы… все знали об этом. – Мейкпис обвела рукой могилу, болота и Поплар, таившийся где-то во мраке. – Знали мои самые мрачные тайны и горести. Вы могли бы использовать их, чтобы мучить меня, ослабить и разбить мое сердце. И все же не сделали этого… Вы – безжалостная гарпия, Морган, но умны и храбры. И знаете, что это такое, когда приходится зарабатывать. Уже одно это делает вас лучше и выше остальных Старших. Я не хочу вас уничтожать. Мне хотелось бы все узнать о вас, учиться у вас. Я не капитулирую перед вами, но если станете моей союзницей, для вас всегда найдется место.
– Ты так говоришь только потому, что чего-то хочешь от меня.
– Мне действительно необходима ваша помощь. Но я сказала правду, Морган. Вы прожили две жизни и можете отличить ложь от истины. И вы сидите в моем мозгу. Знаете, что я не лгу. Понимаю, что рискую, доверяя вам… Потому что вы действительно с легкостью можете меня предать. Но если так случится, полагаю, мое положение будет не хуже теперешнего.
– Фелмотты всегда выигрывают, – пробормотала Морган. Крошечные спазмы-молнии нерешительно пронизывали ее туманный силуэт. – Я могу служить им или все потерять. Таков мир, в котором мы живем.
– А что, если настал конец этого мира? – спросила Мейкпис. – Ведь что-то происходит, не так ли? Если завтра начнется всемирный пожар, обрадуетесь ли вы, что до самого конца были верной служанкой Фелмоттов? Или пожалеете, что не восстали против них, не рискнули всем, не воспользовались своей хитростью хотя бы однажды?
Умное лицо Морган было очень печальным…
– Я ничего не обещаю, – выдавила она. – Но ты можешь изложить мне свой план.
Глава 35
Саймонд оказался прав. Охотники за ведьмами больше не собирались быть добрыми. Маленькое окно закрыли куском мешковины, пропускавшей только слабый, рассеянный свет. Кровать вынесли.
Мейкпис оставили одну.
Как раз когда она задалась вопросом, уж не забыли ли о ней, в дверь трижды постучали. Звук показался ей оглушительным. От неожиданности она едва не выпрыгнула из собственной кожи. Кому придет в голову стучаться к узнице?
К ее великому смущению, дверь никто не открыл, а шаги вскоре стихли.
Некоторое время спустя все повторилось снова, а час спустя – еще раз. Странный стук стал ее единственными часами. Очень легко потерять представление о времени, если в комнате нет света.
Ни еды, ни питья ей не давали. Медведь не знал покоя, потому что сильно проголодался, и Мейкпис не могла уговорить его утихомириться и не бродить без устали.
Когда ночь поглотила маленькую тюрьму и тихие совиные крики взбудоражили прохладный воздух, Мейкпис устроилась в углу комнаты и попыталась заснуть. Правда, ее постоянно будил стук. Каждый раз Мейкпис просыпалась во тьме, не понимая, что происходит, пока ночное зрение медведя не подсказывало, где она сейчас.
Потом дверь с грохотом распахнулась, и Мейкпис заморгала от света яркого фонаря. Ее подняли и потащили в маленький кабинет, где ждал спокойный мужчина в черном. Как оказалось, у него были к ней вопросы. Налагают ли Фелмотты проклятия на своих врагов? Могут ли проходить сквозь каменные стены? Натираются ли мазью и летают ли? Она когда-нибудь летала?
Он продемонстрировал Мейкпис несколько рисунков. Гравюры с изображениями приспешников колдунов. Видела ли она что-то подобное в Гризхейзе?
Черный заяц в прыжке. Грубо намалеванная рыба с женским, перекошенным гримасой лицом. Корова со змееподобным, закрученным спиралью хвостом. Покрытая щетиной лягушка размером с ребенка, которую кормят кровью с ложки.
– Нет, – выдохнула Мейкпис. – Нет.
И все это время медведь, созданный из тени и ярости, шевелился в ее сознании, желая встать на задние лапы и посшибать головы врагов.
– Нет, – повторила она.
Люди в черном решили, что она говорит с ними.
«Еще рано, медведь».
Ее отвели в камеру и оставили в темноте. Но стук продолжался. Люди в черном намеревались лишить ее сна и отнять волю. Теперь она это понимала.
Жажда была еще хуже голода. Голова болела, а рот был словно набит глиной.
Когда закончилась эта бессонная ночь, когда птичья песня подсказала Мейкпис наступление утра, к ней пришел Саймонд.
Очевидно, он был доволен, увидев ее скорчившейся в углу комнаты – живую картину злосчастья. Он картинно поднес к лицу носовой платочек, чтобы не вдыхать спертый воздух чулана.
– Я думал, ты будешь готова говорить. Но ты явно наслаждаешься отдыхом. Возможно, мне следует уйти и вернуться через пару дней.
– Нет! – вскрикнула Мейкпис таким жалобным и пронзительным голосом, какой только могла изобразить. – Не уходи! Я скажу! Скажу, где спрятала…
– Тсс! – Саймонд быстро закрыл и запер дверь. – Говори потише!
Как и надеялась Мейкпис, он пересек комнату, чтобы слышать ее шепот. И только в последний момент заметил, как она напряглась. Но прежде чем успел среагировать, она уже вскочила. Медведь учуял запах Саймонда. Саймонд пах метко пущенными камнями, волочащимися цепями, кровью и жестокостью.
Мейкпис позволила медвежьему реву вырваться из глотки, зная, что он эхом пронесется по лесам. Она ударила Саймонда по лицу, опрокинув навзничь. Он ударился головой о стену и, оглушенный, сполз на пол. Мейкпис схватила Саймонда за воротник. Ей вдруг захотелось сломать ему шею. Но она вспомнила себя и свой план.
«Сейчас, Морган!»
На нее нахлынуло короткое ознобное ощущение, словно из ушей вынули кусок влажной марли. Дымчатая гибкая тень вилась по ее руке к лицу Саймонда.
Послышались приглушенные крики, кто-то попытался вышибить дверь. Призрак Морган достиг рта Саймонда и был втянут внутрь при вздохе за полсекунды до того, как дверь с треском и грохотом подалась.
Вновь прибывшие сумели оторвать Саймонда от Мейкпис и выволочь из комнаты. У них хватило ума не пытаться усмирить ее прямо сейчас. Только когда на подмогу примчались еще двое, они вчетвером вернулись в чулан, набросили ей на голову одеяло и связали веревками. Позже, решив, что она немного успокоилась, ее потащили к предводителю. Но оставили связанной, поскольку искренне питали суеверное почтение к силам зла.
– Ты не оставляешь мне выбора, – заявил человек в черном.
– Вы можете меня отпустить, – возразила Мейкпис с неожиданной дерзостью. – Я хотела одного: чтобы меня оставили в покое. Отпустите меня, и, клянусь, я никому не причиню зла.
– Сама знаешь, что этого я сделать не могу, – покачал он головой. – Такая сила, как твоя, может быть получена только из источника зла и приведет только ко злу. Мы должны спасти тебя и спасти от тебя других.
На твоих руках следы ожогов, – продолжал он, подавшись вперед и сцепив пальцы, – от горшков и котлов. Это такая боль, когда дюйм твоей кожи горит, пусть и секунду! Но представь, что твою руку приложат к раскаленному котлу на десять секунд. Не на одну. Представь ту муку, которую будешь терпеть не десять секунд, а минуту, когда не отодвинуться и ничего нельзя сделать, кроме как наблюдать постепенно чернеющую кожу.
Теперь представь жгучие страдания, пронизывающие каждый клочок тела, продолжающиеся неделю, год, жизнь, миллионы жизней. Представь отчаяние от осознания того, что эта и тысяча других пыток никогда, никогда не закончатся. Представь скорбь от осознания того, что ты могла узнать истинное счастье, но променяла его на вечность ужаса.
Это и есть ад.
На руках и плечах у Мейкпис выступили мурашки. Что-то в этом человеке напоминало ей попларского священника. Его вера была свирепой, как лезвие ножа. Но скорее ранила окружающих. Не его самого.
– Возможно, будет высшим проявлением доброты, – продолжал он, – если я подержу твою руку в пламени свечи, чтобы дать ощутить вкус страданий, которые ты можешь претерпеть, если не отторгнешь зла. Лучше потерять руку, чем душу.
– В Библии говорится, что мы узнаём дерево по плодам, которое оно приносит, – ответила Мейкпис чуть резче, чем намеревалась. – Если вы сожжете мою руку, что я буду о вас думать?