А может, надо было уже давно все рассказать папе? Но ведь он живет далеко, где бы он тогда остался ночевать, чтобы выследить этого дядьку? Игорьсергеич вряд ли пустил бы его на ночь в квартиру. Хотя это же была когда-то и папина квартира.
Или попросить бабушку, чтоб приехала с ними пожить… Хотя это тоже плохая идея, Игорьсергеич снова станет маме выговаривать, Нина уже не раз слышала.
Так она все сидела и размышляла, а Пашка не переставал тарахтеть.
— Я тебе вот что скажу, бросай ты этого Ваську, он ненадежный совсем и вообще младше тебя на целых два года! Два года! Это ж просто смешно! Мужчины должны быть старше девушек или хотя бы одного с ними возраста, как я, например! А младше? Это даже представить такое невозможно!
— Может, заткнешься уже? — не вытерпела Нина.
Знал бы Пашка, что сейчас происходило в Нининой голове! Но что бы ни происходило, рассказать это, как выяснилось, было совершенно некому. Она тяжело вздохнула, махнула рукой на ничего не понимающего Пашку, взяла портфель и пошла домой.
Борщ был еще слегка теплым, мама Варя успела сварить его до работы. Рядом с кастрюлей на большом блюде горкой лежали толстые и важные котлеты, прикрытые крышкой. Нина всегда удивлялась, как можно делать такие одинаковые котлеты, словно это была одна и та же котлетина, повторенная много-много раз. Нина не раз видела, как мама их лепила, да сейчас уже и сама спокойно могла бы приготовить фарш, но такой восхитительной одинаковости не добивалась ни разу, хотя и очень старалась. Нинины котлетки были каждая с характером — одна кособокая, деловитая и серьезная, другая плоская, худая и явно чем-то расстроенная, третья маленькая, с неровными краями и очень стеснительная, а четвертая толстая и круглая, словно считала себя самой главной на сковородке. Мама еще давным-давно выдала Нине семейный секрет приготовления фарша: класть только жареный лук, никакого сырого! Жареный лук дает особый вкус, не горчит, и котлетки получаются более сочными. И еще — белый хлеб для фарша надо замачивать крепким чаем, а совсем и не молоком! Ну и еще пару секретиков, которые делали обычные домашние котлеты необычными.
Нина налила себе тарелку почти холодного борща, пошла к кухонному окну, залезла с ногами на подоконник, потом вспомнила, что забыла взять хлеб, снова слезла, чуть не пролив суп, и, добыв из бумажного пакета горбушку вчерашнего бородинского, снова устроилась у окошка. Это окошко на кухне она не особо-то любила, а все из-за того, что там стояла коллекция кактусов Игорьсергеича. Ведь он тогда кроме лыж приволок с собой большую коробку колючих злых мясистых колобков в горшках, которые ненавидели Нину и мстили своими иголками за то, что она зарилась на их новую территорию. Нина отвечала им взаимностью. И хотя Игорьсергеич очень вежливо просил «деточку» горшочки не двигать, Нина всегда отодвигала их ближе к стеклу, чтобы и самой постараться устроиться на подоконнике.
— Деточка, все приличные люди едят за столом, залезать с ногами на подоконник девочке в твоем возрасте уже недопустимо, — прикрыв глаза и, видимо, глядя на нее сквозь веки, стал отчитывать Нину Игорьсергеич, когда застукал ее обедающей на окне. — У тебя хорошо воспитанная и скромная мать, это во-первых (как так можно называть маму «мать», подумала тогда Нина). Во-вторых, ты видишь, деточка, что подоконник занят кактусами, и это не просто кактусы, а коллекционные растения, которые дорого стоят, это мое имущество, и я попросил бы тебя не причинять им ущерб, между ними должен быть воздух, они должны дышать!
Нина про ущерб кактусам тогда вообще ничего не поняла: разве подвинуть горшок — это нанести ущерб? И как кактусы дышат? Она об этом никогда ничего не слышала и специально залезла потом к ребятам Брокгаузу и Ефрону узнать, может, она пропустила что-то из ботаники? Но нет, ничего такого — все то, что и раньше знала о кактусах… ну, ладно, почти все:
«В дождливое время года кактусы своими корнями жадно поглощают воду и скопляют ее в паренхиматической ткани. Испарение у кактусов весьма слабое, так как листовая поверхность у них вполне не развита, кроме того, стеблевая поверхность покрыта плотною кожурою, а иглы и волоски, покрывая стебель иногда сплошь, образуют броню, предохраняющую стебель от сильного нагревания и способствующую образованию вокруг стебля особой атмосферы, где циркуляция воздуха затрудняется, а через это испарение еще более ослабевает. Во время засухи, когда высыхают ручьи и колодцы, кактусы являются даже единственными источниками воды, откуда и животные, и люди утоляют жажду. Лошади, прежде чем съесть К., обивают копытами все его иглы».
Вот про паренхиматическую ткань и лошадей точно не знала. Она наслаждалась такими рассказами, и каждый раз словно отправлялась в путешествие, а в тот раз представила огромную черную гривастую лошадь с белой звездочкой между глаз, которая била копытом по колючим кактусам, разбивая их в ошметки и наслаждаясь теплой и терпкой сочностью. Такое могло быть, наверное, в Перу или Чили…
«В Перу и Чили, — читала она дальше Брокгауза и Ефрона, — древовидные стебли Cereus и Opuntia доставляют строительный материал и дрова, кроме того смолистые стебли употребляются при ночных поездках как факелы (отсюда название этих кактусов: «факельный чертополох»). Слизистый сок Cereus употребляется бразильскими индийцами как лечебное против лихорадки средство, а мякоть многих других видов как размягчающее средство при нарывах. На о-ве Сан-Доминго из шарообразных стеблей некоторых кактусов, после вымачивания и удаления мягких тканей, делаются шляпы. Длинные иглы (до 0,3 м) видов Cereus употребляются в Перу как вышивальные и вязальные иглы. Культивируются или ради причудливой формы, или ради роскошных цветков (Cereus grandiflorus — царица ночи, Phyllocactus и др.). Культура кактусов не трудна: они требуют сухой, легкой почвы, богатой известью, и умеренной поливки, кактусы легко размножаются отводками и черенками».
Она хотела потом показать Игорьсергеичу эту статью, чтоб он увидел, что никакого воздуха кактусам не требуется, что их легко размножить, если вдруг кусок отвалится, и что пусть эти кактусы хоть служат народу, если уж занимают столько места на подоконнике — пользовать их в виде иголок или делать лечебные отвары на худой конец.
И как-то показала, плюхнув на стол тяжелый том на букву «К» прямо перед крупным носом этого человека в пижаме.
— Ты зачем портишь книгу? — спросил он, не поднимая глаз. — Зачем вообще вынимать энциклопедию из ряда? Поставь обратно, деточка. Я тебе говорю это большими буквами! Книги очень дорогие, и просто так их мусолить я не позволю! Это не игрушка! Потом невозможно будет их продать!
Нина попыталась было сказать, что книги вообще-то дедушкины, и, во-первых, продавать их никто не собирается, а во-вторых, на то они и книги, чтобы их читать, но Игорьсергеич встал и, шаркая клетчатыми шлепанцами, удалился к себе в комнату, закрыв дверь.
С тех пор, затаив обиду на Игорьсергеича, Нина с нескрываемым удовольствием устраивалась в его отсутствие на подоконнике, задвигала ногой коллекционные горшки к самому окну и этим мелко мстила.
Нина доела борщ, взяла в руку котлету и стала лениво жевать, глядя в окно. Потом вспомнила, что еще не переоделась, и надела домашнее платье, перешитое из старого маминого халата, длинное, теплое, байковое, как называлась его ткань. Никто ж не знал, что когда-то оно было обычным халатом на пуговицах, а сейчас выглядело почти как принцессино платье, с длинными рукавами, вязаным воротничком и широкой оборкой по подолу, почти до щиколотки. Хотя расцветка, конечно, могла бы быть и не такая мрачненькая.
Нина устроилась поуютнее и снова припала к окошку. Пашка уже давно смылся. Наверное, пошел искать очередных врагов народа, чтобы дома в подробностях рассказать о них папе. Ими, врагами этими, с точки зрения Пашки, мог быть кто угодно: советская девушка, которая прошла мимо него по улице, держа под руку явного иностранца, продавщица, которая сказала, что колбасы нет, а какому-то дядьке дала, завернутую в бумагу, и даже его собственная учительница, которая поставила Пашке очередную двойку за невыученные стихи!
Пусть ищет, ладно! Нечего ему тут сидеть! Нина посмотрела на коляску со спящим Егоркой, которая стояла прямо под окном у тети Майи. Она часто выставляла его одного, а сама шла заниматься домашними делами. Ничего, говорила, пусть привыкает к самостоятельной жизни! Егорка и спал совершенно самостоятельно и пока еще ничего, кроме еды, не требуя. Тетя Майя иногда выбегала из подъезда, заглядывала в молчащую коляску и мигом летела назад с криком: «Как бы не подгорело!» Видимо, на кухне жарилось что-то важное.
У беседки стояли трое: Бабрита, руки в боки, Серафим и Васька.
Серафим начал было подкрашивать качели, которые сильно пооблупились, но Бабрита, видимо, случайно выглянув в окно, заприметила колер, с которым экспериментировал Серафим. Тот уже успел покрасить — «испоганить», как выразилась Бабрита — одну железную трубу, на которой держались качели. Раскрасневшаяся, в незастегнутом пальто, наброшенном на халат, Бабрита ринулась спасать художественное восприятие двора в целом. Краска и на самом деле была не самой удачной и жизнерадостной, какой-то уж слишком фиолетовой.
В форточку Нине долетали обрывки фраз. Она раскрыла ее пошире и с удовольствием прислушивалась к обычному дворовому разговору, одновременно дожевывая вкусную холодную котлету с соленым огурцом.
— Фима, ну где ты вообще такую краску откопал? Это ж вся эстетика теряется! Она ж не в pendant с окружающим миром!
Бабрита пыталась решить вопрос мирным путем и частично по-французски, морщась и от запаха краски, и от ее вида.
— Марго Абрамовна, — Серафим называл ее на свой манер, зная, что она любит французский язык, и пытаясь ей этим польстить. — Это все, что у меня есть, и это мой любимый цвет! Чем он вам не нравится? Просто сказочный цвет! Вспомните «Волшебника Изумрудного города» и старуху Бастинду! Она же носила фиолетовый!