в восторг от самой сути мероприятия и обещал решить мою проблему в ближайшие дни. "У нас работают прогрессивные современные доктора" – заявил мне он, – "я немедленно переговорю по этому поводу с доктором Рерихтом – молодым стажером из Германии, уверен, что он согласится. Доктор Рерихт очень талантлив, он хороший оратор, прекрасно выступает, и мог бы подготовить великолепную лекцию для Бургтеатра, причем на немецком языке".
Я сразу же перезвонил косой Клавке и поспешил ее обрадовать. С вернувшимся из супермаркета Будиловым, затоваренным экспортным чешским пивом, мы тут же обмыли частичное разрешение сразу двух сложных проблем. Затем мы выпили за прекрасное солнечное осеннее утро, за жизнь, которая вновь была прекрасной, за предстоящий поход на блины и за грядущую поездку Будилова в мюнхенский монастырь.
К вечеру Будилов уже еле ходил. Я даже подумывал оставить его дома и поехать на блины самому, но он хотел ехать со мной, ему хотелось ебаться, поскольку Бланка так ему и не дала. Сучка, она играла какие-то дешевые игры во влюбленность и верность. Она целиком нацелилась на меня и блюла некие глупые принципы, демонстрируя совершенно несвойственную ей моногамию. Это меня раздражало.
После своего первого визита в Вену весной-летом 1997 года художник Будилов сильно изменился физически. На едком дешевом вине, которое он пил тогда литрами, словно воду, он заработал язву, которая весьма некстати прободелась в поезде после съеденного ведра кислых вишен, купленных им в Будапеште в качестве дорожного провианта. Уже дожирая последние вишни, он понял, что ему приходит пиздец, и потерял сознание. Его сняли с поезда в украинском городе
Воловце-Подольском и срочно прооперировали.
Он выжил. Запомнил лицо хирурга, склонившегося над ним перед операцией. Чей-то голос вдали – "Москаль? То нехай здыхае!". И вопрос доброго доктора – "Гроши йэ? Без грошей ризаты не буду!".
"йэ-йэ…" – из последних сил выдавил Будилов и достал припрятанные в подошве ботика 150 баксов, которые и спасли ему жизнь.
На животе Будилова остались глубокие шрамы, а самого его довольно сильно согнуло. Был он уже не тем толстым Вовкой Будиловым, как прежде, а жилистым глистообразным ублюдком невысокого роста с длинным, похожим на хуй шнобелем, уныло висящим на изможденном перестройкой лице. Однако же в своей неуемной ебливости оставался он прежним Будиловым-Мудиловым. Ебунцовые мысли кружили ему голову при виде почти каждой ебабельной бабы. Иногда ему нравились даже старухи, и он по пьяни начинал делать им непристойные предложения.
Пока мы ехали в вечернем метро, он успел схватить за коленку дряхлую австрийскую бабушку к ее неописуемому ужасу и объясниться ей в любви по-русски. Я имею ввиду – на русском языке. Я переводил, но не все, переводить все у меня не повернулся бы язык. "Выходи за меня замуж, карга" – страстно говорил он, – "я тебя заебу до смерти, а потом получу твое наследство". Затем он захотел показать ей свой хуй, чтобы она смогла его потрогать и убедиться, что он у него на нее стоит. Мы вылезли из вагона на остановке "Верингерштрассе", а поезд умчал впавшую в полуобморочное состояние охуевшую австрийскую бабушку дальше навстречу новым эротическим приключениям ее угасающей жизни.
На блинах, которые Ольга регулярно устраивала по вторникам для гостей-женихов, мы оказались единственными блядунами. С чем это было связано, я не знаю. Возможно, на нас имелись особые виды и поэтому больше никого не приглашали. Вернее виды на моего приятеля, поскольку у меня уже были шашни с Бланкой. Девки рядком сидели на кухне. Ольга жарила блины. Пили вино. Пиздели о разной ерунде. Я объяснял Будилову о чем базар, поскольку он не понимал ни слова.
Вдруг кухонная дверь отворилась и на пороге появилась девушка огромных размеров и огромного роста. Она не была жирной, просто она была здоровой датской бабенцией по имени Элизабет лет тридцати от роду.
При появлении Элизабет Будилов просто опезденел. А она флегматично села на стул, закинув одну обутую в тапок ногу на другую. Из-под ее недлинного платья белым дрожжевым тестом вывалились огромные гладкие ляхи без единого волоска. Размер ноги был гаргантюанский. Мы с Будиловым переглянулись. Я понял, что выбор сделан.
Бланка, заметив наш интерес, утащила меня в ванную, где по быстрому мне отсосала, обезвредив таким образом на какое-то время мою боеголовку. Когда мы вернулись в кухню, то застали там несколько напряженную атмосферу. Маленькая болгарка Танечка нервно стучала пальчиками по столу, раздосадованная тем, что на нее не обращают внимания. Ольга по-прежнему жарила блины. Элизабет дремала на стуле.
Будилов угрюмо молчал.
– Ты не хочешь поприставать к девушке, – подтолкнул его я.
– Я не знаю ни одного иностранного языка, – понуро сказал он.
– Но в метро ты ведь хватал бабушку и без знания языка! Знаешь, знание языка в любви даже мешает. В любви имеют значения жесты, действия. Возьми поцелуй ей ручку! Или обними. Ну, что ты сидишь, как истукан? Пригласи на танец, в конце-то концов!
– Так нет же музыки! Если бы была музыка, тогда бы пригласил…
– Да зачем тебе музыка? Пригласить девушку на танец можно и без музыки!
Ольга, слушая наши препирания, тихо прыснула в кулак. Элизабет равнодушно зевала.
– Давай, а не то она уйдет спать!
– Я читал в одной древней китайской книге, что путь к сердцу женщины лежит через большой палец ее левой ноги. Может быть, мне пососать ей палец?
– Конечно, соси!
Левая нога Элизабет как раз лежала на правой. Это был знак судьбы. Будилов опустился на колени и снял с ноги тапок. Элизабет зевнула и взглянула на него с удивлением. Ее большой палец походил на добрую половинку сардельки, на ногтях виднелись остатки древнего педикюра в виде облупленных кусочков фиолетового лака. Будилов лизнул палец. Элизабет насторожилась, но не издала ни звука.
Тогда он методично облизал ей палец со всех сторон. Элизабет перестала зевать. Сложив язык подносиком, Будилов полностью взял палец в рот и, глядя девушке прямо в глаза снизу вверх, словно верный пес, принялся его посасывать. Лицо Элизабет заметно порозовело. Будилов продолжал сосать. Элизабет закрыла глаза. Рот ее приоткрылся, дыхание стало частым и вскоре перешло в слабые стоны, по белым ляхам побежали легкие судороги. Элизабет вскрикнула.
Мы молча наблюдали приближение оргазма. Наконец Будилов выпустил палец изо рта и снова надел ей на ногу тапок. Элизабет открыла глаза, обвела кухню и ее обитателей диким взором, оттолкнула
Будилова и выбежала вон.
– Беги же за ней и трахай, трахай! – подсказал я ему.
Будилов бросился за Элизабет. Через минуту он понуро вернулся назад.
– Что случилось?
– Я зашел к ней в комнату, а она меня вытолкнула.
– Зайди еще!
– Может не надо?
– Надо!
Будилов неуверенно вышел за дверь. Где-то в глубине квартиры раздался грохот. Затем на пороге кухни появилась взбешенная датчанка, держа за шкирку своего незадачливого ухажера. Она была выше его на две головы и в три раза больше в обьеме. Это выглядело комично. Я рассмеялся.
– Забери своего друга! Я не позволяю ему заходить в мою комнату!
– Элизабет, извини, это была шутка! – попытался успокоить ее я.
– Если он еще раз ко мне сунется, я вышвырну его из окна!
Отвесив Будилову увесистую оплеуху, словно провинившемуся школьнику, Элизабет скрылась.
– Спасибо за блины! – сказал я. – Мы пойдем…
– А она мне понравилась, – грустно сказал мне на лестнице Будилов.
– Да, это был настоящий перформанс! – подбодрил его я.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Отъезд Будилова в Мюнхен. Серые будни. Затишье перед бурей.
– Бросаю пить, ухожу в монастырь! – решительно заявил Будилов, проснувшись следующим утром.
– Так что, позвонить владыке Марку?
– Все, пиздарики! В Вене мне больше делать нечего! Звони владыке
– поеду искупать грехи постом и молитвами!
– Владыка благословил! – сказал я, кладя трубку, и нарисовал подробный план, как лучше дойти от мюнхенской станции "Шпайзинг" до святой обители, записал адрес и телефон.
– Нельзя полагаться на китайскую мудрость, – разочарованно процедил сквозь зубы Будилов, обнимая меня на перроне западного вокзала.
– Не переживай! Зачем тебе нужна эта баба? Представляешь, что бы было, если бы она в тебя втрескалась?! Ведь китайская мудрость еще говорит – прежде чем куда-то войти, подумай, как оттуда выйти!
– В реальной жизни все эти мудрости не работают.
– Ты сегодня какой-то грустный!
– Трезвому везде грустно…
– А пьяному везде весело?
– Совершенно верно.
Когда Будилов уехал, я вздохнул с облегчением. Теперь можно было заняться повседневными делами. Уже начался семестр, и я три дня в неделю вынужден был преподавать студентам-международникам экономику
России, а также русскую деловую и коммерческую корреспонденцию студентам-менеджерам. Задача была не трудной и даже могла бы быть совершенно в кайф, если бы не профессор Вагнер – бессовестный мерзавец, которому я был подчинен.
Вагнеру были подчинены все преподаватели иностранных языков социально-экономического факультета, хотя сам он был специалистом по высшей математике, преподававшим маркетинг. Вагнер меня ненавидел и пытался ко мне всячески доебаться. Когда распределяли кабинеты в новом институтском корпусе, он выделил мне самую маленькую по площади.
Когда я купил из своего бюджета на писчебумажные принадлежности цветные конверты, он разразился целой серией докладных записок в отдел кадров университета о нецелевом использовании бюджетных средств профессором Яременко-Толстым. Он потребовал от меня объяснительную записку по данному поводу.
Он пригласил профессора Пердидевского, бывшего резидента КГБ в
Австрии, попросившего затем после крушения СССР политическое убежище, опасаясь, что его будут преследовать демократы, с которым он вместе халтурил в экономическом профтехучилище провинциального