Затем я завел всю толпу к себе в мастерскую, чтобы показать картины. Уже снятые со стены по приказу Шмаликса, они скромно стояли в углу. Мне надо было их куда-то забрать или устроить выставку.
Барыгин сказал, что он тоже художник. А отец Агапит выразил настойчивое желание попасть на ночь Голых Поэтов…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Ночь Голых Поэтов под угрозой срыва. Ив начинает чесаться.
– Владимир! – деловито говорит мне в трубку косоглазая Клавка. -
Австрийским авиалиниям нужно срочно дать списки всех летящих из
Лондона, ты можешь это сделать до завтра?
– Клавдия, – говорю, запинаясь, я. – Не знаю, как тебе это лучше сказать…
– Говори… – по тревожным интонациям ее голоса чувствуется, что она уже догадалась, о чем сейчас пойдет речь.
– Клавдия, у доктора Паркера умер отец…
Я слышу как она хватает ртом воздух, не находя слов, я пытаюсь ей что-то сказать, но в ответ слышу лишь короткие гудки.
Это было какое-то наваждение. Словно некий злой английский волшебник из книги Роулинг наложил проклятье на выступление голого психиатра. Доктор Паркер дал мне телефон доктора Марка Солтера, который по его словам, мог бы его заменить. Однако я боялся позвонить доктору Солтеру, интуитивно предчувствуя, что, если я это сделаю, то снова приключится беда. Например, разобьется самолет, на котором он будет лететь в Вену…
"Солтеру должен позвонить кто-то другой" – подсказала мне вдруг моя интуиция. Я взглянул на часы. Стрелка приближалась к половине шестого вечера. Значит, Ив сейчас еще у врача. Поспешно накинув куртку, я выскочил из дома и опрометью побежал к подворотне дома номер 115 по Марияхильферштрассе, остановившись только перед гравированной табличкой с надписью "Дермато-венеролог доктор
Ганс-Йорг Раух".
Ждать мне пришлось недолго. Минут через пять из подворотни, не замечая меня, пулей вылетел Ив. Еще мгновение, и его курчавая еврейская голова скрылась за поворотом Штумпергассе.
– Ив! – закричал я. – Подожди, ты мне нужен!
Но француза уже и след простыл. Я выругался матом и сплюнул.
Когда я завернул на Штумпергассе, то не увидел вдоль всей улицы ни единого человека. Я его потерял. Мобильного телефона у него не было. В отчаянии я стал бегать по улицам, надеясь его отыскать.
Неожиданно он сам вдруг вынырнул мне навстречу. Глаза его слезились от боли, верхняя губа была закушена до крови. В углах губ белела сбитая в пену слюна.
– Ив, – сказал я ему.
– Наркоз отходит, – пожаловался он.
– Ив, – сказал я серьезно. – Надо действовать, иначе будет пиздец!
– Пиздец чему? – окинул он меня мутным взглядом.
– Пиздец Голым Поэтам.
– А что произошло?
– Очередной психиатр не может приехать в Вену. У доктора Паркера умер отец. Представляешь? Это какой-то заколдованный круг. Надо, чтобы за дело взялся ты. Причем немедленно. Клавдия в шоке. Паркер дал мне телефон доктора Солтера, но я боюсь звонить, хочу, чтобы это сделал кто-то другой…
– Пускай ему позвонит Гадаски!
– На Гадаски я уже не могу полагаться. Ведь он патологически ленив. Особенно после женитьбы. Достаточно и того, что он согласился приехать сам, чтобы с нами выступить. Я хочу, чтобы Солтеру позвонил ты. Причем сегодня же вечером.
– А у тебя есть его домашний номер?
– Есть номер его мобайла.
– Ладно, я ему позвоню. Видишь, я занят твоей работой.
Организацией, звонками, а ты мне ничего не платишь.
– Мне еще самому не заплатили, но я тебе заплачу, когда заплатят мне.
– У меня почти совсем не осталось денег.
– Но тебе ведь хорошо платили, пока ты был президентом студенческого совета.
– Вот именно, что студенческого совета. Если бы я был президентом
США, тогда другое дело, тогда бы у меня не было проблем с деньгами, а так они у меня есть.
– Хорошо, давай зайдем в "Голубой Помидор", я угощу тебя пивом, а затем будем звонить в Лондон.
Пока я варил макароны, Ив пиздел по телефону с Лондоном. Я ловил обрывки его фраз, размешивая в кастрюльке томатное суго, и краем глаза наблюдая, как его правая рука чешет в штанах яйца. Трубку телефона он держал левой. Ив был левшой.
По распределению рук я сделал безошибочный вывод, что к своей миссии он отнесся с должным рвением, поскольку ведущая рука, левая, была занята телефоном, а второстепенная, правая, яйцами. Если бы я не знал, что Ив левша, я бы подумал, что все наоборот и что собственные яйца ему важнее этого разговора. Но все было так, как и должно было быть. Ив положил трубку и вынул из штанов правую руку.
– Я обо всем договорился! – торжествующе сказал он. – Все будет отлично, только у него есть одно условие.
– Какое такое условие? – насторожился я.
– Поскольку это будет на уик-энд, он хочет приехать в Вену с женой и двумя детьми. Никто из них еще никогда не бывал в Вене, и они хотели бы совместить полезное с приятным. Он сказал, что без жены и детей он не поедет.
– Какая хуйня. Надо же было до такого додуматься?
– Мне кажется, это нормально.
– Он что, еврей?
– Возможно.
– Мне надо решить этот вопрос с Клавдией.
– А ей удобно звонить в такое позднее время? Она уже, наверное, спит. Или подумает, что это звонит Юра.
– Ничего, пусть думает, что хочет.
– Але, Клавдия, это Владимир, извини, что так поздно, но это касается доктора. Мы только что договорились. Доктор Марк Солтер согласен приехать и выступать голым, но он хочет взять с собой жену и детей. Можно ли будет все это устроить? Что? Без проблем? Отлично!
Тогда я даю ему добро.
– Ну что? – говорит Ив, когда я кладу трубку.
– Она буквально кончила от радости. Солтеру и его семье дают зеленый свет. Звони в Лондон.
Ив снова набрал доктора Солтера. Я разложил макароны в тарелки и полил сверху томатным суго. По телефону Ив отпускал какие-то шутки.
В какой-то момент разговора, его правая рука перехватила трубку из левой, а левая полезла в штаны чесать яйца. Из этого можно было сделать вывод, что все снова стало на свои места. Проблема с психиатром была решена и на первое место снова вылезли яйца.
– А как мы будем встречать Миллениум? – спросил Ив, подхватывая правой рукой выпавшую из тарелки макаронину и отправляя ее в рот.
Вилку он держал в левой. – Все сейчас только и говорят, что об этом!
Надо уже что-то решать. Деньги у нас будут после выступления в
Бургтеатре. Только надо придумать, как их использовать.
– Давай поедем в Италию к Анне. Она живет недалеко от Венеции. Мы с ней познакомились в Питере на съемках фильма. Она звала в гости.
– В Венеции зимой холодно. Я бы не стал встречать там Новый Год.
Мы можем заехать в Венецию на пару дней, а затем поехать ко мне на юг Франции в Бандоль. Это под Каннами. В Провансе. Там, даже зимой тепло. Мы будем тусоваться на вилле, пить хорошее вино, есть устриц.
– А твои родители? Они туда не поедут?
– У них другие планы. Они останутся в Мюнхене.
– Отлично. Южную Францию я люблю. Особенно зимой. Там в это время мало туристов.
– Конечно. И все очень дешево.
– А Миллениум можно встречать в Ницце.
– Например. Или в Марселе.
– Мы могли бы взять с собой Гадаски.
– Конечно, там много места. В доме два этаже. Есть даже машина – старенький "Ситроен". Компанией всегда веселей.
– Тогда, может, еще и Юру?
– Без проблем. Возьмем всех, кто захочет.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Прилет Гадаски. Барыгин, Преподобный, Перверт. Web-Free
TV.
Гадаски прилетел утром 19 ноября в пятницу. Мы встречали его в аэропорту. Ив и я. Он привез литровую бутылку водки, купленную в
Лондоне в дьюти-фри шопе. Гадаски явился вовремя. Это был день расплаты и день выступления. Мы сразу же прямиком поехали на такси в
Бургтеатр, где у меня уже был назначен термин в бухгалтерии. Шел редкий снег – первый снег последнего года второго тысячелетия.
Окно главного бухгалтера выходило на ратушную площадь и Ринг, у входа в театр тормозили трамваи, но в это время суток из них здесь никто не выходил. Трамваи, постояв, ехали дальше. Гадаски и француз молча смотрели, как я получаю в бухгалтерии деньги – толстую пачку
1000 шиллинговых купюр. Затем мы пили кофе в кондитерской "Sluka" у ратуши. Было тихо и сонно. Снегопад становился гуще.
– Когда прилетит доктор Солтер? – спросил Тим. – Я рассчитывал встретить его в самолете.
– Вечерним рейсом. Он сегодня должен еще работать.
– А он успеет к началу?
– Успеет. Начало в 22 часа.
– А когда надо появиться нам?
– Часам к шести. У нас запланированы два телевизионных интервью – с каналом австрийского телевиденья ORF 2 и с Интернет-каналом
Web-Free TV.
Мы ели яблочный штрудель и пили венский меланж. У меня зазвонил телефон. Это был художник Барыгин.
– Владимир, – сказал он. – Нам нужна еще одна проходка.
– Анатолий, – сказал я. – Мой список уже составлен и утвержден.
Мне разрешили пригласить всего десять персон. Остальные должны покупать билет сами. Ты и отец Агапит в списке. Больше я никого пригласить не могу.
– Но это очень хороший человек – оперный певец, эстонец, он вырос у меня на глазах. Его мама была нянькой моего пасынка, Лениного сына. Они жили у нас в квартире шесть лет. Его зовут Эверт. Он – тенор, но сейчас переучивается на бас, потому что с тенором трудно устроиться в Венскую оперу, а он хочет там петь.
– Толя, пусть этот Перверт, переучивающийся на бас, сам купит себе билет!
– Но у Эверта мало денег, он должен брать частные уроки, чтобы изменить голос с тенора на бас, он молодой и тоже хочет стать Голым
Поэтом. Может быть, его можно будет пропустить как поэта?
– Ладно, я попробую.
– Спасибо! Отец Агапит передает свое благословение Голой Поэзии, он здесь, рядом со мной, ждет с нетерпением сегодняшней ночи.
– А он придет в рясе?
– Нет, в джинсах.