ь друг другу рожки.
– Давай еще раз, – смеясь, просит Зоря. – Только посерьезнее.
На первом снимке я очень серьезен и немного напоминаю своего деда, на втором мы переглядываемся и держимся за руки так, чтобы их было видно в кадре. Затем она поворачивается ко мне и целует в щеку. Я собираюсь ответить тем же, когда она смотрит в камеру, и уже почти касаюсь ее щеки, когда Зоря слегка поворачивает голову. Часть моих губ накрывает ее губы, а часть – их уголок.
Слышится щелчок. Наши взгляды пересекаются, и мы отшатываемся, начиная поправлять одежду и волосы. Сердце бешено грохочет.
Кто-то отдергивает шторку.
– Я ж тебе говорил, что они здесь, – произносит Тёмка и втискивается в будку. – Посторонитесь-ка, будем все вместе фоткаться!
Едва Зоря успевает забрать распечатанные снимки и спрятать их в кармане джинсового комбинезона с шортами, как мы все вчетвером, вжимаясь друг в друга и всячески страдая, начинаем фотографироваться. Давка переходит в смех и дурачество, а в конце мы вываливаемся из фотобудки, чтобы вдохнуть воздуха и ощутить свободу.
– Вдвоем скучно фоткаться. Запомните, как легенды это делают, – поучает Тёмка.
Уставшие, вечером мы возвращаемся домой. Я выношу Зоре воду с лимоном, и мы опустошаем каждый свой стакан.
– У меня сейчас ноги отвалятся, – признается Зоря. – Я пойду, иначе останусь тут ночевать!
Она вручает мне стакан и торопливо отходит от забора. Оставляю стаканы на земле и спешу за ней. Поравнявшись, беру за руку.
– Я тебя провожу.
– Да не надо, у тебя тоже ноги болят…
– Зорь, рядом с тобой у меня ничего не болит.
Она косится на меня и издает короткий смешок.
– Скажешь тоже.
Мы идем до ее дома в тишине, наслаждаясь приятной компанией. Между нами висят невыраженные эмоции, которые мы испытали в фотобудке, но заговорить о них не решаемся. Может, еще рано для этого?
Остановившись у забора, Зоря достает фотографии и разделяет копии. Половину отдает мне. Убрав их, я протягиваю руки, чтобы, как обычно, обнять Зорю и постоять с ней так, но она вдруг отступает.
– Сень… – Зоря неловко разминает плечо пальцами, а ее глаза бегают по земле. – Что с нами будет?
– Ты о чем?
– Ну… Уже середина лета, а в конце августа ты поедешь домой.
Хмурюсь. Мне не нравится этот разговор. Я не хочу об этом думать.
– У нас есть еще полтора месяца.
– А что потом? – Зоря поднимает на меня напряженный взгляд.
Я моргаю, пытаясь понять, к чему она клонит.
– Ничего? – обиженно бросает Зоря. – Забудешь меня?
– Зорь, ты чего…
Впервые вижу ее такой. Сегодня ведь был замечательный день. Что на нее нашло?
– Скажи, что тоже каждый день скучаешь по мне? – губы Зори дрожат, она силится не заплакать.
– Я каждый день скучаю по тебе, – растерянно говорю я.
– Ты просто говоришь то, что я хочу услышать!
Ее слова сбивают меня с толку, и я молчу, глядя на нее.
– Я так и знала! – Зоря открывает калитку и заходит за нее. – Тебе все равно, что я останусь здесь навсегда! Ты уедешь и забудешь про меня. Вы все всегда так делаете!
Выплеснув на меня эмоции, Зоря убегает в дом. Я смотрю туда, где она скрылась, а потом поднимаю голову. В комнате на втором этаже вспыхивает свет. Зоря появляется в окне и задёргивает шторы.
Опустив голову, иду домой, размышляя над ее словами. Перед глазами все начинает размываться. Поднимаю руки и массирую веки. Устал, что ли? Когда отвожу ладони и открываю глаза, обнаруживаю на пальцах влагу. Касаюсь щек и осознаю, что успел прослезиться.
Иногда папа шутит, что спустя пятнадцать лет брака с мамой все еще не разгадал, чего хотят женщины, и что день моего рождения был для него самым счастливым, потому что если бы родилась дочь, он бы раскрывал эту тайну до конца жизни в одиночестве.
Теперь и я не понимаю, чего хочет Зоря. В конце августа произойдет то же, что происходит со мной уже пять лет подряд. Мы с друзьями соберем вещи, попрощаемся с бабушкой и дедушкой и поедем обратно. Точно с Тёмкой, насчет Лёньки не знаю, может, он снова в самолете полетит…
Хорошенько вытираю глаза, успокаиваюсь и возвращаюсь домой. Наспех перекусываю, приношу Тёмке ромашковый чай, который не забываю заваривать с того дня, как он сбежал на вокзал, и ложусь в кровать. Обычно в это время мы всегда переписывались с Зорей, но сейчас мне не хочется держать телефон и ждать от нее сообщений. И на фотографии смотреть не хочется.
– ня…
Вокруг темно и тревожно.
– …еня…
Какой-то знакомый звук мешает. Не могу провалиться в забытье. Хмурюсь и поворачиваюсь.
– Сеня! – громко, словно хлопок, врывается в мозг голос Лёньки.
Распахиваю глаза, всматриваясь в его перепуганное лицо, освещаемое луной через открытое окно. Сверху свешивается Тёмка и тоже выглядит встревоженно.
– Что? – сипло шепчу я, потирая горло.
– Ты во сне плачешь.
– Чего? – сонно щурюсь.
– Сам посмотри, – Лёнька достает телефон и щурится от яркого света. Убавляет яркость и поворачивает ко мне экран.
Я вижу себя с покрасневшими глазами и поблескивающими дорожками от слез на щеках. Растираю влагу руками и качаю головой.
– Кошмар приснился.
– Тебе уже лучше? – Лёнька склоняется и касается моего плеча. – Хочешь, рядом посидим?
– Могу тебе сказочку почитать, – издевается Тёмка, но в его голосе слышно беспокойство.
– Не надо. Спасибо, ребят. Правда. Пойду лицо ополосну и лягу.
Вылезаю из кровати, выхожу на улицу и иду к умывальнику. Уже холодно, тело пробирает дрожь, а я еще забыл влезть в резиновые тапки. Все равно! Омываю лицо, содрогаясь, и трясу головой, чтобы так его подсушить. Полотенце тоже не взял. Сажусь на крыльце дома и смотрю на огромную луну. Вот уж кто точно беззаботный. Светит себе по ночам и ни о ком не думает. Еще умеет прятаться за облаками, когда ей это нужно.
Когда возвращаюсь в комнату, Тёмка уже посапывает, а Лёня шепотом интересуется:
– Как ты себя чувствуешь?
– Все нормально, спи.
Ложусь под одеяло и поворачиваюсь спиной к Лёньке. Сон больше не идет, а слезы только сильнее щиплют глаза.
«Что с нами будет?» – спрашивает меня голос Зори, а я не знаю, что ответить на этот вопрос.
Я уеду домой, а она останется здесь. Вот и все, что с нами будет.
20
Когда лежать без сна становится невыносимо, забираюсь с блокнотом под одеяло и включаю фонарик на телефоне. Записываю грустные мысли о предстоящем расставании. Если бы Зоря не сказала, я бы не думал об этом до последнего. А теперь так больно и тоскливо, словно уже сегодня мы разойдемся навсегда.
А вдруг она больше не захочет со мной разговаривать? Вдруг вчерашний разговор – это точка в наших отношениях? И дедушка тоже говорил, что первая любовь не всегда бывает долгой…
Грусть сменяется пустотой, и я вожу ручкой по бумаге, записываю слова, складываю в рассказ, на который у меня нет ни плана, ни задумки. Вдруг в блокноте появляется слово «полупоцелуй». Оно заставляет меня встрепенуться и замереть. Откладываю ручку на кровать и стараюсь достать фотографии из кармана как можно тише, чтобы не разбудить ребят шуршанием. Перекладываю одну полоску снимков за другой, пока не дохожу до той, где запечатлен наш нелепый полупоцелуй с Зорей. Долго смотрю на него, а потом вытираю глаза рукавом, убирая непрошеные подступившие слезы.
Не хочу, чтобы все закончилось нашей ссорой. Я хочу поговорить с ней.
Беру телефон и пишу Зоре сообщения одно за другим:
Я:Зорь, ты спишь?
Я:Давай поговорим
Я:Пожалуйста, не сердись…
Она не отвечает. Ее даже нет в сети. Наверное, спит, пока я тут мучаюсь…
Откладываю телефон и снова смотрю на фото. Оттягиваю его от клейкого слоя и леплю на внутреннюю сторону обложки блокнота. Теперь наш первый полупоцелуй всегда будет рядом. И другие милые снимки тоже. Забавные я клею на обложку блокнота. Пусть все видят, как нам было весело с Зорей!
Чтобы разбавить романтику, выбираю несколько снимков, где мы вчетвером. Друзьям не будет обидно, а я подчеркну, что они тоже важны для меня.
Когда у соседей кричит петух, кладу блокнот под подушку, выключаю на телефоне фонарик и выбираюсь из комнаты. В кухне встречаю дедушку, который ест тосты с маслом.
– Ты рано сегодня, – замечает он.
Я подхожу к нему и достаю хлеб из пакета, криво и неумело нарезаю его, сосредоточенно хмурясь, а потом вкладываю два ломтика в тостер. Дедушка следит за мной, ничего не говоря. Пока тосты жарятся, я вздыхаю и смотрю на деда.
– Дедуль, а вы с бабушкой ругаетесь?
– Ругаемся? Нет, не назвал бы это руганью. Так, ворчим иногда друг на друга.
– Подскажи, как помириться с девочкой?
– Хм, дай-ка подумать, – он откусывает кусок тоста и жует. Потом говорит: – В нежном возрасте многого придумывать не надо. Достаточно искренне извиниться. Можешь подарить цветы или шоколадку. Или и то, и другое.
– А если ни цветы, ни шоколадка, ни искренность не помогут?
– Тогда все будет зависеть от времени и самой девочки. Если она не захочет тебя простить, никогда не простит.
Внутри все сжимается. Кажется, тело холодеет на несколько градусов. Поежившись, достаю тосты и смазываю маслом. Красивые получились, а есть совсем не хочется…
– Такое в жизни случается. Иногда другие люди злятся на нас слишком сильно, чтобы простить. Могут не простить за всю жизнь, а могут оттаять годы спустя, когда мы уже построим другую жизнь без них. Знаешь, что самое важное в такой ситуации?
– Оставаться человеком? – неуверенно предполагаю я.
– Не без этого. Самое важное сказать или сделать то, что ты считал должным. Чтобы не осталось мучительных сожалений, которые будут ныть вот здесь, – дед касается груди, за которой бьется сердце. – Некоторых людей из жизни придется отпустить, как бы больно нам ни было.