Выдыхаю, прикрывая глаза. Хотя бы шутит, уже хорошо. После его срыва в день рождения я стал чаще нервничать, видя, как он хмурится, или слушая, как он молчит дольше нескольких минут. Не знаю, как ему помочь, кроме как быть рядом.
– Берёза!
– А?
– Спасибо, что не сдал. Сложно было, я видел.
– Да вообще не сложно! Ради друзей и не такое могу, – хвастаюсь я.
Тёмка усмехается, недолго молчит, а потом спрашивает:
– Вы когда-нибудь ненавидели своих мам?
– Нет, – отвечаю я.
– Да, – говорит Лёнька.
– Да ну? – Тёмка свешивается с койки, чтобы переглянуться со мной, а потом ложится на кровати на живот и пялится на Лёньку, положив подбородок на руки.
– В шесть лет. Она запретила мне остаться в гостях у подруги детства подольше, тогда был ее день рождения. Я разревелся и объявил всем, что ненавижу маму. До сих пор стыдно, – он прикрывает лицо ладонями, а потом отводит их и поворачивается на бок, чтобы смотреть на нас. – Мне очень не хотелось переставать веселиться.
– Вот опять рекорд побил, – отмечает Тёмка. – Сначала первым из нас поцеловался, потом раскрыл тайну о своем бунтарском прошлом.
Сначала я начинаю краснеть, и только потом вспоминаю, из-за чего. Легкий аромат шампуня Зори, тепло ее дыхания и прикосновение губ. Все тело покрывается мурашками.
– А я тоже поцеловался, – говорю я и начинаю глупо хихикать. – Сегодня.
– И молчит, блин! – негодует Тёмка наверху. – Рассказывай давай!
Я описываю наше общение с Зорей как можно дольше, чтобы измучить друзей ожиданием кульминации. Потом рассказываю о поцелуе, сильно смущаясь и заминаясь, но они не перебивают и не торопят.
– Она первая это сделала, – заканчиваю я.
– Че-т вы оба дурные какие-то, – замечает Тёмка.
– Почему?
– Первыми никого не целуете, вот девчонкам и приходится перенимать инициативу, – он ухмыляется. – Когда я останусь с девчонкой наедине, я ее первый поцелую.
– Ага, только убедись, что она на это согласна, а то обвинит в приставаниях, – отзывается Лёнька.
– Сати к тебе вон тоже приставала. Че-то ты на нее не гонишь.
– К слову, о Сати. Она приняла твой подарок. И поздравила тебя с днем рождения, – вспоминаю я.
– Когда?
– Третьего числа.
– А чего ты молчал все это время?! – вскидывается Тёмка. – Я столько времени упустил!
Мы с Лёнькой смеемся. Постепенно Тёмка присоединяется к нам, оттаивая. Как бы ему ни было тяжело, он все еще отдыхает недалеко от моря. И у нас остается время, чтобы провести последние деньки перед новым учебным годом.
Перед сном я записываю в блокнот все накопившиеся впечатления. Пытаюсь писать рассказ, но он переходит в признания в любви Зоре. Кажется, за последние несколько страниц я упомянул ее имя больше пятидесяти раз. А мысли о поцелуе лезут в голову и уже не смущают.
Раньше я и не думал, что мой первый поцелуй случится так быстро. А теперь только и размышляю, как ехать домой, когда между нами с Зорей произошло такое?
Посреди ночи на меня нападает вдохновение, и я наконец дописываю стихи, которые посвятил Зоре.
24
Когда минуты бегут, а тебя не хватает на всех, с кем хочешь пообщаться, об этом говорят «время утекает сквозь пальцы». Раньше я не понимал смысла этого выражения, а теперь хочется поймать секунды, как песок, и запихнуть в песочные часы. Пусть себе сыплются, а когда закончат, я их просто переверну.
Чем ближе календарь подступает к сентябрю, тем сильнее я ощущаю вину. Приехал отдыхать на море к бабушке и дедушке, а в итоге почти с ними не общался. Чтобы хоть как-то исправиться, стараюсь бывать с ними чаще, отвлекаясь на телефон, когда Зоря или гуляющие друзья что-нибудь присылают.
– Чего вздыхаешь? – спрашивает дедушка, застав меня утром на кухне.
Я стараюсь вставать раньше и накрывать на стол, чтобы дед с бабушкой не тратили на это драгоценные минуты.
– Жалею, что мало времени с вами проводил. Все с друзьями куда-то ходил да с Зорей.
– А чего жалеешь? Так плохо с ними было?
– Нет, с ними было хорошо.
– Мы тебя с бабушкой для того и приглашаем, чтобы ты дышал свежим воздухом, ел свежие фрукты и овощи и радовал нас своим присутствием. Да и ты уже не ребенок, чтобы постоянно сидеть с нами, – дедушка садится за стол, бросает два кубика рафинада в чай и начинает помешивать его ложкой.
– Ты на меня не обижаешься? А бабуля?
– Чего нам обижаться? Если наши дети и внуки счастливы, мы тоже счастливы. Большего и не надо, – он подмигивает мне, и я улыбаюсь, садясь рядом с ним и жуя бублик. – В этом и есть прелесть молодости, Сенька.
– В чем?
– Ты можешь быть беззаботным. Повзрослеть всегда успеешь, проблемы навалятся, выпускные экзамены, поступление в универ… А сейчас, пока есть время, пусть твоя голова остается легкой. Лёгкая голова – свободное сердце.
– Сложно ты завернул, но мне нравится.
– И потом, теперь у тебя девочка есть. Не все же тебе с нами, стариками, тусоваться? Будешь к ней в гости приезжать. Может, даже чаще.
Краснею. Все же непривычно так открыто обсуждать с дедом мою первую любовь. Хоть я и представил Зорю маме, все еще странно думать, что после возвращения придется обсуждать нас с ней подробнее. Раньше я все рассказывал маме и папе, бабушке и дедушке, а сейчас понимаю, что настало время небольших тайн, которые останутся только между мной и Зорей.
После разговора с дедом я пишу забавные рассказы о них с бабушкой. За неделю их скапливается столько, что я решаю устроить для бабули и дедушки творческий вечер. Тёмка и Лёнька тоже присутствуют, но Зорю я не зову. Не хочу перед ней позориться своей прозой. Перед ней я буду позориться со стихами…
Прочистив горло, я вслух зачитываю рассказы, то и дело отрывая взгляд от блокнота и посматривая на своих слушателей. Они все улыбаются, Тёмка даже не вставляет язвительных комментариев. Когда я заканчиваю, бабушка поднимается и, подойдя ко мне, обнимает.
– Какой же ты у меня талантливый, Сенечка, – она смахивает подступившие слезы.
– Бабуль, ну ты чего? Расстроилась? – пугаюсь я.
– Нет. Меня трогает, что ты взрослеешь и становишься таким самостоятельным.
– Спасибо, – обнимаю ее покрепче.
– Жду твою первую книгу в следующем году, – говорит бабуля, поглаживая меня по спине.
В последнюю неделю перед отъездом мы начинаем подготавливать вещи. В комнату влетает Лёнька, его глаза странно горят.
– Ты че? – нападает Тёмка, чтобы скрыть удивление.
– Я с вами домой поеду, – Лёнька начинает широко улыбаться. – Оказывается, мама договорилась с вашими мамами и купила мне билет. Просто не сказала и положила его в рюкзак, а я и не проверял.
– Вот ты везунчик, – усмехается Тёмка. – Поздравляю. Станешь наконец мужчиной.
– Я и так мужчина, – бурчит Лёнька, но улыбаться не перестает. – Пойду воды попью, нужно переварить эту мысль.
Он выходит, а я сажусь на кровати, чтобы записать пару строк, внезапно пришедших на ум.
– Сень, так че, скажем ему?
– Ты о чем?
– О ловушке, в которую он дома попадет.
Поднимаю голову и непонимающе смотрю на друга. Тот закатывает глаза и поясняет:
– О беременности его мамы, очевидно.
– А, ой, – только и произношу я.
Если бы я оказался на его месте, наверное, удивился бы.
– А можем ли мы ему сказать? – спрашиваю. – Все же мы точно не знаем, ждет ли тетя Нина ребенка. Вдруг наврем, и он расстроится?
– Чего расстраиваться, если ничего не произошло, – хмыкает Тёмка.
– А ты бы как хотел, Тём? Услышать от родных или от других?
– Ну, я бы предпочел, чтобы мне сказали в лицо. А кто, пофиг. У людей проблемы с тем, чтобы встретиться лично при важном разговоре, – он хмурится и качает головой.
– Как дела с Сати? – пытаюсь отвлечь его от ухода в грустные мысли.
– Почему ты спрашиваешь?
– Ты в прошлый раз на меня гнал, что упустил время. Ты пригласил ее на свидание?
– Я че, на больного похож? Ей шарфа хватит, – Тёмка запихивает вещи в сумку и недовольно выдыхает. – Ненавижу это. Вот начну работать, на все свои поездки найму какого-нибудь специального вещеукладывателя. Не хочу тратить ни секунды на эту ерунду!
Оставшиеся дни я посвящаю Зоре с одобрения бабули и дедушки, шутливых подколов Тёмки и пожелания приятно провести время от Лёньки. Как же я их всех люблю! Но сейчас, наверное, люблю Зорю больше остальных. От одной мысли о расставании становится больно, и я всякий раз хватаю ее за руку. А если мы уже держимся за ладони, обнимаю ее. Рядом с ней уютнее, чем с мамой. Вернее, ее объятия совсем другие. Они тоже нежные и теплые, но если в маминых руках я ощущал безопасность, то в руках Зори – спокойствие.
– Зорь, можешь присесть? – прошу я, когда мы прогуливаемся в лесу неподалеку от поваленного дерева. Его ствол давно обкорнали по краям, и обычно люди устраивают на нем привал.
– Хорошо. Устал? – Зоря садится на бревно, ожидая, что я сяду рядом, но я медлю. – Что-то не так?
– Я… – стремительно краснею, подбирая слова.
Блин! Так долго готовился, разные варианты расписывал в блокноте, а теперь все забыл. Не подглядывать же туда?
– Ох, я так глупо выгляжу, – закрываю глаза ладонью, стараясь побороть смущение.
– В чем дело, Сень? – в голосе Зори слышится беспокойство.
– Дай мне минутку, пожалуйста.
Ветер шелестит листьями. Где-то в кустах и между ветками летают птички. Вдалеке шуршат мелкие животные. Долго выдыхаю, успокаиваясь. Опускаю руку и достаю из кармана листочек, сложенный вдвое. Я выдернул его из блокнота, когда закончил. Держу, не решаясь разогнуть.
– Зорь, я написал кое-что. Для тебя, – протягиваю ей листок, не глядя в глаза.
– Ого! Сейчас почитаю, – она забирает его.
Слышу шорох разгибаемой страницы. Руки потеют, тело бросает в дрожь. Жуть! Я думал, что посвятить стихи кому-либо – приятно и волнительно, но у меня прямо все замирает, будто вместо пятерки за контрольную внезапно поставят два.