Вскоре выяснилось, что к синякам добавился букет мерзких венерических заболеваний, и пришлось регулярно наведываться в клинику для процедур. Повезло, что гинеколог попался более-менее понимающий, ну и старшая сестра провела с ним предварительную беседу. Обошлось без косых взглядов и отношения «ничего, там терпела и тут потерпишь».
– Почему ты хотела умереть?
– Чтобы это закончилось. Все казалось абсолютно бессмысленным. Все, вообще все. У меня не было понимания, как с этим жить. И никто из взрослых со мной не говорил нормально. Вообще никто. Мама замкнулась в своем горе. Следователи, понятно, вообще не про психологическую поддержку.
Виктимблейминг – обвинение жертвы в том, что с ней произошло. Почему люди так делают? Потому что им страшно. И под действием этого страха они фантазируют, что все можно контролировать с помощью «правильного» поведения. И если не носить короткую юбку, не разговаривать с незнакомцами, не ходить поздно одной, уметь правильно отбиваться – и ничего страшного не произойдет. Эта нереалистичная фантазия здорово снижает тревогу. И жить становится немного спокойнее. Безусловно, это объяснение никак не оправдывает людей, которые обвиняют жертв насилия. В насилии виноват насильник. Точка.
Как-то вылечили. Из хорошего – анализы на ВИЧ пришли отрицательные, беременности тоже не случилось.
Настал сентябрь. Школа встретила шуточками «о, Элька, она двух мужиков изнасиловала» и высоким интересом со стороны доселе незнакомых людей, пытавшихся завязать непринужденную беседу фразой «это же ты – та, ну, которую это…».
Одновременно с занятиями начались суды. Днем Эля училась, а после школы бежала на заседание. Там неизменно сидела мать обвиняемого (удалось арестовать только одного из них), орущая: «Шлюха, тварь, оговорила». Судья тоже была настроена не особенно лояльно и всячески это демонстрировала.
В середине процесса суд решил, что показания Эли выглядят не слишком-то складно, и стоит проверить ее вменяемость. Так она оказалась в психиатрической больнице.
Палата без дверей, свет не гаснет двадцать четыре часа. Одна соседка ест пух из подушки, вторая привязана к кровати, но бьется так сильно, что постоянно вместе с этой железной конструкцией выезжает в коридор, третья, очень красивая, с роскошными длинными волосами, постоянно спит, говорят, после суицида. На завтрак – рыбный суп. Мыться нельзя, не дают зубные щетки – чистить зубы можно пальцем с пастой. Читать, заниматься – тоже нельзя. Чтобы не сойти с ума, Эля бесконечно пересчитывала ромбики на шерстяном одеяле.
Из развлечений – просмотр «Золотого граммофона» и дискотека раз в неделю с женщинами, танцующими в колготках и майках. С тех пор Эля ненавидит песню «Седая ночь» Юрия Шатунова. Ее ставили чаще всего.
Периодически ее «навещал» представитель обвинения и просил подписать пустые листы, иначе «мы тебе сделаем укол за несговорчивость, будешь вон как твои подружки по палате». Эля подписывала. Потому что было страшно и сопротивляться чему-либо не находилось сил.
Маме удалось вызволить Элю из психиатрической больницы через двенадцать дней вместо положенных сорока. Она вернулась домой, сосредоточилась на учебе и продолжала ходить на бесконечные суды, пытаясь доказать, что виновата не она, а те, кто ее изнасиловал.
– Что тебе тогда помогало?
– Моя кошка. У меня жила кошка Соня. И она очень нуждалась во мне. Ее нужно было кормить, приучать к туалету, адаптировать к жизни дома. Вот это ощущение, что ты кому-то ужасно нужен, что это существо без тебя вообще никак, оно очень помогало держаться. Я хваталась за кошку, за нашу с ней связь и выживала.
Эля перестала улыбаться, набрала десять килограмм и начала находить у себя седые волосы.
Школу она закончила с золотой медалью. Аттестат торжественно вручал мэр города. И сразу после этого события сбежала из южного города учиться в Сибирь.
Как-то ее сестра сказала: «Знаешь, может быть, благодаря произошедшему ты сможешь помогать другим людям пережить подобное?» Эта мысль грела и часто становилась спасительной. Поэтому Эля выбрала помогающую профессию.
За судами продолжила следить мама, Эля оформила ее законным представителем своих интересов. Вопрос о том, чем закончилось дело, она решилась задать через пятнадцать лет. Мама ответила: «Посадили».
– Скажи, а вот для тебя самой какое наказание для них кажется справедливым?
– Никакое. Нет ничего соизмеримого с тем, что я пережила. Ничего.
Десять лет понадобилось Эле, чтобы начать жить. Начать улыбаться, начать получать удовольствие от себя и своего тела, научиться вступать в контакт с незнакомыми людьми, без паники оставаться в одной комнате с мужчинами, перестать впадать в ступор, когда ее кто-то обнимает. Десять (!) лет.
Говорить о случившемся – это уже терапия. Всякий раз, проговаривая свою боль, ты выпускаешь ее из себя, и ее становится меньше. Обязательно говори. Не молчи.
Я напишу это еще раз: десять лет ты не можешь нормально контактировать с людьми, десять лет тебя накрывает волной ужаса от дружеских объятий, десять лет твое тело кажется тебе чужим, непонятным, противным, десять лет тебя мучают навязчивые флешбэки, десять лет ты постоянно возвращаешься туда, в этот день, и думаешь: «Почему я не…»
Десять лет ты борешься за себя, просто потому, что кто-то захотел пару раз кончить.
Все это время Эля справлялась сама, на профессиональную помощь не было денег. Читала книги, подробно изучала тему насилия и его последствий. Как только появились средства, обратилась к психотерапевту, стала посещать группы психологической помощи. Дело пошло быстрее. Тело «размораживалось», как и доверие к людям. Она пробовала флиртовать, общаться, знакомиться. И что особенно важно, училась заменять «замирание» на «защиту». Возвращала себе ощущение владения своим телом и своей жизнью.
Все это, уложенное в два абзаца, – маленькие шаги и подвиги, растянутые во времени. Что-то занимало месяцы, что-то занимало годы. Что-то требовало больше усилий, что-то меньше.
– А сейчас бывают флешбэки? Все же двадцать лет прошло.
– Конечно.
– Почему они происходят?
– Вне контекста. Просто вдруг всплывает в голове воспоминание.
– Какие-то конкретные моменты?
– Да. Эта комната с двумя кроватями. Я лежу на спине, он надо мной. Люстра. И безысходность.
Моя подруга Эля сегодня – успешная, общительная, красивая, активная, обаятельная девчонка. Она легко вступает в контакт. Легко флиртует. У нее классные отношения, полные любви, заботы, взаимности. Яркая карьера, работа, в которой Эле интересно. Она любит броские украшения, создает интересные образы. Она очень много узнала и очень многого достигла благодаря сублимации и погружению в учебу, работу.
Посмотрев на нее, вы никогда не подумаете, что когда-то с ней произошло такое.
– Скажи, ты рада, что не повесилась тогда?
– Когда как.
– Когда как?!
– Знаешь, оно ведь никуда не пропало. Я научилась с этим жить. Я научилась делать многие вещи вопреки этому. Но оно есть. И оно всегда будет. И когда оно накатывает, когда наступает эта тьма беспросветная, все кажется бессмысленным. И мне кажется, что я не справляюсь, что я виновата. Что если бы я лучше защищалась, если бы я не пошла, если бы я не знаю, что сделала, всего этого не было бы. Я не могу на сто процентов перестать себя винить. Потому что это своего рода возвращение себе контроля. Если я виновата, значит, могу просто вести себя правильно и такого не случится. Значит, у меня есть хоть какая-то власть. Над собой, над своим телом. Окончательно все это не закончится никогда.
– Тогда почему ты живешь?
– Потому что я хочу увеличивать свет. Я очень хочу, чтобы от меня остался другой опыт, не только этот, темный. Я хочу, чтобы меня вспоминали благодаря светлому опыту. И еще я ведь могу сделать, чтобы людям, столкнувшимся с подобным, не было невыносимо больно. Вот поэтому я живу. Поэтому и для этого.
Когда наступает «тьма», Эля начинает вязать. Или шить. Или убирать. Или заботиться. Или читать. Это помогает снизить боль, отвлечься и пережить это время. А потом опять наступает просвет. Там, в просвете, есть любимые люди, есть большой интересный мир. В котором Эля научилась делать выбор. Выбирать планы, достижения, пространство.
– Скажи, если бы у тебя была возможность, ты бы отменила эту ситуацию? Ты бы сделала так, чтобы этого не случилось?
– Нет. Как бы да и как бы нет.
– Это как?
– Я столько сделала, чтобы с ней справиться. У меня столько суперспособностей. Травмы же вообще делают нас супергероями. Поэтому – нет. Я бы не стала отменять эту историю.
Глава 9Ника
Недавно я давала большое интервью, где меня подробно расспрашивали о моей жизни: начиная с детства и заканчивая сегодняшним днем. И вот, уже ближе к концу, я поймала себя на мысли: «Господи, что за сериал?» Помню, в тот момент даже как-то кольнуло то ли стыдом, то ли страхом, мол, вдруг люди решат, что я все это напридумывала пиара ради?
К чему я это. К тому, что данная книга стала для меня самой терапевтичной.
Во-первых, я стала еще ближе к моим подругам, которые согласились поделиться своими историями. Да, я знала их и до этого, но так подробно мы с ними никогда не копали, так много про их переживания относительно этих страниц жизни не разговаривали. И мне радостно, что этот опыт случился.
Во-вторых, знакомство с чужими историями помогает по-новому посмотреть на свои и избавиться от клейма «бедняжечки», «бедной девочки», которую ну так покидала судьба. Многих покидала.
Я долго думала, о каком из своих шрамов рассказать. Выбор, благо, есть (табличка «сарказм»). И выбрала папу.