– Пожалуйста, посмотри на меня.
Мать молчала.
Она явно пыталась вернуться – в те времена, когда сидящий напротив человек еще был ее сыном. Арина упорно не смотрела на него, на его тело, истощенное от бесконечного Дня сурка в СИЗО, на короткий ежик волос, которые чужие люди обрили под корень. Она всеми силами рвалась в прошлое – но ей мешал этот долговязый парень, торчащий за столом, как каланча, как бельмо на глазу, как репей, приставший к одежде.
Нет, это не он, это не ее Игоречек, не ее сыночек, а какой-то незнакомый уголовник, и что она вообще здесь делает, это ошибка.
Арина встала.
– Мам… – Игорь часто заморгал. – Не уходи.
Он встал, но не посмел обойти стол и оказаться на ее стороне, как будто невидимая граница – стена льда, что росла между ними дни и годы, – наконец торжественно опустилась и разрезала воздух на две не соединяемые ничем половины.
– Будешь отвечать перед Богом и Родиной, которую ты предал. Я тебя не знаю и смотреть на тебя не хочу. Ты – пустое место.
– Мам, кого я предал?! Я просто хотел, чтобы люди увидели, как эти, – он качнул головой назад, будто имея в виду все СИЗО целиком, – врут всем и всегда! Я хотел, чтобы они перестали хватать людей и отправлять их на фронт! Хотел, чтобы отец понял, в каком дерьме он возится всю жизнь, чтобы он поднял голову и заметил, что есть ты, есть я и что-то еще на свете, кроме денег и власти…
– Не смей говорить об отце, сволочь. Ты не достоин и ногтя на его мизинце.
Арина с грохотом отодвинула стул и пошла к выходу.
Воображаемый ветер трепал салфетки на столе, и они загибались маленькими треугольниками; роза дрожала в бутылке, а чашки с нетронутым чаем покрылись мелкой рябью и почернели от жирного пепла, от перемолотых костей и жил, которые жрало это место, как древнее чудовище, каждый день, по часам, по четкому расписанию, подчиняясь строгой и вальяжной французской музыке, сюрреалистично смешанной с гимном страны, где большинство потеряло надежду поднять головы давным-давно.
Дверь за Ариной закрылась, и остался только аромат ее духов.
Соколов закрыл глаза и глубоко вдохнул, чтобы запах запомнился получше – прежде чем он снова пройдет по коридору свои восемьсот двадцать семь шагов до одиночки, ляжет на железную кровать без матраса и потеряет счет дням.
Игорь медленно поднимает голову и смотрит на гудящие лампы.
Потом на руки.
Снаружи кто-то уже скребется, чтобы его забрать, а он смотрит на запястья, испещренные царапинами от ногтей. Так он высчитывает время между длинными снами и пробуждением.
Окон в камере нет, стены гладкие, и на них ничего не нацарапать, поэтому он стал ставить засечки на теле. Пока закончились только предплечья. Надо подумать, что дальше.
Что дальше.
Что дальше.
– Соколов, руки за спину.
Один, два, три, четыре… Восемьсот двадцать шесть, восемьсот двадцать семь.
Лязг железной двери одиночки.
И гудение ламп, которые не гаснут никогда – ни днем ни ночью.
Время в хабе тянулось иначе – не так, как в тюрьме, но и не так, как снаружи.
Оно все равно казалось каким-то искривленным, неправильным. Игорь бродил по разным этажам и общим комнатам, садился в глубокие кресла в углах, кодил в одиночестве на выданном ему подержанном переносном компьютере – простом алюминиевом шаре, который цеплялся за пояс карабином. Батарея была дохлой, приходилось заряжать комп каждый день – но он выдавал сносную проекцию, на которой можно было рассмотреть код. Так кодить ему нравилось намного больше, чем на пластиковой бумажке восковым карандашом, – ему иногда позволяли это делать в СИЗО после многих дней «примерного» поведения.
Дни то неслись галопом, когда Крайнов говорил с Соколовым о его судьбе, то тянулись, как жвачка, когда вестей от военного подолгу не было.
Ничего плохого Крайнов во время встреч с Игорем не делал, напротив, был мил и обходителен – и от этого, на контрасте, становилось тошно от мысли о матери, которая никак не проявляла себя, хотя с момента его выхода из СИЗО прошло два месяца – достаточно много, чтобы остыть и все-таки позвонить.
Но она не звонила, и Соколова бросало в панику после каждого разговора с Крайновым.
Михаил Витольдович участливо смотрел на молодого хакера, говорил о погоде, о курсе крипторубля, о продвижении других сотрудников хаба на государственной службе. Соколову некуда было идти, и Крайнов знал это – и просто ждал, когда Игорь упадет в его руки, тепленький и готовый отдать свои мозги тому самому Министерству обороны, базы которого Соколов так некстати взломал.
Скорпион с кислой миной постоянно сопровождал Соколова к Крайнову. Стало понятно, что начальство передумало избавляться от Игоря, и Скорпиону, хочешь не хочешь, придется иметь с ним дело.
Игорь шарахался от Скорпиона, и тот поначалу поддерживал этот страх. Однако со временем ему это просто наскучило.
Сначала он перестал поигрывать пистолетом в присутствии Соколова, потом стал улыбаться снисходительно и в конце концов совсем оттаял. Они теперь кивали друг другу при встрече, хотя обоим казалось, что это чересчур, – но продолжали делать это, скорее из вежливости.
Однажды утром, когда Игорь уныло тащился по коридору на завтрак после бессонной ночи, которую провел в мыслях о родителях, Скорпион появился словно из ниоткуда. Он оттащил Соколова в кабинет, усадил на стул и сунул в руки подожженный косяк с марихуаной.
– Давай-ка, затянись как следует. А то лица на тебе нет. Давай-давай, расслабься, никто не узнает. Как говорит наше доблестное начальство, «дисциплина – это когда тебя не поймали». А тебя уже, в общем, поймали, так что давай, кури и не бзди.
Игорь послушно затянулся, кашляя, как туберкулезник, – он не баловался наркотиками до тюрьмы, только раз на каком-то квартирнике ему сунули в темноте половинку экстази, и он почти не почувствовал эффекта.
Трава оказалась крепкой, царапала гортань; Игорь вдыхал и выдыхал клубы дыма и несмело, но искренне ржал, хотя внутри все трещало по швам, когда Скорпион смотрел на него исподлобья. Край рубашки военного рядом с поясом топорщился от кобуры. Ему ничего не стоило вытащить пистолет и снова сменить милость на гнев.
Соколов все еще помнил их разговор в кабинете Крайнова – довольно сложно забыть, как кто-то тычет пушкой тебе в голову.
Но Игорь засовывал этот страх поглубже, как крупинки каннабиса в папиросную бумагу, а Скорпион через пару дней забивал еще косяк и снова отводил Соколова к себе в кабинет.
Постепенно Игорь стал есть и спать; к нему вернулось ощущение собственного тела, и он все меньше думал о матери с отцом.
Как-то раз во время обеда он даже подсел к другим узникам хаба, и внезапно оказалось, что почти все они живут здесь добровольно.
Это шокировало Игоря.
Кто-то получал за жизнь здесь немалые деньги, другие не высовывались наружу из соображений безопасности, потому что успели насолить кому-то серьезному; третьим просто некуда было идти, как и самому Соколову. Некоторые жители хаба носили на ногах цифровые браслеты, которые были у новичков, недавних заключенных СИЗО. К ним относился и Игорь, – и такой браслет у него тоже был. Уйти из хаба даже с браслетом было можно – только непонятно, что делать снаружи с уголовным сроком лет в двадцать – двадцать пять. Такие сроки в среднем имели все владельцы браслетов.
Об этих тонкостях Соколов узнал далеко не сразу. Он по крупицам собирал информацию о месте, в котором оказался, пытаясь таким образом бежать от реальности – кроме того, чтобы кодить по много часов. В конце концов Соколову повезло – большую часть информации о хабе слил ему один бойкий парнишка, который часто зависал в служебном коридоре в западном крыле. Русый и кудрявый, он вечно выглядел так, будто только что встал с кровати. Зеленая военная рубашка висела на нем мешком, и он постоянно заправлял ее в джинсы. На кармане рубашки горела красным неоновая нашивка «Борис Л.».
Игорь обычно приходил в закуток в западном крыле, чтобы покурить, – там он впервые и столкнулся с Борисом Л., который раскладывал колоду карт на полу.
Борис обернулся на Соколова, сидя на корточках.
– Тоже кодер? – поинтересовался Игорь. – Во что играешь?
– Ага, – ровно отозвался Борис. – Это как покер, но для одного человека. Абсолютно бессмысленное занятие. Хочешь со мной?
Так Игорь нашел своего первого и единственного друга в хабе. Оказалось, Борис тоже часто ходил к Крайнову на аудиенции, но без браслета на ноге.
Игорь постоянно обсуждал сам с собой это потрясающее преимущество Бориса, втайне восхищаясь и завидуя.
Был ли у Бориса вообще когда-нибудь браслет?
Как он сюда попал?
Какие у него причины тут оставаться?
Почему ему благоволит Крайнов?
Борис стал главной головоломкой, которую Игорь пытался разгадать каждый день. Безэмоциональный и холодный, он завораживал Соколова, и ему втайне хотелось стать, как он. Игорь задавал кудрявому бесконечные вопросы – и неизменно получал туманные и расплывчатые ответы: как и многие в хабе, Борис скрывал свои срок, статью и прошлое. Скорее всего, он даже имя настоящее скрывал – и в какой-то момент Соколов бросил попытки это выяснить.
– Покер несложный, – говорил Борис, раз за разом раскладывая потрепанные карты в тупичке рядом с котельной. – Главное, не давать волю эмоциям. Ты, Соколов, тот еще псих. Надо быть сдержаннее. И тогда можно будет зарубиться со старшаками, в казино на минус первом. Вступить, так сказать, в большую игру.
– Что будет, если я проиграю? Меня могут убить? Я отправлюсь на передовую? Опять в одиночку?
– Не думай об этом. Просто дыши. Покер не терпит нервов.
Они стали встречаться каждый день. Соревновались, кто круче закодит сложный кусок, пили энергетики, смеялись, пару раз даже дрались – и очень, очень много играли. Через месяц они впервые сели за стол со старшаками в казино на минус первом – и, конечно, с треском проиграли.