о твое закроем. Все как надо обустроим, будь спокоен.
Соколов нахмурился.
– Это несложно. Я справлюсь за три дня. У меня один вопрос: что будет с тем, кто сливает данные?
– Ой, да ничего! – беззаботно махнул рукой Крайнов. – Пожурим, да и ладно.
В конце третьего дня, на исходе срока, который Игорь сам для себя установил, он нервно ходил из угла в угол перед кабинетом Крайнова. Руку жгла пластиковая бумажка с именем «крысы», – но Соколов все не решался передать ее Михаилу Витольдовичу.
«Дыши. Дыши. Это просто еще одно задание. В конце концов, можно и не встречаться с Крайновым, он прочтет и так. Наверное. А может, и не прочтет. Лучше бы он не читал»
Через полчаса Игорь не выдержал: просто сунул записку между створками запертого кабинета и бросился прочь, не разбирая дороги, по ступеням крыльца, вон из хаба. Из-под кроссовок брызнул гравий, Соколов чуть не поскользнулся; задыхаясь, срезал через сад и остановился, только когда увидел перед собой клубящуюся стену тумана. Дымное молоко медленно поднималось с болот, погружая чащу вокруг хаба в белое небытие.
Браслет на ноге вдруг пискнул и распался на две половинки.
Соколов был свободен.
Крайнов сидел в кабинете и внимательно смотрел через окно на маленькую фигурку бегущего Игоря; как он, словно черный нож, режет собой туманное пространство лесополосы.
– Сбежит же, Михаил Витольдович. Он такой, свободолюбивый. – Динара глянула на Крайнова, но тот только довольно улыбнулся, держа в руках кусочек пластика.
– Эх, Динарочка, молодая ты еще, плохо человечью натуру знаешь. Никуда он не сбежит. Вернется как миленький. Тут у него теперь и любовь, и отец названый, и предательство единственного друга. А преступника знаешь куда больше всего на свете тянет?
Динара удивленно подняла брови.
Крайнов еще раз посмотрел на записку.
Каллиграфическим почерком Соколова на ней было написано: «Борис Л.».
Losing my religion [6]
– Уважаемые зрители, через несколько минут стартует са-а-а-амый сногсшибательный и масштабный в истории Москвы полумарафо-о-он! – задорно орал в микрофон, обхватив его двумя руками, как рэпер или рефери, взвинченный ведущий с торчащим хохолком налакированной челки.
Марафонцы, длинные и маленькие, грушевидные и сложенные вдвое (те, кто опирался руками о колени), бегающие, как антилопы, вокруг своей оси на месте – яростно захлопали.
– Сто пятьдесят тысяч человек – только вдумайтесь в эти цифры, а-а-а, просто бомба-бимбо-бомба! Полмосквы ради нас перекрыли! Мы – сила! Ура!
Марафонцы взорвались криками и аплодисментами.
– Так-так, друзья, не расслабляемся, разогреваем мышцы, потому что сегодня с вами вместе побежит, наверное, самый важный наш гость! Господа, встречайте, президент Российской Федерации Игорь Александрович Соколов!
Загремела танцевальная музыка, и в воздух полетели гроздья разноцветных AR-шаров в цветах триколора.
Над перекрытым Садовым взмыли стайки коптеров, и тут же рядом возникли огромные 3D-проекции Соколова. Он стоял на старте, у сияющей красной черты, в наброшенном поверх спортивного костюма халате и прыгал с ноги на ногу, показушно разминаясь. Он вздернул руку в победном жесте, и его окатила волна аплодисментов и криков.
– Игорь Александрович, вы уверены? Зачем бежать всю дистанцию? Это же двадцать один километр по городу, пересеченная местность и, главное, глухой тоннель под Москвой-рекой… Мы не сможем обеспечить наблюдение по протоколу Гамма… Может, не надо? – Рома Крестовский в шортах и майке-боксерке топтался рядом и умоляюще смотрел на президента. Пресс-атташе ежился от пронизывающего ветра: на небе неприятно сгущались тучи, но они не уронили ни капли, потому что сверху, над облаками, работали промышленные беспилотники, которые сдерживали дождь.
– Рома, – слегка раздраженно процедил Соколов сквозь неподвижные губы, чтобы камеры не могли засечь разговор, – ты сам говорил, что у нас в приоритете устойчивое развитие здоровья, так? Вот и получай, тебе видосов с бегущим мной на две недели вперед хватит. Я уже бегал на такие дистанции раньше, просто сейчас буду делать это в толпе, ну так что ж, я не народный президент, что ли?
– Друзья, всем приготовиться-а-а! – прогремел ведущий.
– Игорь Александрович, вы хоть часы оставьте у себя, если не добежите, мы вас подхватим сразу! – в торопливом шепоте Ромы звучала паника.
– Рома, не истери, охрана со мной, часы в кармане, все будет хорошо.
– ТРИ, ДВА, ОДИН, ста-а-арт! – грохнул выстрел, и полумарафон начался.
Четырнадцать часов назад
Эту комнату в Семиречье Игорь любил больше всего – если так можно называть привязанность не к человеку, а к помещению. Он часто уходил сюда помедитировать над сложным законопроектом или экономической многоходовкой, и в комнате действовал режим тишины: буквально несколько коптеров с камерами были допущены сюда и работали в статичном режиме – постоянно висели на креплениях, чтобы не раздражать президента и не мешать ему работать.
Сама комната не была какой-то особенной: оформленная в азиатском стиле, с циновками на полу, глиняными кувшинами, тростниками и еле слышно журчащей водой в мини-фонтанах, с маленькими фигурками Будды на низких тумбах из необработанного дерева, она словно заземляла, давала ощущение паузы, в ней приятно было молчать или за чем-то наблюдать – чем Игорь обычно и занимался, сидя в AR-очках и скрестив босые ноги в бордовых хлопковых штанах, как йог. В комнате отсутствовали другие гаджеты, даже убирали ее бережно вручную, и он чувствовал себя здесь как в убежище – по сравнению с другими пространствами Семиречья, огромными, забитыми зеленью, мрамором и техникой.
Сейчас Соколов был всецело захвачен тем, что показывала ему проекция из часов, лежащих рядом: Игорь в реальном времени видел спину Киры, которая склонилась над стеклянной емкостью, выложенной свежей желтой соломкой, где бегали по кругу как заведенные несколько мышей. Девушка аккуратно провела мизинцем под шейкой одной из них:
– Мышечка, милая, давай поспим сегодня, ты давно не отдыхала, тебя накофеинили, а теперь надо поспать. Да, понимаю, неприятно, но нам надо проверить, как твой маленький мозг будет реагировать на такие качели. Ну прости. Пойдешь ко мне?
В этот момент на лице Игоря проявилась умиленная, абсолютно детская и полная наслаждения улыбка. Он фыркнул, резко упал на пол и несколько раз отжался, а потом снова уселся напротив проекции, чтобы смотреть дальше.
«Мышку себе завел?» – всплыло сообщение с закрытого номера прямо поверх аккуратного затылка Киры.
Соколов дернулся, как от удара.
Камеры в научном центре стояли только локальные, он лично за этим проследил, а паролей не было ни у кого, кроме него и еще нескольких человек из охраны.
«Крайнов охуел вкрай».
Игорь сжал кулаки, продышался, пытаясь успокоиться и проанализировать происходящее: до него дошло, что невидимый наблюдатель просто смотрит на него сейчас через трансляцию камер, установленных в его комнате, – других способов увидеть проекцию Киры быть просто не могло.
Соколов зажал колесико часов и, внятно и спокойно проговаривая каждое слово, продиктовал ответ:
«Нет. Это сотрудница из команды, которая делает аппарат для сто сорок седьмого. Она ничего не значит, просто студентка».
«Вот как, а ты много о ней знаешь? Она же сирота по документам, да? Подозрительно. Ты читал ее личное дело? Кстати, есть какие-то сроки по 147?»
Соколов застыл, судорожно соображая, что ответить: он перечитал личное дело Киры раз тридцать, но Крайнову об этом было знать не обязательно.
Если бы Игоря разбудили в три часа ночи, он мог бы пересказать жизнь Киры Мечниковой наизусть, как стихотворение, и говорил бы эмоционально и с выражением.
Но если бы вдруг его попросили рассказать о Кире что-то, чего не знал, кажется, никто, то он бы описал, как она трогает левую щеку в задумчивости сразу после того, как затянется сигаретой, стоя под фонарем на заднем дворе научного центра; как закладывает за уши темные пряди волос, когда наклоняется, чтобы закрепить контакты на очередном тестировщике; как тихонько напевает, когда вечером, быстро перебирая ступени ногами, спускается в архив и надевает наушники; как нетерпеливо стучит пальцами по столу, когда ищет в MedIn какую-то очередную статью или видео с исследований, – а как смешно она тянется вверх, к потолку, придвинув к высоким книжным полкам стул, когда хочет достать старую медицинскую энциклопедию еще прошлого, кажется, века – а он бы достал ей эту книгу даже без стула… А как бережно она сдувает с энциклопедии пылинки, и ее губы в этот момент рождают легкий ветерок, дыхание, которое можно почувствовать, только приблизившись к ней на расстояние меньше десяти сантиметров – такое, как было между ними тогда, в самый первый вечер их знакомства…
О да, она была его мышкой. Она стала ею и даже чем-то большим – в какой момент, Соколов так и не понял, – но спинным мозгом чувствовал, что Крайнову об этом знать ни в коем случае нельзя.
Он доверял ему почти как отцу, но только не в этом.
Никогда не в этом.
«Да, читал, ничего особенного. Сирота, родители погибли в автокатастрофе еще до поступления в институт. Ни в чем антигосударственном никогда не была замешана. Отличница, медалистка. Она чистая. По 147 все будет, месяц-два, и финал. Я сам в этом заинтересован».
Похоже, Крайнов удовлетворился этим ответом, хотя про сроки Соколов откровенно врал. Он не знал ответа, да и не обязан президент отчитываться, хотя Крайнов, как его ближайший партнер, мог и надавить – но пока не видел в этом нужды.
Пока.
Внутри Игоря что-то треснуло, и этот надтреснутый страх (он осознал это намного позже) отныне стал его постоянным спутником. Страх, что кто-то узнает о его связи с Кирой и использует это в своих целях.