Поезд все летел и летел вперед, мимо со свистом и гудением проносились его серебристые копии, такие же скоростные и безжалостные, – и от этого звука девушка постепенно успокоилась. Она отлепила одеревеневшие руки от живота – Кира часто их так прижимала к себе неосознанно, когда нервничала, – и легла в глубокое мягкое кресло. Она надела наушники, хотя в них не было музыки, только чтобы не поддерживать с соседкой по купе ненужный натянутый разговор. Кира не отрываясь смотрела на темно-зеленые елки и ясени за окном, которые плавно растягивались в длинные полосы и исчезали в севшей на хвост поезда темноте.
Наутро после сеанса в «Капсуле» с Соколовым Кира безуспешно насиловала поисковик. Она пыталась достать из легального сегмента Сети то, чего в нем никогда не было, – правду:
Самоубийство Александра Соколова
Семья Игоря Соколова
Игорь Соколов, детство
Но натыкалась она только на слащавые воспоминания соседей и одноклассников. Они слишком старательно хвалили Соколова и его семью, надраивая и без того слепящий нимб президента. Кира бесилась, схлопывала поисковик, ходила курить по десять раз за день, отменила все встречи – но ничего ценного так и не нашла.
Мечникова прожигала глазами наручные часы, – сообщений от Соколова не приходило, да и зачем бы он стал ей писать? В конце концов Кира не выдержала – перелогинилась, запустила режим инкогнито и другой браузер и полезла в даркнет.
Проторчав там около часа, она набрела на пачку более-менее ценных роликов: это были, кажется, соседи Игоря по самому первому дому, где он когда-то жил с родителями, – на Циолковского, 11, в Петербурге. Кого и чего боялись эти люди, все сплошь с заблюренными и замыленными лицами, Кира предполагала, но это еще больше настораживало: слишком уж нестройная картина складывалась о семье Соколовых.
«Знаем, конечно, жили тут они долго, а потом разругались и разъехались. Ну, это же жизнь, у всех бывает. Про отца его ничего не знаю, но дело громкое было, да. Убили его. Говорят, его еще за незаконный сбыт привлекали и госизмену на него посмертно повесили, но этого я вам не скажу точно, не скажу».
«А, это родители Игоря Александровича-то? Мать балериной в Мариинке была, редкостная красавица, умерла вот, кстати, пару месяцев назад, вы слышали? В Москве умерла. Ну, она тут уже не жила давно. А отец его с собой покончил лет двадцать тому, в этой квартире как раз, наверху. Туда после этого полиция и ребята в штатском табунами ходили, все фиксировали. Квартиру месяца на три опечатали, а перед тем труп достали и увезли, непонятно куда. Президент тогда еще мальчишкой был, в гимназии военной учился. Не приезжал ли сюда? Нет, даже вроде, говорят, на похоронах не был».
«Развелись-то они очень давно, говорят, по договоренности брак у них был, а потом жили каждый со своими любовниками – но жили тихо, мирно, никогда шума от них не было, и мусор их уборщица всегда выносила. Сам-то Игорь Александрович отсюда в семь лет сбежать пытался – ну, как родители официально развелись, так и пытался. Не скажу, что это правда, но ходят такие слухи, старожилы помнят, как его искали. А я тут только с сороковых живу, так что правды всей не знаю. Да и с подоконника, говорят, его снимали тоже – это он один раз такое выкинул, и больше вроде не повторялось. Потом его услали в гимназию, и он тут жить перестал».
«Жил тут Сашка Соколов, генерал, конечно, помню. Правда, сын его совсем на него не был похож. Сашка-то огромный такой шкаф, светло-русый, усатый – вояка такой, даже в гробу, говорят, лежал по стойке смирно, а Игорь Александрович в детстве был темненький, худенький, с во-от такими глазищами, вечно будто больной или не выспавшийся. Слонялся тут один, никогда у него толком друзей не было – да и сам он почти не разговаривал, только с шаром своим железным, но это у них у всех по юности такие компьютеры были, модно это было тогда – с голосом, но без экрана. А сейчас-то он вон где, на самый верх забрался, не помнит уже корней своих. Хотя во всех интервью хвастается, что, мол, из простых людей вышел. Ну да, из простых. Не сильно-то простые были Соколовы. Весь шестой этаж занимали. Так, ну мне пора, простите».
«Игорь Александрович в детстве вел себя тихо, незаметно, особо ни с кем не дружил. Отец его был генерал и самоубийца. Но говорят, что все не так просто с его смертью. Кто-то даже рассказывал, что жена это, Арина, постаралась – из мести, потому что он любовницу завел. Нашли его в неестественной позе, хотя дверь закрыта была. Так что если и убили, то это кто-то из своих же. Да и теперь уже не докажешь – сколько времени прошло».
«Говорят, когда отец их бросил, Игорь Александрович маленький сбежать за ним пытался, вернуть хотел. Любил его очень. А потом его в колледж мать отправила, в какой-то военный. И был он там аж до восемнадцати лет. Ну вот так и повелось: никто о нем ничего до сих пор не знает, и что в голове у него – тоже. Мы, конечно, всецело за Игоря Александровича, вы не подумайте. Но вон двор-то у нас разваливается, а президент про свое родное гнездо даже не вспоминает. Не дело это. Хоть бы денег дал на ремонт, что ли? Вы ему там передайте, пожалуйста!»
Кира шумно выдохнула, потерла руками виски и нехотя запустила еще один ролик, совсем короткий, – кажется, это говорила какая-то пожилая женщина. Голос ее был до неузнаваемости видоизменен алгоритмом маскировки и напоминал робота.
«С матерью он никогда не был близок. Его их соседка нянчила – давняя знакомая матери Соколова-старшего, Баташева ее фамилия. Приличная с виду женщина, но как он президентом стал, три замка в квартире поставила и с журналистами не общается. Так что если и расскажет вам кто-то о нем подробнее, чем я, – то только она. Но это вряд ли, очень вряд ли».
«Ну наконец-то!»
Кира больше не выходила наружу, курила прямо за рабочим столом. Она судорожно вбила в поисковик:
Баташева, Санкт-Петербург, Циолковского, 11, слитые базы прописок
Пробежалась глазами по результатам выдачи – так и есть, няня Соколова все еще жила в том самом доме, некая Баташева Валерия Ивановна.
Мечникова помолчала пару минут, словно на что-то решаясь, – а потом свернула проекцию и вышла из-за стола.
Занятая своими мыслями, она чуть не врезалась в Стрелковского в коридоре и, торопливо извинившись, прыгнула в такси до Ленинградского вокзала.
Кира покупала билет впопыхах и не посмотрела на время прибытия – и потому в три тридцать утра очнулась от резкого толчка: поезд стоял на конечной, пассажиры тащили вещи наружу, в белую ночь. Она сквозила в окнах вагонов и где-то вверху, в самом зените неба уже смешивалась с нежной акварелью питерского утра.
Отчаянно борясь со сном, она вышла на перрон и задумчиво посмотрела на поток бегущих людей. Там, за головами, за автоматическими пунктами досмотра, уже просыпался Петербург – странный и так до конца и не понятый ею город. И хотя москвичам не требовались визы, чтобы сюда кататься, она бывала здесь от силы раз пять за жизнь – и все на каких-то конференциях, мимоходом.
Ни разу она не прогулялась по Питеру куда глаза глядят, не присмотрелась к линиям и домам, похожим на каменные статуи в музее; не выпила коктейль в маленьком уличном баре на два столика и не поболтала ни с одним коренным петербуржцем, чтобы понять, чем тот дышит, о чем мечтает и почему до сих пор никуда отсюда не уехал.
В этом городе можно было жить, только гуляя, на ходу, без остановки впитывать пронизывающий ветер, щупать лужи промокшими ногами, приглаживать в зеркале кудри, что появлялись от влажности даже на самых прямых волосах; жить от гостей до гостей, от разговора к разговору на кухнях коммуналок. Они, коммуналки, как класс все еще существовали, хоть и прикрывались новенькими ремонтами и вывесками «Коливинг» и «Хостел». И казалось, что если поскрести стены питерских домов как следует, то можно сковырнуть все новое и наносное и приоткрыть тайны прошлого, зов которого и привел ее сюда.
Остро пахло нагретыми рельсами, дешевой выпечкой и электричеством, которое гудело в высоковольтных проводах. Ни запаха залива, ни криков чаек пока не наблюдалось, и Кире даже показалось на секунду, что она приехала не туда, – но сияющая вывеска «Московский вокзал» ее успокоила.
За спиной Мечниковой болтался белый рюкзак. Она машинально затянула лямки потуже. В рюкзаке валялись только ручка-диктофон и походный набор, запаянный в пластик: зубная щетка, расческа и смена белья. Она купила этот набор впопыхах на Ленинградском вокзале в красном кубе-автомате «Все для путешествий».
«Должно быть, это автомат для очень легкомысленных путешественников», – подумала она, подставляя сканеру лицо для оплаты.
Кира обычно уезжала так, будто вовсе не собиралась возвращаться, без обратного билета и с минимумом вещей. Пару раз из-за этого она даже оказывалась в неловкой ситуации, потому что пыталась объяснить мимолетным знакомым, почему уже две недели торчит где-то под Псковом, в Костроме или во Владивостоке, хотя в этих городах у нее ничего и никого нет.
Она одинаково сильно любила как маленькие хара́ктерные города с историей, так и суматошные миллионники, из которых можно было прыгнуть в электробус или арендованную машину и умчаться куда-то еще дальше, к черту на рога. Долго оставаться на одном месте ей категорически не нравилось, и она даже в Москве то и дело меняла съемные квартиры, чтобы не привязываться к одному месту слишком сильно. В состоянии привязанности для нее крылась какая-то уязвимость, небезопасность, неправильность – как будто ты принадлежишь чему-то, а не управляешь своей жизнью сам.
Кира почти никогда не договаривалась о встречах с сетевыми знакомыми, чтобы не быть обязанной общаться с человеком, который в реальности мог оказаться неприятным, – и потому в поездк