ым сумасшедшим русским, который развесил камеры даже в ванных, извращенец, – но чего не сделаешь за деньги, если тебе девятнадцать, ты из бедной семьи и умопомрачительно красива.
Катерок наконец перестал пыхтеть и остановился у самого борта «Селесты».
– Привет, сынок! – раздался спустя пару минут голос из динамиков яхты. – Отдохнул как следует? Готов делать дела?
Соколов лег в гамак под навесом и закрыл глаза, ощущая качку – не от волн, которых так и не было, но от дикого, неконтролируемого страха перед будущим, где его снова вынудят приходить вовремя, одеваться в рубашки и галстуки, любезно улыбаться и разговаривать полунамеками, шантажировать, врать, манипулировать, взламывать и ломать – в общем, делать все, что он так хорошо умеет.
Конечно, Игорь предполагал, что Крайнов приедет, хотя и не знал, когда: Михаил Витольдович умел выждать ровно столько, сколько нужно, чтобы получить результат.
– Да, – ответил Соколов, и его коричневая от загара, сухая оболочка улыбнулась.
Крайнов уже неторопливо поднимался на яхту по откидному трапу под раскаленными лучами солнца, встающего из морских глубин. Наконец он перекинул ноги за борт и, довольно скалясь вслед просыпающимся моделям, которые сновали по кораблю, как пестрые рыбки, вытер пот со лба старомодным белым платочком.
Они коротко обменялись новостями и сели завтракать прямо на палубе за круглым столом с кипенно-белой хлопковой скатертью. И вдруг Михаил Витольдович, без энтузиазма ковыряя ложкой авокадо – ему нельзя было много чего из-за давления, и он постоянно это подчеркивал, хотя коньяк при этом продолжал распивать, – сказал:
– Помнишь то дельце, с которым я к тебе в прошлом году приходил?
Игорь колебался. Он почему-то не хотел признаваться Крайнову, что сжег бумажку, не посмотрев, что было внутри.
– Смутно.
Михаил Витольдович расхохотался:
– Сразу понятно, что ты не читал!
– Да что там было-то? – недовольно нахмурился Соколов.
Крайнов, разомлевший от жары, поглубже натянул на нос черные солнечные очки и тяжело наклонился через стол к Соколову – через отварные яйца в блестящих серебром розетках, через чашки с кофе и бутерброды с пастрами и икрой, через свежие устрицы и половинки лимонов – и что-то быстро шепнул ему на ухо, всего несколько слов.
Молчание затопило «Селесту».
Легкий ветерок начал потихоньку разгонять мертвый штиль, в который попала «Селеста»; он дул с берега, предвещая к обеду отличный бриз. Можно будет больше не идти на двигателях, а попробовать поставить паруса. Сейчас они висели, как крылья мертвой бабочки, скрученные в жгуты над головами обитателей яхты.
– Ну так вот. А мешают нам в этом всего пара человек. Одного ты точно знаешь, – лукаво улыбнулся Михаил Витольдович. – Второй – мой давний партнер из хаба, правда, бывший. Хороший когда-то был человек. Только вот уцепился за это место и сидит. А место-то важное, стратегическое. Ну он и сам не дурак, потому там и засел. Так что всего-то и надо, что его хорошенько замотивировать, чтоб местечко уступил. А с нашими я договорюсь, не переживай. СК, ФСБ, армейцы – все на твоей стороне будут. Ты ж свой человек, в самом деле. Только ОКО осталось дожать.
Игорь молчал, удивленно глядя на Крайнова: ему все еще не верилось, что подобные вещи можно услышать вот так просто – не в подпольных клубах и казино, не с фанфарами или грифом «секретно», а за завтраком после пьянки посреди перегретого августовского моря.
Крайнов еще раз ему улыбнулся – мягко, по-отечески, как только он один и умел, – а потом постучал по скорлупе яйца маленькой блестящей ложечкой. Обжигая руки и добродушно ругаясь, он очистил верхушку, втянул в себя жидкую желто-золотую сердцевину и начал есть.
Соколов вернулся в свою каюту только поздно вечером. Принял душ, сел за роскошный стол из полированного ясеня, вставил в паз в центре стола бледно-синий шарик и устало сказал:
– Кристин, выведи мне камеры.
Пространство вспыхнуло, и перед Игорем северным сиянием засветились десятки картинок: каюты, переходы, лестницы; Крайнов, одиноко сидящий за барной стойкой и выпускающий из толстенной сигары клубы дыма в розово-фиолетовое небо; многочисленные девушки в разных частях яхты, кто где – одни уже сидели за туалетными столиками или валялись на широких кроватях в каютах, нацепив AR-очки; другие сбились в стайки и что-то обсуждали с изящными высокими бокалами шампанского в руках. Их декольте и спины мелькали в полумраке под камерами, как светящийся планктон в темных ночных волнах.
Мир Соколова, теперь хорошо различимый сквозь профессиональную оптику, был как на ладони: все в нем продавались за деньги, подчинялись силе и трезвому расчету и почти не мучились совестью.
В этот поделенный на прямоугольники мир помещалась и Динара, которая, как оказалось, тоже имела свою цену – просто очень высокую.
И чем дольше Игорь смотрел сквозь камеры на других женщин, тем больше успокаивался – и тем меньше божественного оставалось для него в образе Динары.
В конце концов он разложил ее на простые составляющие, как конструктор, и постепенно, понемногу, каждый день цельная личность Ди начала уходить и стираться из его памяти.
«Сердце – отдельно. Голова – отдельно. Деньги – отдельно».
В мире Соколова больше не осталось места иррациональности и хаосу.
Наступил порядок и прозрачность, все стало предсказуемо и ясно – впервые за этот бесконечный год.
«И увидел Он, что это хорошо». Игорь улыбнулся своим мыслям, лег на кровать, закрыл глаза и велел:
– Кристин, выключи свет.
Наутро после «пожарной тревоги» Кира вышла из гостиничного номера в научном центре и будто врезалась в стену: каждый человек, которого она встречала в коридорах и на прилегающей к центру территории, провожал ее долгим многозначительным взглядом.
– Ну что, доигралась? – Стрелковский с лицом не спавшего всю ночь человека встретил ее в главном офисе, в кабинете на третьем этаже. Он что-то яростно строчил на виртуальной клавиатуре, сидя за столом в AR-очках. Что он писал, видно не было.
Кира тоже натянула очки и села напротив, чтобы подключиться к сети «Капсулы» и проверить, как прошли ночные тесты Мережковского, но вдруг пространство внутри очков подернулось красным.
«Доступ запрещен».
– Что это значит?
Стрелковский будто ждал этого вопроса. Он резко сдернул очки и наклонился к ней через стол, уперев в него руки:
– Это ты его довела. Ты! Кира, ну зачем ты в это полезла?! Мы теперь все не только под камерами, но и под прослушкой! Доступы везде ужесточили. С утра уже замеряют рабочее время. Эффективность. Дресс-код какой-то, господи, какой дресс-код может быть в клинике! Распоряжение вчера ночью пришло. Следят теперь вообще за всеми, даже по дороге из Москвы сегодня за мной летел чертов дрон! Кира, ну зачем, зачем ты это сделала?!
Давид Борисович говорил очень тихо, сквозь зубы, но казалось, что он кричит во все горло.
Всполошенная Кира вскочила и завертела головой по сторонам: камеры, которых за ночь как будто стало в два раза больше, мирно перемигивались красными огоньками под потолком.
– Что значит «довела»? – злым шепотом отчеканила она. – Он подлец и хочет отжать проект, создав невыносимые условия, неужели не понятно?
– Это не так. Это не так! Ему нужен не проект, а результат! Просто скажи… скажи честно, что у тебя с ним?
Повисло неловкое молчание.
– В смысле? – бесцветно откликнулась девушка, но было поздно.
– Кира… – Стрелковский не просто побледнел – он позеленел, когда понял, что его случайная мысль, кажется, попала в точку. – Кира, Кирочка… – зашептал он, глядя на нее испуганными слезящимися глазами старика, словно убитого новостью о смерти близкого друга. – Да не может же быть, как так… Как так… – Он ошарашенно покачал головой, как болванчик из папье-маше, потом опустился на стул, схватился за полы летнего бежевого пиджака и тут же в панике начал выдвигать ящики стола, в которых не было ничего, кроме канцелярского хлама и старых нераспакованных палочек для суши.
– У нас ничего не было. Он всего лишь жадная сволочь и хочет отжать «Капсулу».
Она встала и вышла из кабинета, полная уверенности, что выстоит против драконовских мер, которые внедрил тут Соколов, – в конце концов, ей было не привыкать работать под камерами.
Как же она ошибалась.
Спустя две недели половина сотрудников «Капсулы» подали заявления на увольнение. У Киры не поднималась рука их верифицировать – она понимала, что такой научный состав будет собирать заново примерно год и это катастрофа для «Капсулы». Причины для ухода в заявлениях озвучивались расплывчатые и надуманные – но все понимали, что проблема в круглосуточной слежке буквально за каждым человеком, который работает в центре.
Соколов не появлялся, и было непонятно, чего он всем этим хочет добиться.
Каждый день они получали все новые и новые обезличенные распоряжения, ограничения и сроки от «совета директоров», в который – она едко усмехалась при мысли об этом – входили сам Соколов под именем Федора Михайловича Д. и горстка подставных лиц, которые совсем не имели отношения ни к проекту, ни к науке.
Еще через несколько дней, когда к ней пришел их лид-программист и потребовал немедленно его уволить, Кира спокойно попросила его подождать неделю: все, мол, разрешится.
Что именно и как разрешится, Мечникова не знала, поэтому врала напропалую, обещая сотрудникам то, чего физически не могла им дать: утерянное чувство безопасности. Да что говорить – она сама его утратила, вернувшись через пару дней после допроса в свою квартиру. Все вещи там были идеально чистыми и стояли на своих местах – но именно это и вселяло в нее ужас.
Вещи буквально блестели – и это было не ее рук дело. Очевидно, что квартиру зачистили после обыска, и эта маниакальная правильность пугала куда больше, чем хаос, который обычно оставляли после себя спецслужбы.