Кира вставала на стулья, высматривая в углах квартиры камеры, – но ничего не было видно. Однако девушка чувствовала, что камеры есть, просто она не может понять, под какие предметы они замаскированы.
Ее квартира тоже больше не была безопасной.
По дороге на работу и с работы Мечникову теперь сопровождали два маленьких полупрозрачных дрона, которые почти сливались с загазованным городским воздухом. Кира пыталась уворачиваться от них, но не помогало даже то, что она стала ездить на метро. Они ловко спускались туда вслед за ней и исправно находили ее, даже если ей ненадолго удавалось от них улизнуть.
Стрелковский то и дело пытался вызвать ее на разговор, но Кира просто закрылась, торопливо огибая в коридорах каждого встречного и улыбаясь слишком любезно – потому что сказать ей было просто нечего.
Она подолгу торчала у камер в коридорах центра, глядя в них в упор, держала перед ними листы бумаги с надписями «Хватит!», «Мы не можем работать!», просто кричала, махала руками – все без толку.
Соколов не приходил, а распоряжения и заявления от сотрудников продолжали прилетать.
От отчаяния Кира даже стала носить туфли с каблуками, которые так и валялись у нее под столом с момента покупки. Бежевые с ярко-красной подошвой туфли были кричаще пошлыми, страшно неудобными, она постоянно поскальзывалась, когда заходила в лабораторный блок, набросив на плечи белый халат, – но это было хоть какое-то подобие дресс-кода, который от них требовал «совет директоров».
В какой-то из дней хмурая Кира в одиночестве сидела в столовой НИИ и уныло ковыряла ложкой химическое клубничное желе, выданное автоматом. Она сняла с руки часы и бросила их на стол, потому что не хотела больше ничего знать о требованиях и сроках, которые подгоняли их с каждым днем все сильнее, превращая «Капсулу» в обычный проект-пустышку – к тому же опасную для тех, кто в нее ложится.
– Кирочка, привет. Только не кричи и выслушай меня. – Стрелковский устроился напротив и аккуратно опустил чашку с чаем на блюдце.
– Ну чего еще он хочет?! – простонала девушка, но лицо Давида Борисовича было слишком серьезным.
– В общем, он хочет пром-образец. Ну, и законодательство, соответственно, под него подогнать. Через месяц.
– Что-о-о?! – Глаза Киры буквально полезли на лоб. – Он сумасшедший? Конечно, нет! «Капсула» не готова к масштабированию! Она не готова!
– Кирочка, милая… послушай меня. Это не просьба. Они вынуждают нас. Под угрозой перекрытия финансирования.
Мечникова вскочила и свирепо зарычала:
– Я. Так. И. Знала. Я знала! Я вам говорила в самом начале, вы помните? Вы это помните? Я вас умоляла не связываться с госами… я просила… Вы меня не послушали.
– Это общая ответственность, так что разгребать будем вместе.
– Не будем.
Вечером того же дня Кира, которая о чем-то все же договорилась со Стрелковским, тихо поставила два отпечатка пальца на пластиковом документе в кабинете на третьем этаже, потом спустилась в лабораторию, сорвала со стены плакат с надписью «Wake up, Neo…», скрутила его в трубочку, сжала под мышкой и вызвала лифт: снова подниматься по лестнице в бежевых колодках не было сил.
– Кира, зачем вы это сделали? – ожила вдруг камера за ее спиной.
Она обернулась.
Напротив стоял цифровой «Федор Михайлович». Встроенный проектор камеры тихонько жужжал.
Мечникова не удостоила его ни единым словом и на дрожащих от усталости ногах вошла в лифт – и двери закрылись.
– Кира, остановитесь! – настойчиво повторили динамики в лифте.
У нее по коже бежали толпы мурашек, но она не поддалась и, поскальзываясь на мраморе холла, молча побежала к выходу.
Вдруг в холле погас свет. Кира охнула и замерла на месте, потому что с разбегу провалилась в темноту.
Была такая тишина, что она вдруг услышала, как в окна скребется дождь.
«Удивительно, дождь шел весь день, а я даже не заметила», – невпопад подумала Кира. На самом деле она давно перестала замечать окружающий мир – после того как Соколов, очевидно, принял решение целенаправленно уничтожить «Капсулу».
Кира зажмурилась несколько раз – и темнота стала не такой глубокой. Выйдя за порог центра, она поежилась: лило капитально, а до запаркованной на стоянке машины было метров пятьдесят.
– Зачем вы продали компанию Стрелковскому? – динамик над входом говорил тихо и снисходительно, как с маленьким ребенком.
Сгорая от бессильной ярости, девушка побежала от этого голоса под дождь по аллее, над которой изгибались тонкие шеи фонарей, похожие на фантасмагорические ледяные арки.
Фонари ритмично гасли прямо за ней один за другим, а потом темнота обогнала ее, и Кире на один ужасный миг показалось, что это не «Федор Михайлович» следит за ней сейчас сквозь камеры, а какой-то злобный дух, у которого ничего больше и не осталось, кроме такой вот глупой мести и желания показать свою безграничную власть над ней.
Ноги в туфлях уже были насквозь мокрыми – она бежала, спотыкаясь и не разбирая дороги, по лужам.
Наконец Мечникова дернула за ручку дверцу своей машины.
Та не открылась – хотя обычно реагировала на отпечатки пальцев.
– Серьезно?! – Кира подняла залитое дождем лицо к небу и сквозь сосульки волос закричала невидимому «Федору Михайловичу»: – Вы это серьезно?!
– Зачем вы продали свою долю в «Капсуле»? Это же вся ваша жизнь.
Казалось, с ней говорят погасшие фонари, похожие на ребра исполинского чудовища – оно сожрало Киру, и она была в его утробе, но сдаваться не собиралась.
Кира тряхнула головой, разбрасывая вокруг себя капли. Плакат так и мок под мышкой. Она отпустила ручку дверцы и повернулась к фонарю, чувствуя себя полной идиоткой.
– Знаете что? – голос Киры звенел от слез. – Посмотрите на меня внимательно. Потому что мою жизнь разрушили вы. – Без особой надежды она снова подергала ручку. – Вы всерьез думаете, что это меня остановит?
Он рассмеялся:
– Нет, конечно. Просто вы так забавно упрямитесь.
– Вы считаете, что я не делаю для вас «Капсулу» из упрямства?! Я просто не лью сироп вам в уши, в отличие от Стрелковского. Я говорю правду о рисках и возможностях. «Капсула» объективно не готова и не будет готова в ближайшие несколько месяцев. Особенно в такой обстановке, как в последние две недели. Но теперь вы спокойно можете достроить ее без меня. Путь открыт.
Он молчал. Кира пошла по темной аллее в никуда. Фонарей оставалось еще много, и Мечникова справедливо полагала, что он не отстанет, пока аллея не закончится.
– Знаете, у меня был начальник. Самый первый, еще в ординатуре. Я тогда проходила практику в роддоме. Я делала операцию на открытом мозге ребенка, который должен был родиться спустя месяц. Когда мы вскрыли живот беременной, что-то пошло не так: наркоз как будто не вполне подействовал, и я увидела, как ребенок приоткрыл глаза. На одно мгновение. А потом снова закрыл. Они были черные-черные – знаете, у всех детей они такие до рождения, как у маленьких волчат или оборотней. Он, этот малыш, был размером чуть больше ладони. Это было так страшно. И это видела только я. Врач мне не поверил. Он начал меня торопить, потому что увидел, как я застыла. Я просила его проверить наркоз, остановить операцию – но он никаких отклонений не заметил и сказал, что у клиники есть нормативы. И сроки. И беременная уже оплатила все взносы. Он просто дал мне в руки скальпель и сказал: «Режь».
Она огляделась по сторонам. Фонари молчали.
«Господи, что я делаю?! Говорю с уличными фонарями!»
Ответ наконец прорезался сквозь темноту – хриплый и прерывистый:
– И что стало с тем ребенком?
– А вы как думаете? Можете найти эту историю в Сети, она легко гуглится.
«Федор Михайлович» опять надолго замолчал. Гуглил он или нет – было не так уж важно.
– С тех пор я никогда не слушаю тех, кто меня торопит. Все, чего я хочу, – это спокойно доделать «Капсулу» и чтобы она работала. И приносила пользу. Я думала, вы хотите того же. Но оказалось, что для вас «Капсула» – лишь повод самоутвердиться. Просто повод подписать закон. Вы готовы играть людьми как куклами, лишь бы заткнуть дыру у себя внутри. Но ничем подобным ее заткнуть не получается, ведь правда?
Она споткнулась особенно сильно и зашипела от боли, прыгая на одной ноге и потирая лодыжку второй.
– Черт, я оставила вам все. Даже свои вещи. У меня нет родственников, нет денег и теперь нет компании. Что вам еще нужно, чтобы поверить, что я абсолютно честна с вами и не замышляю ничего плохого?
Он молчал.
– Вы сами себя загнали в угол. У вас больше нет никаких аргументов против меня. Теперь вы можете вывести меня на чистую воду, только если посадите в тюрьму. Так сделайте это уже, наконец. И завершите «Капсулу» так быстро, как захотите, – но без меня. Потому что даже под угрозой смерти я не буду работать на вас в таких условиях. Прошу, снимите слежку с меня и сотрудников. Уберите камеры. Просто оставьте нас в покое.
– Как вы дожили до своего возраста с таким характером? – нехотя прорезался «Федор Михайлович». – Как вы вообще построили компанию и не развалили ее к чертям на самом старте? Вы же абсолютно не умеете договариваться.
– Я просто отношусь к людям по-человечески. А не считаю их тупым мясом, которое помогает мне достигать целей.
– М-м-м, так вы из страны пони и радуг? А вы знали, что иногда – и довольно часто – нужно делать то, что не нравится, то, чего не хочется, во имя общего дела – и получать результат?
– Да уж. В этом искусстве вы весьма преуспели. И счастливы, да?
Соколов в этот момент смотрел на нее, сидя на полу своей ванной в Башне, в окружении «Девочек со спичками». Он уставился воспаленными глазами в гигантскую проекцию Научного центра и той единственной темной улицы, на которой погасил свет – и где сейчас вопросительно замерла игрушечная фигурка Киры. Президент силился рассмотреть выражение ее лица и понять, всерьез ли она говорит, – только чтобы не отвечать самому себе на этот вопрос.