– Так вы счастливы, Игорь Александрович? – повторила Кира.
Лес низко и тоскливо шумел. Струи дождя забирались девушке под воротник, заставляя ее зябко ежиться. Она все стояла на месте, ожидая ответа, хотя точно знала, что он ни за что на свете не скажет ей правду.
– Хорошо, – сказал «Федор Михайлович» после длинной паузы изменившимся голосом. – Я сделаю, как вы просите. Я уберу большую часть камер в центре и сниму с вас слежку. И с сотрудников тоже. Но вы в ответ должны оказать мне две услуги.
– Какие?
– Первое – вы заберете у Стрелковского назад свою долю.
Кира задумалась:
– Хорошо. А вторая?
«Федор Михайлович» усмехнулся:
– Перестаньте уже ходить на каблуках. Я больше не могу на это смотреть.
– Вот как? А как же дресс-код?
– Хорошего вечера.
Фонари снова зажглись – мгновенно. Лужи под Кириными ногами вдруг вспыхнули от полос серебристого света, и она испуганно обернулась. Ее машина бесшумно подъехала к ней сзади и открылась.
На следующее утро «пауки» сняли значительную часть камер в научном центре. Дроны, следившие за сотрудниками, бесследно исчезли, и Кира даже сорвала аплодисменты от коллег, когда вошла в лабораторию.
Несколько человек все же настояли на своем увольнении, но большинство приняли разумное решение остаться.
«Кира, Кира, Кира!» – коллеги окликали ее теперь так часто, что это имя стало казаться ей чужим. Она бродила по коридорам, и всюду ей были рады, и хотели пожимать ей руку, болтать с ней, делиться новостями и обсуждать какие-то совершеннейшие мелочи. Все снова расслабились, стали опаздывать и не делать отчетов, и только Мечникова упрямо продолжала ходить на каблуках.
Стрелковский так и не подписал оставленный ею документ – и поэтому «Капсула» все еще принадлежала им обоим.
Кира стояла на стуле в своем кабинете, пытаясь прикрепить на место черно-белый плакат, и украдкой наблюдала, как гибкий сильный человек в маске и черном комбинезоне буквально липнет к стене, вытаскивая еле заметные пуговки камер из стыков стен и потолка.
На спине у него был напечатан белый глаз со зрачком, внутри которого значилось только одно слово: «ОКО».
Орфей
Луна светила плотно и широко, окутывая серебристым капроном россыпи желтых огоньков: они вились по кромке темно-фиолетового шатра, разбитого прямо на поле для гольфа.
«Ну юбилей же, давайте сделаем красиво!» – причитала новенькая стажерка, когда крепила фонарики накануне днем, опасно покачиваясь на стуле. Ей пока не платили денег за работу в «Капсуле», но это лишь усиливало ее стремление улучшать все вокруг.
Под крыльями шатра уже с четырех часов пополудни начал кучковаться народ: сотрудники «Капсулы» выходили туда то под предлогом «покурить», то якобы помочь с декором, но ближе к семи никто уже не пытался выдумывать причин – все просто начали разливать шампанское, громко болтать и смеяться.
– Кирочка, бери бутербродик! – Маслянистые глаза Давида Борисовича светились от гордости за себя, свое шестидесятипятилетие и то изысканное общество, которое он тут собрал.
Кира нехотя протянула руку: икринки на бутерброде блестели так же маслено, как глаза ее бывшего научника. Почему-то стало подташнивать.
– Вы и его тоже пригласили? – Кира казалась беззаботной, но Стрелковский сразу понял, о ком она, и попытался ответить так, чтобы снова с ней не поссориться:
– Ну, ты же знаешь, он никогда не спрашивает разрешения. Алена, конечно, выслала приглашение, это этикет, но я уверен, ему не до того. Так что расслабься и поешь. Вина?
Кира мотнула головой и быстро откусила кусок от бутерброда. Есть она хотела еще с утра, но, словно предчувствуя нехорошее, бродила по территории научного центра и только курила и пила кофе.
Беспокойные облака чернильными пятнами то и дело наплывали на луну, стараясь перекрыть ее серебряный свет; лампочки качались от ветра, предвещая скорый дождь – не сейчас, может быть, ночью, – и Кира почему-то подумала, что сегодня уж точно не останется здесь ночевать, а поедет в свою новую квартиру, куда спешно переехала на прошлой неделе.
Мечникова натянуто улыбнулась Стрелковскому и отошла от толпы на поле для гольфа, петляя меж искусственных холмов и судорожно пытаясь поджечь сигарету в темноте.
Она была уверена, что Соколов придет.
Квартирой назывался пустой серый куб тридцать на тридцать метров в старом доме из моноблоков, уродливый и неживой, без мебели и без цветов – но его единственным и неоспоримым плюсом было то, что из-за толщины стен туда не пробивался спутниковый Интернет. Сам дом по этой причине никогда не входил в «прозрачные» базы, и даже показывать квартиру Кире пришла живая, бойкая старушка – она, очевидно, не подозревала о существовании боксов для карт-ключей, которыми пользовались все остальные арендодатели, чтобы не кататься на просмотры.
С тех пор как Кира оставила отпечаток пальца на договоре аренды, она побывала в новом жилище всего дважды.
В первый раз она свалила в центре большой комнаты коробки и мешки из-под мусора, набитые постельным бельем; во второй раз прошлась по стенам и углам портативным металлоискателем и детектором разночастотных излучений в поисках камер.
«Освятила», – усмехнулась Кира и помахала детектором, как кадилом, во все стороны. Она ловила свое отражение в зеркальной стене, которая, по наивной задумке дизайнера, должна была увеличивать пространство бетонного куба, но вместо этого создавала эффект сдвига реальности. В стыках между зеркалами пряталась темнота; линии углов и стен в отражении едва заметно изгибались, а Кира из отражения казалась изможденной, уставшей и как будто больной.
Она двигалась медленно, планомерно «очищая» пассами каждый закуток, пока не убедилась, что камер в квартире нет. Кира с облегчением вытащила тонкую сигарету из пачки, выдохнула под потолок полоску дыма и почувствовала себя тут хозяйкой; потом отложила сигарету на блюдце, которое одиноко белело на кухонном островке, и, откровенно кайфуя, наклеила на дверные и оконные проемы чипы дрон-контроля.
Покончив с делами, она оперлась на подоконник, распахнула окна на обе створки и показала улице «фак»:
– Выкуси!
Вид из «куба» открывался самый обычный: впереди разномастными кривыми «зубами» торчали такие же старые дома из моноблоков (район был довольно пожилым), а за ними начинались неровные городские слои из плотно спрессованных зданий – от темно-серого до светло-коричневого. И чем ближе к центру, тем больше город начинал расти ввысь, назойливо царапая облака небоскребами.
После того как Кира развесила везде защиту, «зубастый» район начал казаться ей вполне безопасным – настолько, что ей захотелось его нарисовать (в последнее время она баловалась скетчами, когда выдавалась свободная минутка).
Кира вернулась в комнату, вытащила из рюкзака блокнот с пластиковыми листами и тонкий маркер и забралась обратно на подоконник.
Она с удовольствием набрасывала на пластик очертания пока не знакомых ей домов, курила в окно и ловила редкое солнце среди московской переменной облачности. Вдруг на одном из домиков Кира заметила полуразвалившуюся трубу из красного кирпича – а к ней проволокой был примотан флагшток с триколором.
Грудную клетку сдавило.
«Кира, это всего лишь флаг. Это просто кусок ткани».
Тревога никуда не делась, просто ушла на уровень ниже, под кожу, под пластины аккуратно подстриженных ногтей, которыми она иногда царапала запястья под перчатками, когда особенно сильно волновалась в операционной.
«Кира, Кира, они больше не следят, все кончилось».
В том, что с нее сняли наружную слежку, Кира убедилась еще неделю назад, когда увидела у себя в офисе черного человека с глазом на спине. В тот вечер Мечникова специально поехала на свою старую квартиру. Всю дорогу она вертела головой по сторонам, пытаясь заметить дроны; нарочно пошла пешком в круглосуточный магазин, потом проехала одну остановку на электробусе и даже спустилась в метро, хотя ей никуда было не нужно.
Прозрачные дроны Соколова бесследно исчезли.
Но тревога – нет.
«Кира, Кира, Кира… Это мое имя?»
Кира стала яростно черкать по рисунку, пока тот не превратился в черный шар; теперь он блестел от краски и вонял спиртом. Она скорчилась на подоконнике, чувствуя под веками слезы.
«Он обещал, что больше не будет следить».
И ты ему веришь?
Она посмотрела на пошатнувшиеся от соли и воды очертания домов.
«Нет».
На листе оставалось еще немного места. Она медленно стала рисовать линии, пока они не приняли очертания чего-то уже хорошо ей знакомого.
Это был глаз с огромным черным зрачком посередине.
ОКО.
Кира слезла с подоконника и, сев на пол (в кубе пока что не было ни одного стула), принялась лихорадочно гуглить, хотя ответ лежал на поверхности. Мечникова подозревала об этом давно, но ей было так страшно найти прямые доказательства, что она все откладывала неизбежное падение в кроличью нору.
«Ищи, ищи, у этого должна быть связь, камеризаторы в доме Соколова в день смерти его отца и камеризаторы в научном центре – это одни и те же люди. Долбаное „ОКО“, они везде, где происходит что-то нехорошее…»
На нее валились ссылки и видео, но их было так много, и все не по делу, словно кто-то намеренно юлил, пытаясь сбить ее со следа. Но она уже знала, что должна найти, и от этого было особенно жутко.
Сеть помнит все – и Кира тоже помнила.
«Теракт Двенадцати школ: подробности совместного расследования Генпрокуратуры и частной корпорации „ОКО“».
«Теракт Двенадцати школ: Школа в Троицке-N взорвана группой подростков. Видеоматериалы предоставлены корпорацией „ОКО“».
Она судорожно начала шарить по пакетам, нашла ручку-диктофон и нажала на «play».
«Так вот я и говорю, со смертью Сашечки Соколова не все ясно, далеко не все. Камер-то тогда в нашем доме не было. А появились они как раз накануне того дня, когда он погиб, царство ему небесное. Как раз за сутки до того. И потом всю неделю тут пауки эти ползали».