– Любви нет, мам. Вот ты, например, недостаточно хороша для него. А я – недостаточно хорош для тебя. Я только и слышу: тут не убрал, здесь не помыл, это не понял, в том недотянул – и в итоге я весь из этого состою. А что ты можешь дать миру, если весь состоишь из немытой посуды?
– Замолчи!
Заткнись, Игорь. Потерпи, Игорь. Как всегда.
– Мам, не плачь.
Но почему, почему он не пришел?
Он должен был прийти.
Он обещал.
73i;vnl9jp4si-0I)_K_EMCem
Киру выбросило из воспоминания на какую-то холодную шершавую поверхность. Темнота, снег острой крупкой сыплется в лицо, какие-то блики, окна неоном светятся, железный дом… Это что, и есть его хранилище?
Хранилище сгенерировала «Капсула», чтобы хоть как-то систематизировать воспоминания и придать осмысленность всей той мешанине, что была в голове у Соколова – да и у любого другого человека. «Дома» получались разными, в зависимости от настроения и состояния тестировщика: для кого-то «Капсула» собирала готические соборы или шумные густонаселенные кварталы; у кого-то это были хатки, как у хоббитов; кому-то приходилось иметь дело с пещерами или путешествовать по равнинным поселениям, состоящим из множества мелких, бедно выглядящих хижин, покрытых желтоватой соломой, – но это всегда было нечто особенное.
Хранилище Соколова удивительным образом походило на тюрьму.
«Он держит их взаперти, под строгим надзором. Как предсказуемо».
Кира поднялась с замерзшей земли и подышала на руки – изо рта вырвался белый живой пар. Ее поколачивало, и она наконец сообразила провести пальцем по запястью, где была невидимая панель управления, и снизила чувствительность к окружению. Такие трюки проходили только в пре-сне – и она этим бессовестно пользовалась, потому что во время глубокого серфинга и проводник, и пациент чувствовали снореальность бескомпромиссно четко, как реальный мир.
«Вот же любитель холода. А как ни посмотришь его стримы, он все едет куда-то в сторону Сочи». От этой саркастичной мысли сон качнулся (в режиме юстировки нельзя было позволять себе чрезмерных эмоций), и Кира торопливо втянула носом обжигающий воздух – вдох-выдох, вдох-выдох, – чтобы успокоиться.
Она осторожно двинулась вдоль железного дома и заскользила глазами по окнам. Мечникова нажимала на запястье и фиксировала особенно крупные «шары», чтобы составить первичный ландшафт психики Соколова. Воспоминания сияли за решетками бордово-фиолетовым, кроваво-красным, иссиня-черным, как слипшиеся градиенты, как перекрученные жилы и цепи, – будто в изнанку сознания, в этот чулан под лестницей кто-то запихал комки плотной неоновой пыли. «Капсула» не показывала содержания «шаров» полностью, но хорошо определяла их вес, возраст и тональность – чтобы в глубоком серфинге проводник мог купировать протуберанцы, откуда бы они ни пришли.
– Арина Соколова, – медленно и четко произнесла Кира.
Шары не реагировали.
– Мама.
– Папа.
«Ага, как бы не так».
Воспоминания лишь слегка подрагивали в ответ на слова Киры. В глубине комнат и вовсе скрывались субстанции, похожие на ледяные кубы, заполненные изнутри бурлящей черной нефтью.
«Вот это блоки, просто гигантские. Он запаивает воспоминания, он их… изолирует».
Кира стала наугад прикасаться к шарам, которые лежали ближе всех к решеткам. За двадцать минут она перебрала все мало-мальски «внятные» воспоминания: пара особенно яростных драк во время учебы в военном училище, сумбурное, но блистательное поступление во ВШЭПР – она даже пару раз рассмеялась, просматривая его: Соколов там был совсем юным, тощим и каким-то трагически серьезным. Кира хорошо изучила доступные факты биографии президента и знала, что его отец тогда уже был мертв. Карьера Соколова в те времена шла в гору, и ему полагалось бы успокоиться, но Кира в буквальном смысле видела, как сильно Игоря подкосила смерть отца. Перекрученная на все лады сцена самоубийства фигурировала, кажется, в пяти или шести шарах, и все они пульсировали красным.
«Эх, не дочистила в прошлый раз, надо будет при случае пройтись снова».
В «пиковых» воспоминаниях Соколов почти всегда был мрачным, раздраженным или печальным – но, странное дело, как только к нему кто-то обращался, он тут же расцветал улыбкой и тянулся ко всем, и вокруг него сразу возникали маленькие группки людей. Он был как черный магнит, а они – как завихрения металлических крошек, человекоподобные снежинки, – и это было не что иное, как его будущее окружение. Внутри него гудели бесконечные и бесстыдные в своей роскоши вечеринки – и бесконечные же совещания в полутемных комнатах с людьми сильно старше него; одинокие тоскливые вечера непонятно где или, наоборот, шумные афтерпати и секс с невероятными, запредельно красивыми женщинами, с какими-то фантомами, усыпанными блестками, – и очень, очень много строчек кода.
Нигде об этом не писали, и Киру это сильно удивило, – но Соколов, судя по всему, в прошлом был неплохим программистом. Он кодил постоянно – она видела это – сначала в реальности, когда был помладше, а потом, по мере восхождения по социальной лестнице, все чаще мысленно, особенно во время изнурительных обсуждений чего-то крайне важного, что люди из «шаров» бормотали ему на ухо глухими неразборчивыми голосами.
Кира уже порядком подустала от несвязных отрывков, когда остановилась рядом с окном, где плавали гигантские коричнево-черные «пики». Смотрелись они опасно и подозрительно, но, сколько бы она ни тянула руку, дотронуться не получалось.
– «Капсула», слушай запрос. Он должен был прийти. Почему он не пришел. Он должен был прийти, – Мечникова повторяла фразу из первого открывшегося ей сегодня воспоминания на все лады – в надежде, что триггер сработает. Наконец ближайший к ней шар легонько качнулся, кончик среднего пальца прикоснулся к сияющей сфере – и Кира нырнула в бурое месиво.
634up98p9f.dxzjz;’vjΩæƒ˚zjv’k
Дышать. Я не могу дышать.
– По… могите!.. А-А-А!
Если я утону, все будет зря. Солдаты сожрут меня. Они внизу, я знаю.
– Помоги-и-ите-е-е!
Оно меня засасывает, пожалуйста, пусть кто-нибудь придет… Но ты же знаешь, придурок, тут никого нет, километры леса и болота, и больше ничего, ты сам виноват, сам решил бежать – так что никто не придет, ты никому не нужен…
634up98p9f.dxzjz;’vjΩæƒ˚zjv’k
– Дина, не смотри на меня так. Да, я попал в топи. Но уже все хорошо. Нет, я не хотел сбегать. Я сам не знаю, зачем это сделал. Ми… Михаил Витольдович не в курсе. Надеюсь. Но я же вернулся. Ты же меня не сдашь? Я вернулся. Вернулся к тебе.
Какая же она красивая. Даже сонная. Какая красивая.
lhjFJLE: P#(*OEnjdnc;fd
– Соколов? Вы должны были прийти на прошлой неделе. Почему не пришли?
Ого, живой препод, а не нейронка. Интересно.
– У меня есть справка. Грипп.
– Ладно, проходите. Только в виде исключения. Очень просили вас посмотреть. Так-с, ну что тут? Экстерн, сто восемьдесят пять задач. Malbolge, C++, SQL… Готовились хоть?
Ты удивишься, дедуля, но я могу все.
– Да, я готов.
lhjFJLE: P#(*OEnjdnc;fd
Дина, Дина… за что. Ну за что-о-о… Как ты могла. Я лежу на сраной итальянской лавочке, как бомж, возле собственного особняка – но он больше не мой. И ты больше не моя. И никогда не была, судя по всему… Как же Крайнов был прав, блядь, как он был прав. Леха, ну, сними ты трубку, что ты за гондон такой! Ты должен был прийти к семи часам, чтобы готовить церемонию, должен, должен был, но ты не пришел!
Вы все заодно… Вы все одинаковые. Я это знал с самого начала… Я не хочу больше жить. Любви нет. Ее нет.
Тогда ради чего это все? И почему никто, никто не придет и не остановит этот блядский цирк – хоть Бог, хоть черт? Почему?!
Ljhejhjkfhzjklhr984pjvn.kdjvk.z
– Знакомьтесь, коллеги, Игорь Соколов, вице-президент компании «ОКО».
Так, это Кротов, этот, наверное, Миорин – на видео, правда, помоложе смотрелся, – а этот пухлый, очевидно, Боровиков. Я понял. Что ж, коллеги, назначение неприятное, но, обещаю, работать вместе будем недолго. Пойду на повышение, ха-ха-ха. А этот костлявый – и есть Романенков, гендиректор? Что-то сдал мужик совсем. Говорят, рак у него – хотя, может, болтают просто. Уй, как руку больно сжал, видно, уже рассказали ему, теперь заранее меня ненавидит – ну что ж, имеет право.
– Игорь Алекса-а-андрович, как же, как же, наслышаны, поздравляем с назначением. Здорово, что нашли время прийти, – все-таки не каждый день компании двадцать лет исполняется. А где вы были так долго, в командировке? Видимо, где-то в тепле, судя по вашему загару. Как там нынче в италиях, жарковато?
Еще и скалится, сволочь, ну поулыбайся, поулыбайся, недолго тебе осталось, все уже решено. Сегодня ты, Романенков, президент компании, а через неделю никто. Засиделся, пора подвинуться. Дай дорогу молодым.
– Спасибо, Святослав Дмитриевич, не жалуемся, терпимо в Италии.
– Особенно когда есть своя яхта, да?
– Святослав Дмитриевич, это судно частное, приписано к Петербургскому судоходству, так что не беспокойтесь, Игорь Александрович – всего лишь арендатор.
– Спасибо, Михаил Витольдович, за уточнение, конечно, арендатор. Вина?
«ОКО. МЫ ВИДИМ ВСЕ».
А это что за пошлость? Вывеска на краю крыши, да еще и такая огромная. Компания, которая занимается государственной видеобезопасностью, выглядит как дешевый балаган. Все это – какой-то дешевый балаган.
Дина, что я здесь делаю? Я не хочу так жить. Зачем, зачем я на это согласился?
– Игорян, пс-с, курнуть хошь?
Блин, Коля, ну не подбивай меня, ну не время сейчас совсем, не время и не место – вон как Романенков меня пасет, аж с другого конца крыши зыркает, сволочь.
– Чё приуныл, вице-президент? Да не опирайся ты на эти буквы, их какие-то чингизы, небось, строили, еще развалятся. Полетишь с крыши – и поминай как звали.