«Что интересного в снах? Рекламу, что ли, транслировать?»
Балаклава звучно рассмеялась. Игорь заметил, что она даже не притронулась к шампанскому.
– Ну, если тебя что-то не устраивает, можем свернуть переговоры.
– Нет-нет, мне очень интересно, – с усилием проговорил он, пытаясь сфокусироваться: алкоголь в смеси таблеток и кокаина явно был лишним.
– Тогда обещай не перебивать. – Она выдохнула и посмотрела на него в упор, положив руки на стойку. – Итак, представим, что появилась нейронка достаточно мощная, чтобы внедриться в мозг человека. Что может пойти не так?
Игорь задумался:
– Не хватит данных? Мозг отвергнет ее?
– Правильно. Наше сознание – это не просто компьютер, а очень умный компьютер. С крутейшей системой защиты от внедрений. Его сложно обмануть, когда он во всеоружии и бодрствует. Но во сне… во сне все меняется. Защита ослабевает, и все эти стены – пф-ф! – просто испаряются. – Балаклава резко щелкнула пальцами в воздухе, и по коже Соколова вдруг побежали мурашки, хотя ничего страшного, кажется, не происходило. Вечеринка продолжала стучать им в уши отборным техно, вокруг дергались сотни тел – но что-то в воздухе безвозвратно изменилось. С тревогой он вглядывался в прозрачные глаза собеседницы и видел, что в них, на самом дне, вдруг зажглась одержимость ученого, который ради эксперимента готов пойти на все.
– Но что может эта сверхмощная нейронка, когда она уже… внутри? – Ему почему-то сложно далось последнее слово, как будто он сам открывал сейчас свои границы перед странной девушкой.
– У меня для тебя плохие новости, – ухмыльнулась балаклава. – Практически всё. Пациент даже не заметит, что что-то происходит: он просто увидит яркий странный сон. К примеру, чтобы узнать, о чем ты думал вчера днем, во сне мне понадобится около… – Она оценивающе посмотрела на него. – Около минуты реального времени.
Соколов поперхнулся шампанским. Внутри все задрожало, и он мгновенно потерял опору.
«Этого не может быть».
– Эй, ты меня слушаешь? – Девушка пристально вгляделась в его лицо, которое побелело от волнения под маской.
– Да, – надтреснутым голосом ответил Игорь.
«Только не упусти ее, только не упусти!»
– Хорошо. Теперь усложним задачу. Допустим, нам нужно узнать, что у тебя в планах, скажем… через неделю. Если эти планы есть, мне нужны будут небольшой, но достоверный сценарий и хороший триггер. Когда подсознание почувствует себя в комфортной обстановке, оно раскроется. Это займет… около пятнадцати земных минут.
– Блядь, – тихо выдавил он, – скажи, что ты шутишь.
– Ничуть, – прохладно ответила балаклава, – Но если ты мне не веришь…
– Прости, я не это хотел сказать. Я слушаю. Что еще умеет эта нейронка?
Соколов не заметил, как провел в компании девушки-балаклавы целый час. Он осушал бокал за бокалом, а она весьма доходчиво объясняла, что ее разработка позволяет не только управлять снами, но и погружаться глубже в подсознание человека, искать там воспоминания и взаимосвязи, закладывать идеи или даже менять мировоззрение. В стельку пьяный Игорь слушал ее как завороженный и с каждой минутой понимал, что нашел то, что искал. Нетвердыми руками он попытался открыть меню своих часов:
– Погоди, давай я запишу твой контакт, это очень важно…
Девушка еще раз рассмеялась и вдруг спросила:
– Что у тебя случилось?
Игорь непонимающе поднял на нее мутные глаза. Кокаин выветрился, и осталась только боль внутри груди, которая нарастала мощными рывками.
– Ничего, – сдавленно отозвался он.
– У тебя взгляд такой несчастный, – тихо сказала она без тени насмешки.
Соколов не знал, что на это ответить, – просто стоял и смотрел на нее, и весь мир плыл, покачиваясь, и разбивался на куски вместе с лучами проклятого стробоскопа, который даже отсюда продолжал его слепить.
Ему вдруг показалось, что балаклава каким-то непостижимым образом все-таки узнала его, – и пол стремительно начал уходить из-под ног. Он часто задышал и схватился за стойку, чтобы не упасть, – и вдруг почувствовал на второй руке ее пальцы.
– Эй, эй, держись!.. Тебя отвести в уборную?
Он только кивнул – его накрыло сильнейшей волной паники и опьянения, которая стремительно заволакивала мозг и путала мысли.
Они вдвоем медленно дошли до туалетов, и девушка осталась снаружи, пока Соколов приводил себя в порядок.
Выйдя минут через пятнадцать, он чуть лучше стоял на ногах.
– Прости. Я давно так не напивался… Не стоило этого делать. Но мне нужно было что-то, чтобы не сойти с ума. Не хочу тебе врать. Твой проект – это именно то, что я так долго искал.
– Правда? – с удивлением спросила балаклава.
– Правда. – Он протянул ей руку. – Спасибо, что рассказала. И за помощь.
Девушка несмело протянула свою ладонь, их пальцы соединились, а потом они уже оба не помнили, как оказались в кабинке туалета. Они жадно кусали губы друг друга, лишь немного приподняв маски, балаклава тихо смеялась, а Игорь был весь натянут как струна: он не понимал, как вообще могло случиться, что ему в голову взбрело заняться сексом в туалете на вечеринке.
«Узнала или нет? А если узнала, то что? Что она мне сделает, это же просто девчонка…»
Он дрожал от странной животной опасности, которая исходила от девушки, и растворялся в мягком тепле ее рук, искавших ширинку. Соколов почти перестал дышать, боясь упасть в это целиком, довериться, стать беззащитным – и, возможно, узнанным, – но она уже обхватила ртом его член, и все стало неважным.
Очнулся он только тогда, когда напряжение в паху стало почти нестерпимым, – и застонал от волны наслаждения, прокатившейся от ног по всему телу. Соколов сладко вздрагивал, цепляясь пальцами за вязаную маску девушки и ее мягкие волосы под тканью. Балаклава стояла на коленях и держала его член во рту, с закрытыми глазами ощущая, как он кончает. Потом быстро проглотила сперму, вытерла рот, встала и обняла его. Он тяжело дышал.
– Ты как? – Она смотрела на тусклые серебристые блестки на стене туалета, не поднимая подбородка с его плеча.
– Плохо. И хорошо… Все одновременно… – Соколов нервно рассмеялся. – Как тебя зовут?
– Допустим, Кира. Или Марина. Или Оля. Какая разница?
– Можешь не отвечать. Номер оставишь?
– Ага. А тебе правда мой проект понравился, или ты просто потрахаться хотел?
– Мне ты понравилась. В тебе есть что-то такое… Я не знаю даже, как сказать. А проект – логичное продолжение этого. Понимаешь?
Девушка рассмеялась:
– Кажется, понимаю. Ой, у тебя тут бумажка выпала. Я на ней и запишу.
Балаклава подняла с пола клочок бумаги, нашарила в кармане платья ручку-диктофон и перевернула листок, собираясь нацарапать номер.
«Ваша мать при смерти в Пироговской больнице».
Он медленно проследил за ее взглядом и замер.
– Ох… Игорь. Мне очень жаль.
Кровь гулко застучала в висках. Он четко помнил, что не называл ей своего имени.
Соколов молча застегнул джинсы и натянул маску обратно на подбородок, стараясь не смотреть ей в глаза.
– Мой проект называется «Капсула», – сказала балаклава еле слышно. – Держись.
Игорь кивнул и быстро вышел.
Когда за ним захлопнулись внешние двери туалета, девушка резко, как будто только этого и ждала, упала на колени над унитазом, сунула пальцы в рот, и ее вырвало.
– Блядь. Блядь! – тяжело дыша, повторяла балаклава. Она остервенело сплюнула остатки рвоты в грязную воду, вытерла руки о платье, натянула маску на лицо и вышла из кабинки.
Балерина
Игорь опоздал. Когда посреди ночи в роскошной, с французским шиком обставленной спальне Геворга Даланяна раздался звонок, мать президента уже лежала на столе больничного морга без признаков жизни.
Смерть ее, хоть и была предсказуемым окончанием длинной болезни, случилась очень быстро. Арина Соколова будто прыгнула в нее, легко и свободно, и очутилась сразу на другой стороне, без формальностей. Ее внешность почти не пострадала от перехода и просто стала чуть более неподвижной и отстраненной, чем всегда. Звезда Мариинки – черноглазая, строгая, белокожая и точеная, как мраморная статуя, она даже после смерти несла на себе отпечаток того, что окружающие обычно называли одаренностью и безусловным, выдающимся талантом.
Молодой врач, закрытый защитным костюмом так плотно, что были видны только глаза, занес скальпель над телом, и тот блеснул прямо над оголенной грудиной – там, где должно было быть сердце.
В этот момент его наручные часы оглушительно запищали в твердой, пропитанной формалином тишине. Он от неожиданности выронил скальпель: нож упал прямо под ноги, чуть не проткнув ступню.
– Слушаю! – Врач поспешно поднял запястье чуть выше и услышал то, что заставило его глаза расшириться. Часы отдали несколько коротких приказов, и молодой доктор, выдавив: «Я понял, извините…», поспешно вышел из бокса.
Балерина осталась лежать на столе в полном одиночестве, холодная и нагая, но по-прежнему величавая и спокойная, и если бы кто-то сейчас увидел ее не в блестящих сталью и хромом больничных декорациях, а на кровати, например, в номере гостиницы, то подумал бы, что она просто спит. На ее поблекшей руке сияло кольцо с крупным бриллиантом цвета шампанского. Камень впитал слепящий свет морга и посверкивал праздничным, живым блеском. Он напоминал о запахе пудры, тяжелых красных кулисах, сиянии сотен пайеток, уложенных идеально поверх твердого белоснежного корсета с китовым усом. Костюмеры затягивали этот корсет на Арине почти каждый вечер – много лет подряд. В нем она сжималась до состояния, когда готова была прыгнуть и пролететь даже сквозь игольное ушко, – и вставала на пуанты, легко и удивленно вытягивая руки вверх, как только что проснувшаяся в незнакомом месте молодая птица.
Именно такой ее и застал в закулисном коридоре Мариинки тогда еще подполковник Александр Соколов, двухметровый и широкий, тщательным образом выбритый, пахнущий дорогими духами – и без сомнений прущий, как крейсер, к своей цели. Балерина сидела на пуфике у стены и еле сдерживала слезы – выбегая со сцены, она подвернула ногу. Соколов подошел и уронил ей на колени тяжелый букет кремовых роз.