Но теперь она поняла, что сочувствовать было просто некому.
В могилах покоились пустые гробы.
– Игорь Александрович, как ваши успехи?
Он торопливо смахивал сообщения с часов, не глядя на Киру.
– А? – Соколов оторвался от гаджета.
– Я спросила, как ваши успехи. Чек-лист. Режим. Работа с эмоциями. Помните?
Соколов обхватил шею рукой и поморщился:
– Может, все-таки без этого? Я не успеваю. У меня правда нет времени и, наверное, не будет.
Кира смотрела на него и молчала. Угрожающе поблескивали витрины с реалистичными 3D-моделями мозга в разрезе.
Она подошла к столу и одним взмахом вытащила в воздух стопку видео, подтолкнула к нему первое.
– Ваши эмоции и часть личности заблокированы. Тесты это показывают. За месяц ничего не изменилось, но вы хотите через две недели идти в глубокий серфинг. Что ж, тогда знайте, что вас ожидает нечто подобное. Я обязана вас предупредить. Стрелковский запретил мне вам это показывать, но я не вижу другого выхода.
Она сказала это и вышла из кабинета. Соколов проводил ее удивленным взглядом и нажал на висящее в воздухе превью.
Кира сидела на подоконнике в коридоре и курила в открытое окно. Она услышала, как пискнула дверь. Соколов шел к ней, заметно более бледный, чем обычно. Охрана на почтительном расстоянии следовала за ним.
Соколов остановился, только когда чуть не пролетел мимо нее:
– А, вот вы где…
– Передумали серфить, да? – Кира неприятно улыбнулась. – Понимаю. Меня почти стошнило на моменте, где Номер пятнадцать ломает себе пальцы стулом, потому что они «не его». – Она показала рукой кавычки в воздухе и глубоко затянулась сигаретой, глядя на улицу. – Учитывая, что Стрелковский видел это вживую, я вообще не понимаю, как он до сих пор не боится ложиться в «Капсулу» после каждого релиза.
– Почему вы раньше молчали? – резко спросил Соколов.
Мечникова задумалась, глядя в приоткрытое окно. Ветер рвал кроны деревьев, время от времени отбрасывая с ее лба темную челку. Это делало Киру похожей на растрепанную школьницу, сбежавшую с уроков – только чересчур серьезную и в белом халате.
– Наверное, потому, что в своих эфирах вы – человек слова. Я думала, что мне не придется проверять ваши домашние задания, как в школе, и уж тем более уговаривать вас лечь в «Капсулу». Если вы передумали, в этом нет ничего страшного. Вам незачем так рисковать, идя в серфинг с кучей блоков. Но, если вы все-таки хотите удалить эмоции и воспоминания, нужно подготовиться. Только в этом случае «Капсула» будет для вас полностью безопасна.
Соколов не ответил и быстро пошел к лифту. Вокруг него сомкнулась живая стена охраны, виден был только затылок.
– Послушайте музыку, которую я собрала, – она может помочь снять часть блоков. Я постаралась скорректировать результаты нейронки по своим ощущениям, чтобы было эффективнее.
Он ничего не ответил и вошел в желтый квадрат лифта вместе со свитой людей в черном.
– Надеюсь, вам понравится.
Двери лифта сомкнулись. Кира, ухмыльнувшись, бросила сигарету в окно и задумчиво смотрела, как красный огонек медленно планирует и гаснет в глубоких августовских сумерках.
Она вытащила из кармана наушники и включила плейлист, который составила для Соколова: старый нейророк, фанк, джаз, скрипки и виолончели, пара баллад, немного фортепианной классики и нью-техно. И в конце всего этого – звук поездов.
Она давным-давно его не слышала – ни внутри себя, ни снаружи.
Это был ритм, которому когда-то подчинялась вся ее жизнь – и который когда-то увел ее оттуда, где ей было бесконечно плохо.
Это был звук места, в которое она по своей воле вернулась позавчера, впервые за десять лет.
Звук железной дороги Троицка-N.
Мирон
Яичница аппетитно шкворчала на сковородке под ловкими руками Полины, распространяя аромат по всей кухне. Полина старательно двигала лопаткой, стараясь распределить полупрозрачный белок по раскаленной поверхности: отец терпеть не мог «слизь» из непрожаренных яиц.
Тем вечером он все-таки позвонил ей и сделал вид, что ничего не случилось – и коллекторы к ним домой не являлись.
– Я продуктов купил, – голос Григория звучал трезво и почти виновато. – Приходи.
Полина сжалилась и, закрыв подсобку, в которой почти обжилась, пришла домой – разгребать завалы грязной посуды и бутылок в раковине. Ей страшно хотелось принять душ и постирать вещи – ванной в школе, увы, не было.
Григорий набросился на еду. Одетый в синие тренировочные штаны с белыми полосками по бокам, майку-алкоголичку и стоптанные домашние тапки, он сгорбился над столом и с набитым ртом начал обычный допрос:
– Где была? Чё дома не ночевала? Как дела в школе?
Полину не могла обмануть эта беззлобная интонация, которая через минуту обычно превращалась в крик.
– Готовилась к Битве Школ, ночевала у подруги.
– Ммм. Битва Школ. В Москву, значит, собралась? А обо мне подумала?
Полина протиснулась к дверям кухни, пытаясь ретироваться до того, как отец набросится с оплеухами.
– Пап, я не пройду, не переживай. Там конкурс сумасшедший. Это просто так. Для себя.
Он смотрел на нее слишком внимательно.
– Врешь, сучка. Хахаля себе там завела. Вся в Людку. Мать твоя такая же шмара была. Ты, небось, уже и не целка даже.
Полина опрометью кинулась в ванную, понимая, что разговор ничем хорошим не кончится. Она закрылась на щеколду, выкрутила краны до упора и стала ждать, прислушиваясь к происходящему снаружи.
Отец не пошел за ней, а спокойно доел яичницу, вытер руки кухонным полотенцем и начал смотреть новости в очках.
Спустя час вымытая и причесанная Полина бесшумно проскользнула из ванной в свою комнату. Она не стала даже включать свет – в темноте нащупала в шкафу белье, натянула на себя и юркнула под одеяло.
Она почти провалилась в сон, когда дверь комнаты медленно открылась: на пороге, опираясь на косяк, стоял отец.
Полина сонно заморгала и приподнялась, откинув одеяло. Тонкие ноги белели в темноте.
Григорий бросился на нее – как бросаются дикие звери, с утробным рычанием.
Полина пыталась кричать, но он сразу зажал ей рот и нос.
– Тихо! Лежать, сказал! Шваль порченая!
Отец несколько раз ударил ее по лицу, и она затряслась от глухих рыданий. Он разорвал на ней трусы одним движением.
– Сейчас всю-у-у дурь из тебя вытрясу, никогда в жизни больше ебаться не захочешь! У подруги она ночевала, как же! Видел я тебя, у коллектора шлялась, днями там крутилась, сучка! Чё, к хахалю бегала? К наркоману какому или бомжу? Я давно за тобой слежу! Все видел! Людкино племя, как пить дать шлюха! Не ори! Учить ща тебя буду!
Она не могла даже кричать – просто застыла, постепенно выходя из тела и замирая где-то под потолком, возле люстры, глядя с высоты на кровать – туда, где над распятым тощим телом юной блондинки ритмично покачивался мужик в спущенных спортивных штанах.
Нет, это не мог быть ее отец.
«Черный человек, Черный человек, забери меня!» – взмолилась Полина, зная, что это бесполезно.
Голоса у нее больше не было – как и тела.
Да и ее самой, кажется, больше не было.
«Два шага. Еще три. Теперь налево. Пожарный выход. Дальше карточка. Где карточка? Вот она».
Полина схватилась за ручку двери пожарного выхода, через который, минуя камеры, каждый день проникала в школьную подсобку.
«Никому не говори, ладно? Ходи мимо камер, через пожарный, а то я потом замучаюсь объяснять, почему у нас в школе живет ученица», – сказала ей Карпова, когда передавала карт-ключ.
Заплаканный взгляд Полины наткнулся на объявление, которое висело на двери.
22 октября, 10:00. Открытый урок «Мир мегаполиса»
Лучшие ученики «Школы для одаренных подростков» г. Москва поделятся образовательным опытом.
В любой другой день она с радостью пошла бы на такой урок – и тянула бы руку, и задавала вопросы обо всем, чего ей хотелось так сильно и давно.
Но сегодня ночью Полина исчезла. Осталось только разорванное на части полуживое существо, которое приложило карточку к двери и упало на пол подсобки. Дверь послушно пискнула и закрылась.
Она вытащила из рюкзака наушники, натянула на уши, включила нейророк погромче и провалилась в тяжелый сон.
И уже не услышала, как в одиннадцать тридцать утра 22 октября в школе № 5 города Троицка-N прогремел взрыв.
– Третий, позицию доложите. Пострадавшая у нас. Состояние критическое.
– Третий, как слышите? Пострадавшая у нас, говорю! Рядом с эвакуационным. Знаю. Да как я ее тебе ликвидирую, живая же, блин! Не знаю, как так получилось! Камеры Вадик проверял перед стартом, все чисто было. Видимо, пряталась где-то. Дуй сюда быстрей.
Она на одно мгновение открыла глаза – дым, крики, осколки стекла, она лежит на них, все тело как сплошная открытая рана, запекшаяся и страшная; голоса нет, ничего не разобрать. Ее положили на носилки, и она снова провалилась в темноту.
Открывать глаза под бинтами было бессмысленно. Она долго не могла привыкнуть к этому полусвету, духоте и непрекращающейся боли, сквозь которую теперь ощущала мир.
Рядом ходили люди. Они открывали двери, гремели тележками с медицинскими инструментами, иногда спрашивали, как она себя чувствует, – но она не отвечала и даже головой ворочать не могла, только беззвучно и бесслезно плакала под слоями повязок.
Один голос звучал чаще остальных, и поэтому она его запомнила.
– Мирон Углов, – представился голос, когда она впервые вышла из небытия искусственной комы.
Он вложил в ее обожженную руку что-то мягкое и прохладное. Это был очищенный мандарин. Запах одуряющий, кисло-сладкий, терпкий. Она попыталась отломать дольку, но пальцы ее не слушались.
– Я понял.