«Мама!» Рванулся, но толпа не пускает, он тщетно пытается пробиться к ней.
Ее ведет под руку человек без лица. Карие глаза матери смотрят в упор на мокрого птенца в сером пальто. «Молчи!» – недовольно говорят они ему, скользя мимо. И проплывают дальше вместе с безликим в бабочке и смокинге. Ни мать, ни Игорь не подают виду, что знакомы. Черный лебедь уплывает.
«Меня не существует».
«Я – пустое место».
РУКИ ПРОЧЬ ОТ НАШИХ МЫСЛЕЙ!
РУКИ ПРОЧЬ… РУКИ…
Шепот снега. Задворки театра. Холод.
«Руки. Руки. Где мои руки?»
Руки держат голубую книгу, белые от мороза. Снег падает все гуще.
«Как холодно было в этот вечер! Шел снег, и сумерки сгущались. А вечер был последний в году – канун Нового года. В эту холодную и темную пору по улицам брела маленькая нищая девочка с непокрытой головой и босая»[9].
Достать зажигалку Гаранина из кармана.
«Снежинки садились на ее длинные белокурые локоны, красиво рассыпавшиеся по плечам, но она, право же, и не подозревала о том, что они красивы».
Глаза матери угольными пятнами смотрят с обложки.
…анс Христиан Андерс…
Девочка со спичками
Сказки и расска…
Одно движение – и все исчезнет.
«Ручонки ее совсем закоченели. Ах, как бы их согрел огонек маленькой спички! Если бы только она посмела вытащить спичку, чиркнуть ею о стену и погреть пальцы!»
Треск зажигалки. Ослепительное пламя.
«Раз, два, три, сказочка, гори».
Кто-то черный и слепой упал на Соколова многотонным весом – и размазал по полу, как насекомое; размозжил его голову и вырвал гортань, оставив валяться и издавать нечленораздельные звуки. Глаза Игоря страшно выпучились и уставились в потолок.
Брошенные на землю смятые пластиковые бутылки, удары, гул, вот лицом в тротуар уткнулся полуголый человек, он не двигается, к нему бегут трое в черном и пластилиновой анимацией налипают сверху. Девушка с лицом в крови кричит в камеру, широко расставив руки и ноги. Витрувианский человек. Круг. Сфера.
Фигуры с видео низко и протяжно воют:
– У-у-у!
– О-о-о!
– Ы-ы-ы!
– А-а-а!
Как штормовое море, голоса разбиваются о его перевозбужденный мозг, льются соленой водой в кровоточащие уши – те лежат, оторванные, по сторонам головы, так же, как руки и ноги. Просто куски остывающей плоти, которые ему больше не принадлежат.
Игорь заскулил от ужаса: на месте рук и ног он чувствовал только обрубки и ледяной воздух, который касался кровоточащих ран. Глаза не закрывались, и он все смотрел и смотрел в бесконечную ленту видео; она тянулась, как липкая масса, и падала на него тяжелыми кольцами шевелящегося питона.
Он звал на помощь, орал как ненормальный, но голоса не было. Соколову казалось, что он колотит руками и ногами о пол, но тело лежало неподвижно, как бревно. Темные спутанные волосы прилипли ко лбу.
– К… кх… к… – Игорь булькал и хрипел, пытаясь выговорить имя своей виртуальной помощницы, но не мог. А она, подчиняясь последнему приказу президента, сделала его полностью невидимым для себя и остального мира. Кристин равнодушно взирала на него тысячами цифровых глаз, время от времени подмигивая синим огоньком на потолке.
Видео замедлилось и растеклось по пространству ванной мутными лужами краски. Соколов почувствовал, что воздух в легких заканчивается, а другого просто нет: горло, рот и нос перестали вдыхать и выдыхать, они окаменели.
«Меня никто не спасет».
На шею и грудь из приоткрытого рта потекла рвота. Соколов не мог пошевелиться, прибитый к полу ощущением близкого конца, и в этот момент амфетамин все-таки сжалился над ним. Игорь полетел с крыши воображаемого небоскреба, задыхаясь и вращаясь в пространстве, как волчок. Через несколько секунд он на всей скорости врезался лицом в асфальт темноты – и разлетелся по нему на мелкие окровавленные ошметки.
– Доброе утро, Игорь! Сегодня пятое августа, восемь утра. Погода в Москве плюс двадцать два, переменная облачность.
Соколов лежал на полу ванной с закрытыми глазами, раскинув руки, не в состоянии пошевелить и пальцем. Голова трещала так, что хотелось сжимать челюсти до раскрошенных зубов.
– Сука… – просипел он, пытаясь с помощью ругани заставить себя встать.
– Игорь Александрович, вы здесь? – голос Ромы выдавал беспокойство. Короткий стук в матовое стекло давал понять, что Крестовский в панике. Он стоял прямо под дверью: Игорь видел его темный силуэт в контровом свете восьми утра.
– Да, Ром, все в порядке. Просто съел что-то не то за ужином. Скоро буду.
Соколов, стараясь не выдать себя хрипом из пересохшего горла, зажал рот и зашелся в беззвучном кашле.
– Хорошо. Скажу ребятам, чтобы проверили тот ресторан, где вы вчера ужинали. Игорь Александрович, все ждут от вас… э-э-э… заявления. Текст готов, он у Кристин.
– Спасибо, Рома. – Соколов сел на полу, скривившись от боли в голове. – Иди.
Непослушными руками Игорь отмывал себя под душем, яростно втирал в кожу дорогой парфюмированный гель черного цвета, стараясь вытравить запахи рвоты, ацетона и смерти.
«Я не хочу, не хочу, не хочу!»
Изнасилованный наркотиками мозг раскручивался, как скрипучий маховик. Соколов мысленно пытался складывать буквы в слова, а слова – в неубедительные предложения.
«Мне нечего сказать. Блядь, что мне им сказать?!»
Дрожа от холода и озноба, Игорь вывалился из душа и замер. Он забыл таблетки, которые принимал по утрам, в кармане пижамных штанов в спальне.
«Придется выгребать самому».
Через пятнадцать минут он застегнул верхнюю пуговицу на воротнике белой рубашки и сглотнул воздух горлом, которое скребло, как наждак. Глянул на себя в зеркало: его выдавали только глаза. Они выцвели, стали почти желтыми, с узкими зрачками, как у уставшего в многодневном пути изможденного зверя.
Задержавшись у двери, он, как всегда, посмотрел на картину.
Девочка с миниатюры казалась сегодня чуть более растрепанной и замерзшей, чем всегда. Спичка все так же ровно горела в ее руке, но на один короткий миг (возможно, амфетамин все еще действовал) Игорю показалось, что пламя дрогнуло.
Он тряхнул головой и вдруг ощутил непривычный холодок на левом запястье. Часы. Их не было.
Игорь резко обернулся и увидел их там же, где вчера бросил. Черный робот-уборщик уже вымыл полы до блеска, очертив гаджет идеально ровными влажными кольцами. Часы покоились в центре круга, давно погасшие и немые.
Звук шагов отразился от мраморных стен. Соколов поднял часы, надел их и медленно, через силу вошел в плотную реку белых вспышек и красных огоньков.
Он впервые не помнил, что говорил им. Долго, минут двадцать, строго по тексту от Крестовского, который Кристин белыми буквами порционно вливала через экран-суфлер прямо в его рот. Соколов говорил внятно, с чувством, не меняя ни единого слова. Абсолютно без мозгов.
Его тошнило: муторно, глухо, с голодной болью под ребрами. После эфира он снова пошел в ванную, даже не пытаясь вспомнить, что именно говорил только что.
Пальцы Соколова дрожали над проекцией клавиатуры, когда он, полностью разбитый, с пульсирующей сердцевиной, сидел на полу и долго, мучительно набирал по буквам свои собственные слова:
«Кира, надеюсь, вы не смотрите новости. Простите меня. Я могу приехать и продолжить подготовку?»
Она словно стояла у него за спиной.
«Добрый день, не смотрю. Буду ждать», – прилетело через минуту в ответ.
Неисправность
– Кира.
Она сделала вид, что не слышит, и задумчиво склонила голову в огромных наушниках к панели управления «Капсулы». Пальцы лежали на полупрозрачных сияющих квадратах, и издалека казалось, что это ее руки источают свет. Она смотрела в одну точку, прислушиваясь к треску электронной тишины в ушах. Часы на стене резали пространство салатовыми точками: «21:45».
– Почему-то знал, что застану вас здесь.
Соколов перешагнул через две ступени, отделяющие подиум с «Капсулой» от остальной лаборатории.
– Правда? А я думала, это потому, что вы можете смотреть видео с камер, и вы его смотрите. Зачем-то.
Игорь рассмеялся:
– Кира, ну вы как маленькая девочка, которая все время хочет меня задеть! Конечно, я слежу за вами – и за мной тоже следят. Открытый мир – он такой. Безопасное государство иначе не построить.
Его глаза светились искренним удивлением от того, что она не понимает таких простых вещей. Мечникова сдвинула наушник на плечо и задумчиво потерла левую щеку:
– Безопасность – это иллюзия.
Он проигнорировал ее слова.
– Чем заняты?
– Проверяю «Капсулу» на готовность в сотый раз. Завтра в восемь утра вы будете уже в ней.
– Да, я поставил будильник, – ухмыльнулся Соколов.
Она снова надела наушники и начала водить пальцами по кнопкам.
– Правда, не факт, что я смогу починить ее до завтра, тут на уровне кода что-то упало. Буквально полчаса назад.
– Можно? – Не дожидаясь разрешения, он развел пальцы рук над панелью управления и вытащил в воздух окошко с кодом.
Кира удивленно отступила:
– Вы программист?
Соколов не слышал ее – он нырнул в код, быстро сканируя светящиеся строчки на темном фоне. Они загорались чуть ярче, в зависимости от того, куда был направлен взгляд, и рассказывали истории про душу «Капсулы», ее изнанку и суть. Это было давно забытое чувство – состояние потока, и тело расправилось, мгновенно отозвалось болезненным, щемящим томлением: да, он был программистом.
Кира протянула наушники, но Игорю они были не нужны. Он скользил глазами по коду с неимоверной скоростью, ловил взаимосвязи внутри паутины слов, которыми с ним говорила «Капсула». Перепрыгивая через целые абзацы, он понимал и без наушников, что она все еще не слышит его, не отвечает звуками – и не может, потому что ошибка лежит где-то в глубине, на нижних уровнях.