Перед ним загорались все новые и новые строчки кода, и казалось, что до этих слоев не дотрагивались с момента создания. Игорь почувствовал, как «Капсула» стала помогать ему. Она искала неисправность вместе с ним, отследив его взгляд и поняв принцип поиска. Как и любая хорошо сделанная нейронка, она отвечала взаимностью – всегда.
– Нашел, – неожиданно сказал Соколов.
Кира с удивлением смотрела, как его глаза, в которых отражались сияющие буквы и цифры, постепенно темнеют и углубляются: видимо, неисправность была серьезной. Не глядя на виртуальную клавиатуру под пальцами, он начал писать.
– Нет… – тихо бормотал он себе под нос. – И так тоже нет. И это не подходит…
Мечникова нахмурилась, боясь, что президент сделает «Капсуле» только хуже, но прекратить это было нельзя: казалось, он начнет отбиваться, если она попробует оттащить его от консоли.
– Готово! – выдохнул Соколов и отошел на пару шагов, все еще возбужденно вздрагивая от соприкосновения с таким мощным искусственным интеллектом. – Это произведение искусства, Кира. Вы создали шедевр.
Она быстро натянула наушники и легко прикоснулась к светодиодным кнопкам.
– Ох…
Их глаза встретились, и Игорь даже через наушники услышал миллионы тонких звуков, которые, как бусины, обрушились на Киру, призывая к разговору. «Капсула» говорила на языке нейронов мозга; то были маленькие электрические импульсы, облаченные в звон фарфора; клювики птиц, стучащие по хрусталю. Но услышать эту музыку в полной мере можно было, только находясь внутри «Капсулы».
– Вау! – Мечникова заскользила пальцами по силикону, рождая все новые и новые аккорды-комбинации, а «Капсула» сонастраивалась с ней, формировала первичный ландшафт психики и считывала биоритмы.
Игорь удивленно смотрел на Киру: теперь она была поглощена любимым делом, как и он минуту назад.
– Что вы сделали?.. – Она наконец стянула наушники. – «Капсула» стала чувствовать меня гораздо лучше. Кажется, теперь она будет создавать намного более… убедительные ландшафты. Она как будто… повзрослела? Что вы ей сказали?
– Я просто разрешил ей быть… – Он приподнял уголки губ. – Чуть более чувствительной. До этого кто-то вручную влез в настройки безопасного серфинга и выкрутил их до максимума. Наверное, из-за того, что завтра в нее лягу я. Но, как вы там сказали? Безопасность – это иллюзия? Я доверяю технологиям гораздо больше, чем людям. И поэтому разрешил ей чувствовать тоньше. Она справится.
Кира выдохнула и уставилась на руки:
– Круто.
– Я так понимаю, теперь у вас свободный вечер?
Она не знала, что на это ответить.
– Не поймите меня неправильно: мне просто нужно поговорить. Завтра я окажусь внутри. Это будет… слегка необычный для меня опыт. И… как бы это сказать… – Он не мог просто признаться ей, что психует до дрожи в коленях и все равно не сможет уснуть.
– На языке людей это называется «волноваться». – Кира сдержанно улыбнулась.
Игорь сдался и улыбнулся в ответ:
– Можно и так сказать. Так вы не откажетесь? – Он показал глазами наверх, туда, где была открытая веранда для сотрудников центра. – Погода чудесная.
Спустя час на продуваемой всеми ветрами крыше они в подробностях обсудили завтрашнее утро. Кира сбросила кеды, завернулась в плед и залезла в полосатый шезлонг с ногами. Вопрос, который мучил ее весь вечер, вырвался наружу сам:
– Где вы научились так хорошо программировать?
Игорь сидел в соседнем шезлонге и держал в руке остывшую чашку с остатками кофе. Он выглядел чужеродно в идеальном сером костюме и с чересчур прямой спиной на фоне красно-желтых полосок хлопкового сиденья. Лицо его на миг застыло. Глядя на сияющий мегаполис на горизонте, он наконец ответил:
– Моя мать была балериной. Мы редко виделись. С друзьями и девушками как-то не складывалось, и я написал Кристин. Мне было тринадцать.
– Ого! – удивилась Кира. – Я часто слышу ее в ваших эфирах. Она милая.
Соколов усмехнулся:
– Сначала она была совсем не сложной, потому что я знал только азы. Ну, там, свет включить, завтрак заказать, а потом… Кажется, мне удалось сделать ее похожей на человека. Только вот, – он слегка поморщился, вспомнив ночь, когда чуть не умер от передоза, – ей немного не хватает человеческих чувств. А у меня… нет такой экспертизы.
Он неуклюже опустил ледяную чашку на столик, сжав фарфоровую ручку слишком сильно.
– Скажите, Кира, а кто-нибудь умирал в «Капсуле»?
Она сильнее натянула на себя плед.
– Не совсем в «Капсуле»… После нее. Самоубийство. Всего два случая, с эмоционально нестабильными пациентами. Но с вами все будет хорошо, мы же готовились.
Соколов сглотнул ком в горле. Ему вдруг захотелось встать и отойти к краю крыши: казалось, что там больше воздуха.
Он вскочил, задев хлипкий столик, и раздался звон: чашка покатилась в сторону Киры, заливая пол и ее кеды недопитым кофе.
– Черт! – Игорь бросился их отряхивать. – Я вам пришлю новые… какие угодно, самые дорогие. Извините! Это все эмоции, я не знаю, как… избавиться от них. – Он поднял глаза и вдруг понял, что оказался к ней слишком близко.
Кира сидела в шезлонге и спокойно улыбалась:
– Игорь Александрович, вы все еще думаете, что эмоции вам мешают?
– Да, – отрывисто сказал он.
– А по-моему, совсем наоборот. – Кира наклонилась, прочертила холодными пальцами его затылок и поцеловала Соколова в губы.
Поцелуй был как удар в живот.
Игорь схватил ее за руку, и Кира вдруг почувствовала, как он дрожит.
Так же внезапно они отстранились друг от друга.
– Мне пора… – Он быстро пошел к выходу с веранды.
– До завтра, – ответила Кира, и с улыбкой стала натягивать на ноги промокшие кеды.
Только через полчаса, когда кортеж Соколова давно мчался сквозь опустевшие линии Садового, он вновь смог почувствовать свое тело. Игорь медленно провел ладонью над правым подлокотником, и стекло опустилось на несколько сантиметров. Холодный ветер ударил в лицо, но Соколов хотел этого – и не двигался, и смотрел наружу сквозь резь в глазах. Он больше не мог выпить таблетки, не мог вдохнуть кокаин – до восьми утра оставалось меньше суток – и внутри все стонало и плавилось, обожженное губами Киры. У него больше не было защиты от этого.
Кира добралась до дома намного позже: заехала по пути в круглосуточный магазин без людей и взяла спагетти навынос. Вошла в полутемную прихожую, бросила куртку и ключи на пол и пошла в душ.
Через пятнадцать минут Мечникова подсела к сияющему в темноте экрану, захватив спагетти. Когда свет упал на нее, абсолютно голую, с жадностью поглощавшую еду, на теле стали видны белые неровные шрамы, которые она когда-то безуспешно пыталась скрыть татуировками. Она чувствовала приятный холодок там, где к ней когда-то прикасался огонь и поджаривал тонкую полупрозрачную кожу подростка до кровавого мяса. Разуму это было не нужно, но тело помнило все: как она заходилась от крика, выгибаясь и заливаясь слезами, визжала и скреблась, как животное, мысленно умоляя Бога убить ее прямо сейчас, только бы эта пытка закончилась.
Темный парик остался на полу в ванной, а ее настоящие волосы – светлые, короткие, взъерошенные – расправлялись после долгого дня в неволе.
Одной рукой Кира запустила мессенджер, а второй, морщась, отклеила с левой щеки полосу тончайшего матового силикона, покрытого слоем тонального крема. Он надежно скрывал самый большой и уродливый шрам – от виска до середины шеи.
Она опустила руки на виртуальную клавиатуру и быстро набрала всего одну строчку:
Max 1*1: Осталось недолго
Пользователь Max 1*1 офлайн
Погружение
Стрелковский нервно посматривал на часы и часто вдыхал и выдыхал воздух, пропитанный медицинским спиртом. Без двадцати восемь. Полы в лаборатории зачем-то вымыли в третий раз, хотя это никак не ускоряло приезд президента. По-хорошему, в шесть утра его должны были уже переодеть в белый хлопковый костюм тестировщика и привести в прелоадинг, чтобы настроить «Капсулу» перед запуском. Эти формальности были нужны, скорее, для защиты работников центра в случае судебных разбирательств: если с первым лицом государства что-то пойдет не так, они сядут очень надолго.
– Марин, ну хватит надраивать! – зыркнул он на красноволосую медсестру в маске, которая терла пушистой белой губкой стеклянный купол «Капсулы». Он весь был усыпан дырочками, похожими на росу или капли дождя.
– Давид Борисович, не надо кричать, я не виновата, что…
– Знаю, знаю, извини. Нервы ни к черту, – он снизил голос почти до шепота. – Еще и опаздывает. Мечникова сказала, что он не прошел и двадцати процентов тестов, – а туда же. «Капсулу» им подавай. Кто потом отвечать будет?!
– Давид Борисович, все готово! – стекла в лаборатории почти звенели от возбужденного голоса Киры. – Все по плану, можем стартовать! – Из дверей торчала ее голова в шапочке и маске.
– Радуешься?.. – процедил Стрелковский. Широкими грозными шагами подошел к Кире и еле сдержался, чтобы не дернуть ее за рукав, как нерадивую студентку. – Лучше проверь все еще раз. И не делай такие глаза. Мы ничего не успеваем, мы просто все просрали, а ты прыгаешь, как на выпускном.
Она бесстыдно сияла, щеки розовели под маской, а каштановые волосы выбивались из-под бледно-голубой шапочки с хлипкой резинкой.
– Извините. – Она еле сдерживала улыбку. – Что-то нашло. Наверное, нервы.
– Идут! – голос Марины заставил обоих подпрыгнуть.
Через минуту комната заполнилась президентской охраной, а потом вошел он: гладко выбритый, в обычных джинсах и серой футболке, с плотно сжатыми губами, которыми он моментально улыбнулся в подлетевшие камеры.
– Всем привет! Сегодня испытаю на себе мощь российской нейробиологии, – Соколов говорил так, как будто ничего особенного не происходило, но в его голосе на миг проявилась едва заметная червоточина – как на идеальном, натертом до блеска синтетическом яблоке из супермаркета, от которого не ждешь никаких пятен, но вдруг находишь одно, одинокое и маленькое. – Подробнее расскажу после тестов. Надеюсь вернуться к вам совсем скоро. У меня пока все, дальше NDA.