Стрелковский побежал навстречу президенту, льстиво улыбаясь и рассыпаясь в дежурных вопросах о том, как он добрался и предложили ли ему чай.
Соколову не нужен был чай. В возбужденной толпе ученых и охраны он искал глазами только одного человека – но ее не было видно среди одинаковых голов в шапочках и масках.
Давид Борисович осторожно прикоснулся к его плечу:
– Игорь Александрович, мы готовы приступать, вам нужно переодеться, потом будет короткий инструктаж, и… – Он глянул на неоново-зеленую проекцию часов под потолком лаборатории. – Самое позднее в восемь тридцать вы сможете приступить к серфингу.
Соколову захотелось сбросить эту мягкую, заискивающую ладонь со своего плеча – потому что на его собственной руке приподнялись волоски от того, с чем ему предстояло столкнуться.
– Понятно, спасибо.
Кто-то протянул ему одежду, один из сотрудников показал Игорю, идущему на автопилоте по коридору, комнату, где он мог переодеться. Сразу за ней начиналось силиконовое, будто смазанное жиром прелоадинг-пространство, в котором Соколов не раз бывал.
«Где она, почему ее нет?»
Вопрос бился внутри, как обезумевший от жара комар, который попал в раскаленный плен лампы, думая, что это солнце. Но позвать к себе Киру напрямую казалось Соколову невозможным. Его душила мысль, что она увидит его страх.
С вами все будет хорошо. Мы же готовились.
Голос Киры ровным пламенем освещал голову.
– Да. – Игорь сжал уголок больничной рубашки, которая лежала рядом на кушетке, и задвигался как андроид, без эмоций и мыслей, снимая и надевая что-то, переходя из помещения в помещение, ища место, где он смог бы просто лечь и закрыть глаза, готовясь к главному.
И когда его, полностью в белом, перевезли на каталке из прелоадинга в основной зал и свет ударил ему в лицо, он посмотрел вверх, в невидимый и слепящий купол «Капсулы», словно в лицо Бога, – и услышал тонкий, игольчатый, почти родной голос в наушниках, которые кто-то непонятно когда успел вставить ему в уши:
– Игорь Александрович, это Кира. Мы ввели вам снотворное. – Он не помнил, в какой момент. В безжалостном свете ламп он видел только силуэты людей без лиц, в масках, с черными провалами глаз. – Сейчас вы заснете, но неглубоко. Мы будем отслеживать ваши жизненно важные показатели. Никто не увидит того, что увидите вы, но мы сделаем запись, чтобы вы смогли пересмотреть это позже – по своему желанию и без свидетелей. Я буду присутствовать только как внешний проводник. Помните: все, что вы увидите в «Капсуле», – иллюзия. Проснуться можно в любой момент. «Капсула» даст вам подходящий триггер для пробуждения, если ощущения станут дискомфортными. Мы это контролируем.
– Хорошо… – выдохнул Соколов и вдруг увидел облачко пара, осевшее на прозрачной маске, которая закрывала всю нижнюю половину лица.
«Откуда взялась маска?»
Игорь испуганно сжал мягкую ткань под рукой и почувствовал, как натянулись провода на запястье.
Какой-то силуэт склонился над ним ниже остальных.
Кира.
Он уже не мог говорить, только бессильно смотрел на нее – и чувствовал, знал, что это она. Глаза цвета московских дождевых облаков рассеивались мягкой дымкой, постепенно заполняя собой пространство, приглушая слепящий ненавистный свет и погружая Игоря в ни с чем не сравнимый потусторонний покой.
Что-то невыносимо пищало – кажется, барабанные перепонки. Ужасно хотелось тереть глаза, все было в пыли и песке. Густой желтый дым растекался волнами по полу на высоте нескольких сантиметров, покрывая голову и не давая вздохнуть.
– Внимание, вы окружены. Отпустите людей, и мы не будем штурмовать здание и открывать огонь на поражение.
Стекло под ладонями, какой-то мусор, осколки плитки.
– По… могите… – прохрипел он, не в силах поднять голову: та пульсировала, как адский маяк, от вспышек света.
– Внимание, на территории переговорщик, – рявкнул мегафон. – Говорите, какие ваши условия?
– Не может он ничего сказать, он лежит, – ответил женский шепот.
Он глухо закашлялся. Сквозь дым постепенно проявлялось гулкое сферическое пространство, уставленное рядами кресел.
– Это что… театр? Что тут… на хуй… происходит?
Он ощупал себя и резко натянул до уровня глаз тонкую черную резинку офисного карабина, который висел на поясе.
Ваш консультант
ИГОРЬ
Зал розничных операций
– Внимание! Банк окружен. Сообщите условия для освобождения заложников.
Игорь почувствовал странную вибрацию вокруг грудной клетки, опустил глаза и застыл.
– У тебя бомба под рубашкой, да?.. – испуганным шепотом спросила блондинка с короткими волосами, которая прижималась к полу в паре метров от него.
Сжимаясь от ужасного предчувствия, Соколов осторожно отодвинул ткань рядом с пуговицей на животе: под ней темнела грубая ткань жилета – чужеродная, жесткая и абсолютно безжалостная.
Он в панике рванул рубашку: пуговицы покатились по полу, обнажая жилет с мелкими, светящимися красным цифрами в центре груди: «1:05:07:30».
Цифры не двигались и не менялись.
– Это… это… – Он выпучил глаза на блондинку.
Она вскочила и, прихрамывая, бросилась от него. Фиолетовые кеды скрипели о кафель полуразрушенного отделения банка. На плече болтался белый рюкзак.
Жилет Игоря завибрировал.
1:05:07:25
............24
............23
............22
............21
– Сто-ой! Стой, стой! – Игорь осознал, что бомба реагирует на расстояние между ними.
Девушка обернулась к нему. По ее лицу текли слезы. Она напоминала сломанную куклу: тонкие подгибающиеся ноги, поцарапанный вздернутый нос, серые глаза с огромными зрачками, платиновый ирокез на круглой головке и пальцы, которые нервно теребили черный браслет на руке.
– Пожалуйста, я не хочу ничего взрывать, но я взорвусь сам, если ты уйдешь, видишь? Видишь?!
Цифры на жилете остановились, едва блондинка сделала шаг обратно к Игорю.
– Что?..
– Внимание, мы должны считать ваше молчание отказом вести переговоры? Освободите заложников, или мы будем стрелять! – давил мегафон.
Игорь бешено заозирался: вокруг жались в углы посетители банка.
– Я согласен! Я отпущу заложников, только дайте нам уйти!
– Нам?! Что?! – Блондинка замотала головой и заплакала сильнее. – Отпусти меня! Что я сделала тебе?!
– Да я не знаю, не знаю! Я не понимаю, что здесь происходит и почему на мне бомба! И как она, на хрен, связана с тобой!
Девушка зарыдала.
– Тише! – простонал Игорь сквозь зубы. – Успокойся и помоги мне понять, как работает эта хуйня! И тогда, может быть, умирать не придется!
– Почему я должна помогать тебе, если ты все это устроил?!
– Блядь, о чем ты говоришь?! На мне взрывчатка! Ты что, думаешь, я по своей воле ее нацепил?! Ты сумасшедшая? Да кто ты вообще такая? Мне промыли мозги гребаным газом, я ничего не помню, а ты говоришь мне, что я все это устроил?!
Браслет блондинки вдруг моргнул красным.
– Я понял…
Игорь подбежал к ней и дернул браслет несколько раз: тот не поддавался. Жилет снова завибрировал.
– Пожарный выход свободен. Отпустите заложников! – ожил мегафон.
Блондинка подняла запястье с браслетом на уровень глаз:
– Я тоже ничего не помню. Но это на моей руке. Ты хочешь сказать, что я надела это по своей воле? Как думаешь, стали бы они пускать газ в жертв, чтобы их обездвижить или отравить? Уверена, до того как мы вдохнули эту дрянь, я наверняка была твоей заложницей, а ты – долбаный террорист! И они хотели тебя вырубить этим газом.
Игорь расхохотался.
– Ага, конечно, да! – Он впился ногтями в виски, словно хотел выцарапать оттуда мозг, совершенно не понимая, что происходит.
«Бедный, бедный Игорь. Ну вот теперь ты поищешь причины и следствия. И искать придется долго». Эту фразу в ее голове сказал кто-то холодный и очень злой.
Кира смотрела на дрожащие руки Соколова, которыми он вцепился в жилет, на полные непонимания глаза, на побелевшее от страха лицо, покрытое мерзкими бусинками пота, – она смотрела на это существо как на подопытную крысу. В ее душе ничего не шевелилось, там не было ни грамма сочувствия – напротив, она наслаждалась происходящим, словно композитор, который слушал в концертном зале свою лучшую симфонию.
«Безупречный, идеальный план! – ликовала она, видя, что пациент совершенно не отличает сон от реальности. – Ты мне все покажешь и расскажешь. Со временем. И у меня будут ответы. Про теракт. Про твою причастность к нему. Прямые доказательства – из твоей головы. И тогда тебе конец, Игорь Соколов».
Мико
Полина прикоснулась к покрытому морозным кружевом стеклу и отдернула руку – пальцы от холода прилипали. Окна в больнице имени Пирогова были старыми, в деревянных рамах, и кое-где из них выветрился тот странный состав, что должен был оберегать пациентов от зимы снаружи. Но зима неумолимо просачивалась сквозь щели, змеилась мертвым серебром от углов оконных проемов, покрытых растресканной белой краской; ледяной полуночный ветер забирался под свитер, когда Полина лежала спиной к окну. Теперь она всегда спала полностью одетой, словно среди ночи кто-то мог ее разбудить и выгнать отсюда.
С тех пор как Мирон высадил ее из машины и оставил одну у забора больницы со скромным набором одежды в коричневом бумажном пакете, все внутри Полины будто собралось в плотный металлический шар – да так и не разобралось обратно. Она побрела с этим пакетиком напрямую через огромную клумбу, осторожно наступая на полуопавшие от холода головки бордовых монард, которыми было усыпано все, и молча вошла в ряды обветренных колонн, как в храм.
В огромной гулкой больнице ее никто не встретил. Она опустилась на маленькую рыжую кушетку в приемном покое и стала ждать, сама не зная чего. Минут через сорок в помещение вошла женщина неопределенного возраста в бирюзовом медицинском костюме. И хотя лицо ее скрывала маска, но в том, как она посмотрела на Полину – обожженную, в повязках, в маленькой шапочке на лысой голове, – и в том, как устало эта женщина приподняла золотистые, изящной формы очки, уложив их на тонкие пряди русой челки, было какое-то смутное обещание покоя.