– За руль садись. Пошел! Быстро!
Игорь сел на водительское кресло. Ощупал пространство рядом с рулем, как слепой, пытаясь найти кнопку зажигания.
Макс рассмеялась:
– Это гибрид. Она заводится ключом. Ключ справа, рядом с рычагом переключения передач.
Он тяжко сглотнул, взял ключ, долго не мог вставить его в паз, уронил, поднял, снова попытался вставить. Согнулся и долго высматривал в полумраке салона педали.
Осторожно нажал на одну из них.
– Газ справа, идиот.
Она села на заднее сиденье, хлопнула дверью и взяла Соколова на прицел.
– Поехали.
Игорь вцепился в руль.
– А навигатор?..
– Поедешь по указателям, не развалишься.
Он дергано поглядывал в зеркало, в котором отражалась Макс с пистолетом. Резко закрыл лицо руками.
– Я… не помню как. Я не умею водить…
– Плевать. Поехали, или останешься в этом лесу. Я тебя даже закапывать не буду – так сгниешь.
День клонился к закату. Длинные тени ныряли под брюхо мерно урчащей машины, которую измотанный Соколов упорно вел к горизонту. Над удаляющейся от них границей неба и земли во всю ширь разрастались кроваво-алые облака, похожие на крылья диковинной птицы.
Сразу после того как Игорь выкатился на шоссе, еле держа управление, Макс незаметно провела себе пальцем по запястью и включила режим гипноза. Его нельзя было использовать постоянно, иначе пациент начинал беспокоиться и разрушал сон, но пару раз за серфинг – вполне допустимо. В момент, когда пациент занимался во сне чем-то однообразным, «Капсула» мягко гипнотизировала его и помогала быстрее перейти на более глубокий слой подсознания вместе с проводником. Аппарат полностью контролировал процесс перехода – но для пациента он мог растянуться на долгие часы – в зависимости от силы его воли и сопротивляемости внедрениям.
Макс дремала на заднем сиденье, лишь изредка поглядывая на затылок Соколова. Она получала садистское удовольствие, глядя, как он тычется в свое подсознательное, иррациональное, совершенно не понимая, с чем имеет дело.
Девушка ловила в зеркале заднего вида его глаза, испещренные красными прожилками капилляров. Он вел машину много часов, не выходя наружу, не просясь в туалет, не умоляя дать ему хотя бы глоток воды, но Макс чувствовала, что это очередная ложь. Силы Соколова были на исходе. Сама она пару часов назад с аппетитом уплела на заднем сиденье бургер из автонома и запила его прохладной синтетической газировкой.
«Он заслужил это», – убеждала себя Макс и молча позволяла Игорю гнать все дальше и дальше к горизонту, над которым уже зажглись первые бледные звезды.
Соколов упрямо гнал машину в воображаемую Москву, но та все не приближалась и не приближалась – и он даже не понимал, что это его собственное подсознание не дает ему сократить путь.
Игорь яростно сопротивлялся внедрению (по мнению Макс, это означало, что в Башне точно есть что-то ценное), но даже не пытался расслабиться, задуматься, осознать, что происходит, – только исступленно давил на газ, доводя себя до изнеможения.
Вдоль широкой дороги фиолетово-синей лентой струился лес, укрытый ультрамариновой чашей неба. Фонарей не было, в салоне сгущалась тьма, и только тусклый свет приборной панели озарял руки Соколова со вспухшими от напряжения венами.
Она больше не видела его глаз – их поглотила тьма, разросшаяся, как плесень, в маленькой коробочке автомобиля, который казался песчинкой в огромном, бескрайнем пространстве Вселенной.
«И они потерялись», – почему-то в третьем лице невнятно подумала Макс. Сон набрасывал на нее свое покрывало, она скрутилась в клубок на заднем сиденье. Сон внутри сна – это был замаскированный переход пациента в глубокую фазу, необходимое условие для психики, чтобы сон продолжался. Макс обычно строго контролировала эти переходы, глядя на наручные часы. А «Капсула» внушала серферам, что это сон в реальности.
«Сначала засыпает тестировщик, потом проводник. Параграф двести сорой девятый, пункт шестой инструкции по эксплуатации „Капсулы“. Терпи».
Оставление пациента без контроля обычно заканчивалось плачевно – тестировщики терялись во сне или впадали в кому. Но Макс так страшно устала держать Соколова на прицеле, что спрятала пистолет в карман толстовки и позволила сну обнимать ее ровно одну минуту.
А потом еще минуту…
Тьма стала почти непроглядной, и вдруг девушка услышала глухой стук.
Она вскочила и обомлела: машину несло по дороге в никуда. Голова Соколова уткнулась в руль, опавшие руки белели в темноте, бессильные и расслабленные.
– Твою мать! – Макс протиснулась сквозь щель между сиденьями и резко вывернула руль в нормальное положение. Это не помогло: они неслись дальше, вращаясь, как консервная банка в воде.
– Просыпайся, идиот, просыпайся! Ногу с газа убери!
Держа руль одной рукой, второй она изо всех сил ударила его по ребрам, но попала по жилету и зашипела от боли, как кошка.
Соколов застонал, но не проснулся; тогда она спихнула его вправо, и он упал, как кукла, головой и плечами на пассажирское сиденье.
Это их и спасло – его нога больше не давила на газ. Макс рванула ручник, начала судорожно крутить руль – тормоза завизжали оглушительно, Geely протащилась по инерции еще несколько десятков метров и, наконец, остановилась.
По спине Макс катился пот, руки тряслись.
Она с размаху ударила Соколова по лицу, потом еще и еще.
– Придурок! Мы чуть не разбились из-за тебя! Просыпайся!
Голова Игоря раскачивалась, но глаза были плотно закрыты. Его лицо – лицо смертельно уставшего человека – в свете приборной панели казалось синим. Как же сильно он отличался сейчас от своих парадных портретов, развешанных по всей Москве, по всей стране, на которых некто с идеальной прической и белоснежными зубами неутомимо улыбался и смотрел на мир, чуть приподняв подбородок, – прямо над лозунгом «Только вперед, только в будущее!».
Сейчас перед ней лежал опустевший сосуд, оболочка, которая не имела с этими портретами ничего общего.
Она, тяжело дыша, отвела руки.
И почувствовала предательский укол в сердце.
– Пиздец!
Взрываясь от бессильной злости, Макс выпала из машины и легла прямо на землю. Та была горячей – отдавала накопленное за день тепло, и девушка из последних сил прижалась к ней, как к чему-то родному, ища защиты от острой, болезненной жалости, которую только что против воли испытала к лежащему в машине человеку.
– Пожалуйста, – шептала она неизвестно кому, чувствуя сквозь волосы мелкие камешки, – дай мне сил. Я должна это сделать. Он заслуживает.
Но, увы, то, что казалось таким простым во время планирования, на деле оказалось чем-то во много раз более сложным.
Она могла прервать его жизнь прямо сейчас, просто увеличив дозу снотворного до смертельной, – но ей нужны были ответы. И еще ей почему-то хотелось смотреть Соколову в глаза, когда она будет убивать его, медленно и мучительно, как горела она сама во взорванной школе, как, возможно, умирали тысячи людей от одного жеста его руки.
«Это ты ее взорвал, тварь. Я знаю. Пустые могилы не появляются сами по себе. Такое извращение мог придумать только ты. Это было тебе выгодно – как раз перед выборами. И я это докажу. Ты за все заплатишь…»
Но убить Соколова вот так, не узнав правду, прямо во сне, было бы абсолютной глупостью.
«Он даже не поймет, что умер. Ведь смерть похожа на сон, а сон похож на смерть. Он просто заснул и не проснется…»
Это казалось слишком легкой смертью для такого, как Соколов.
О нет, она хотела видеть, как он мучается, как горит в огне, осознавая все, что сделал с ней и с другими – и что собирался сделать со всей страной и, возможно, миром с помощью ее, Киры, изобретения.
Она выдохнула и закрыла глаза. Злость плескалась внутри, смешиваясь со странным оглушающим покоем, который медленно накатывал на нее, словно только сейчас она начала приходить в себя после выброса адреналина. Макс понимала, что все происходящее нереально, но чувства были столь сильны, что она не могла отделить их от себя и поэтому в тот момент жила, а не существовала отблеском молнии, импульсами нейронов в мозгу Соколова.
Все это было реально – и его смертельная усталость, и ее ярость и боль.
«По сути, – думала Макс, проваливаясь в сон и пытаясь наспех привести мысли к общему знаменателю, – почти нет разницы между тем, что ты чувствуешь, и тем, что реально происходит. Эмоции влияют на нас порой даже сильнее, чем, допустим, настоящие удары… то заставляя без остановки двигаться к горизонту, то…»
Она никак не решалась это сформулировать.
«…мечтать о мести и власти над тем, кому мстишь, а потом не знать, что с этим делать».
Макс открыла глаза от резкого звука – это была дверь машины, которой хлопнул торопливо бегущий в лес Соколов.
– Я быстро!
Она закатила глаза: он все равно не сможет уйти далеко – не позволит жилет. Максимум, что Соколов успеет сделать, – это справить нужду в чаще и отойти от машины километра на два, после чего взорвется.
Макс давно раскусила его: президент был трусом, и это почему-то особенно расстраивало. Она ждала от него более взрослой реакции, когда он обнаружил на себе взрывчатку, – стремления разобраться, хоть ненадолго остановиться и проанализировать, что происходт, – но он просто судорожно пытался спасти свою жизнь.
«Низшие инстинкты всегда стоят над разумом».
То, что он убежал в лес, означало, что сейчас в реальности живой Соколов из плоти и крови справляет нужду через катетер на глазах у всей лаборатории. Ей почему-то стало стыдно при мысли об этом, хотя как профессиональный медик она давно вытравила в себе всякое смущение к такого рода процедурам.
Она знала, что сейчас он вернется, причем страшно голодным.
Она знала наперед все, что он скажет и как будет себя вести, прежде чем она сжалится и даст ему хотя бы кусочек хлеба (введет глюкозу через капельницу, а ему покажется, что он ест по-настоящему).