Все это было так жалко и предсказуемо: ничего нового, ничего необычного, Игорь Соколов не был титаном духа или борцом за справедливость и истину, который мог бы, например, объявить голодовку во имя высоких целей, – именно таким человеком его регулярно выставляли в новостях. В реальности Соколов был трусливым эгоистом – впрочем, как и девяносто процентов населения Земли.
Взглянув на лес, Макс увидела Соколова. Тот понуро брел обратно сквозь высокую траву и бурелом.
Когда он подошел ближе, Макс заметила царапины и кровоподтеки, которые остались после ее ночных ударов. Ему наверняка было больно, но Игорь не проронил ни слова. Губы Соколова потрескались от жажды; под глазами, лишь чуть менее красными, чем вчера, залегли глубокие круги, на щеках пробивалась щетина. Весь одетый в черное, он напоминал наркомана или бомжа – разве что от него ничем не воняло. На лице его жили только глаза. Они блестели какой-то лихорадочной неизбывной усталостью. Казалось, этого человека проще убить, чем заставить двигаться дальше.
Он хмуро посмотрел на себя в отражении автомобильного стекла. Потом на Макс. И снова на стекло.
Она ждала просьб и возмущений – но их не было.
Поняв, что Макс не собирается заговаривать первой, Соколов открыл дверь и сел за руль, не заводя мотор.
Макс пожала плечами, встала, отряхнулась – после сна на земле она тоже была порядком помятой, – и вытащила из салона рюкзак.
Все то время, что Макс беззастенчиво переодевалась в свежие вещи и с аппетитом уплетала бутерброды, запивая их кофе из термоса, Соколов все слышал и видел, но так ничего и не сказал. Он как будто чувствовал: если попросит ее о чем-нибудь, то сразу получит жесткий отказ.
Макс плюхнулась на переднее сиденье рядом с ним, дожевывая кусок бутерброда. Едой пахло так, что у Соколова закружилась голова, а желудок скрутило голодным спазмом. Еще вчера он чувствовал покалывание в пальцах от недостатка глюкозы. Сегодня это ощущение только усилилось.
Соколов откровенно боялся того момента, когда ему снова придется выехать на шоссе: он чувствовал, что может потерять сознание, и не факт, что Макс справится с управлением на этот раз.
– Поехали! – Она оттянула браслет на руке.
Жилет завибрировал, отсчитывая секунды.
Соколов был зажат в угол. Руки не слушались, но сказать об этом Макс было равносильно смерти.
Он кое-как вставил ключ в замок зажигания и посмотрел на нее.
Макс казалась абсолютно спокойной.
Чувствуя в горле ком, он завел двигатель и выкатился на пыльный асфальт шоссе.
Впереди зияла пустая и широкая дорога – и Соколов вдруг отчетливо осознал, что это его личная дорога в ад.
День давно перевалил за половину, а они все ехали мимо бесконечных полей и рощ. Макс из-под опущенных ресниц непрерывно наблюдала за Соколовым: он сникал все больше и больше и давно дышал через рот, борясь с чудовищной жаждой.
Она ждала, пока Игорь станет умолять ее о воде и еде, – но он молчал.
«Глупый, просто попроси – это же так легко!» Макс пыталась смеяться, но ей было уже совсем не смешно.
У Соколова, кажется, имелся пунктик в отношении просьб, и он скорее готов был разбиться насмерть, чем признать, что хочет есть, пить или спать.
Дорога до Москвы – а точнее, до другого сектора подсознания Соколова – все тянулась и тянулась, гипноз не помогал, и Макс видела, как Игорь постепенно теряет связь с реальностью. Его глаза закрывались, оставляя маленькую щель, через которую он пытался смотреть на разделительную полосу. В конце концов руки Игоря все же соскользнули с руля, а тело стало заваливаться набок.
Перехватив управление, Макс выровняла машину и, беззастенчиво упираясь в Соколова локтями, вырулила на обочину.
«Наверное, – подумала девушка, откинув Соколова на разложенное водительское кресло, – ему кажется, что он видит самый страшный сон в своей в жизни, который к тому же все никак не заканчивается».
Она отбросила со лба президента спутанную челку. Он казался ей субтильным и не имеющим никаких шансов перед жестким каркасом жилета, который сжимал его, как черный кулак.
Внутри Макс боролись две половины – та, что яростно хотела мстить за свои страдания, – и та, что в детстве спасала котят и помогала нищим старушкам. Соколов не был котенком или старушкой, но расстроенная девушка поняла, что все равно жалеет его – и в то же время настолько ненавидит, что не может позволить ему умереть легкой смертью.
Нет, он будет мучиться, приходить в себя, его будет тошнить от реальности, выворачивать наизнанку, и рано или поздно он сам захочет все это прекратить – и именно тогда его жилет сработает.
«Но до того ты сольешь мне все свои тайны – и плевать, сколько нужно будет тебя для этого пытать».
И пока она так договаривалась с собой, руки сами шарили по рюкзаку в поисках бутылки с водой.
Она замерла. Секунды уходили, ничего не менялось.
«Скотина, ты должен будешь мне по гроб жизни, когда очнешься. Ненавижу. Гори в аду».
Первые капли смочили губы Соколова, и вода начала стекать в пересохшее горло.
Мокрые пальцы сжали мочки его ушей, приводя в сознание.
Он почувствовал воду всем телом, застонал и припал к горлышку, жадно глотая и кашляя, обессиленный, не в состоянии даже поднять руки, чтобы обхватить бутылку.
– Спасибо… – Он откинулся на спинку кресла.
Макс ничего не ответила и хлопнула водительской дверью.
Она стояла спиной к машине, так, чтобы Соколов не видел ее лица, и с хрустом сжимала пустую бутылку, глядя в одну точку огромными растерянными глазами.
Голод
После марафона длиной почти в двое суток вести машину Игорь физически больше не мог. Он честно пытался это делать под недовольным взглядом Макс, но автомобиль то и дело бросало в стороны, он терял полосу, едва держал управление и, наконец, чуть не врезался в отбойник.
Стоя на аварийке у очередной заправки, Соколов смотрел осоловевшими глазами на руль и не мог поднять руки: они были как железные канаты, висящие вдоль тела и нечувствительные к мысленным приказам. Он опустил голову и еле слышно сказал:
– Убей меня, но я правда больше не могу. Все, на что я способен сейчас, – это нас угробить.
Макс видела, что он не врет. И когда она, закатив глаза, вылезла с переднего сиденья и распахнула водительскую дверь, он просто выпал из машины на землю: ноги его не держали.
Она брезгливо отступила на два шага от головы Соколова.
– Что ты за человек, а? Как можно не помнить пароль? Я давно могла быть дома, но вместо этого тащусь в Москву в машине с террористом, который кормит меня сказками про какую-то башню, куда нам обязательно нужно. Ты наврал мне? Там ничего нет? – Макс схватила Соколова за волосы, вытащила пистолет и приставила к его виску. – Говори, сволочь! Пароль! Имена подельников! Кто организовал теракт? Или я вышибу твои тупые мозги!
Он болтался, как марионетка, в ее руках, зажмурившись и молча, потому что – она знала это – ему нечего было ей сказать.
Игорь не помнил пароля, потому что его никогда не существовало.
– Я не знаю пароль.
Макс разжала пальцы, и Соколов упал лицом на камни. Она надеялась, что он выбьет себе зубы.
Он лежал и чувствовал, как из носа текут теплые струйки крови. Живот свело голодной болью, и Соколов понял: еще чуть-чуть, и он будет слизывать эту кровь. Есть и пить хотелось нестерпимо.
– Не вздумай уйти. Мне надо в туалет и кофе взять. Надоел этот синтетический. Лежи смирно. Скоро вернусь.
Она оставила Соколова на земле и спокойно направилась в магазинчик, спрятав пистолет в карман толстовки.
Игорь закусил губу, пытаясь справиться с истерикой: нервы от постоянного страха сдавали, и он сжал в руке горсть камней, чтобы хоть как-то вернуть себе связь с реальностью.
Ожидание казалось вечностью. Соколов с трудом перевернулся на спину, слушая шум машин с автобана, и молился, чтобы среди них не было полицейских из города.
Прошло, по ощущениям, минут десять – и Игорь почувствовал смутное беспокойство. Развернуться и посмотреть было надо, но он почему-то медлил. В глубине души он понимал, что такое долгое отсутствие Макс не сулит ничего хорошего, но при этом страстно мечтал, чтобы она не возвращалась никогда. Даже если это означало смерть – так сильно он измучился за эти дни.
Еще пять минут, и вдруг жилет завибрировал. Засосало под ложечкой. Он собрал остатки сил, рывком приподнялся на руках – и оцепенел.
Макс стояла в магазине под прицелом потертого синего робота-охранника: он преграждал ей путь к выходу. Игорь видел, как она что-то пытается говорить роботу, но тот неумолимо прет на нее, почти касаясь манипуляторами, и пружинит вывернутыми назад механическими ногами, будто готовясь прыгать. Очевидно, камеры магазина распознали Макс, а маску она надеть не успела.
Соколов со стоном ударил по камням. Боль отозвалась многократно, придавая импульс расслабленному от ужасной усталости телу. Он не понимал, что должен делать. Спасать Макс ужасно не хотелось, но и бежать было бессмысленно: это означало бы еще более верную смерть.
Робот выдвинул из манипулятора короткое дуло, ткнул ей в грудь – Макс упала.
«Вставай, тряпка», – сказал холодный голос в голове Соколова.
Игорь впился пальцами в ногу.
– Вставай! – зарычал он и рванулся из последних сил, про себя умоляя тело не падать. Неловко взмахнул руками, подпрыгнул и схватился за порог машины, вполз на водительское сиденье, цепляясь за руль, как за спасательный круг.
Это был момент истины.
Если он сейчас поможет Макс, она должна будет признать, что он не желает ей зла, и, может, тогда она перестанет его мучить.
Дрожащая нога нащупала педаль газа и попыталась нажать. Ступня в грязном ботинке соскользнула и уткнулась в колючий коврик.
– Блядь, давай же! – Соколов руками перетащил ногу обратно на педаль. Нога непроизвольно тряслась, как будто он держал ею груз килограммов в двести. – Давай… – прошептал Игорь и вжал педаль газа в пол.