Макс схватила его за рукав, но было поздно – Игорь стоял как вкопанный, а перед ним разверзалась бездна фиолетово-бордовых кулис, затянутых дымом. Там кружились 3D-проекции двух людей, мужчины и женщины, они танцевали «Лебединое озеро» – это была реклама, но весьма реалистичная. Белая фигурка в балетной пачке вращалась без остановки, откинув голову, – только руки мелькали; ноги ее были скрещены, они поднимались и опускались, как лезвия обоюдоострых ножниц, – и глаза, черные глаза от края до края, они заливали пространство
и жгли Соколова каленым железом, они звали его – и он просто шагнул вперед.
– Мама.
Макс даже не успела закричать – грохот, брызги стекол, и вот он уже лежит и моргает, усыпанный осколками; лицо в тонких красных линиях, и они расплываются по коже, как кляксы по бумаге.
– Ты что наделал?! Зачем ты вошел в витрину?
Визжала сигнализация, а сон дрожал так, словно под землей проходил тяжеленный вагон метро.
– Ой. Колется. – Соколов удивленно приподнял с губы осколок. – Я не видел стекло.
Девушка сжалась от нехорошего предчувствия: Игорь выглядел как настоящий сумасшедший. Его явно подкосил опыт с газом – и, кажется, ее воспоминания тоже. Психика Соколова отчаянно искала ту самую зону комфорта – хотя бы в лице матери, – и потому любые объекты, которые могли стать вместилищем воспоминаний о ней, теперь были опасны.
Макс знала: когда тестировщики начинают вести себя так, сон совсем скоро начнет рушиться.
– Игорь, вставай!
Она торопливо стряхивала с него осколки.
– Руки за голову! – грубый голос за спиной Макс ясно дал понять, кто тут хозяин положения.
Черные люди молча заполняли помещение, стекло угрожающе скрипело под их подошвами; они наступали на розовые и белые пуанты, которые упали со стоек рядом с витриной, беря Макс и Соколова в кольцо.
Она попыталась нажать на запястье, но ничего, конечно, не произошло.
– Не двигаться! – рявкнул голос.
Их скрутили и повели в разные машины; сначала торжественно, со свитой роботов-саперов, усадили его, потом – ее. Макс выглянула в зарешеченное окно полицейского болида – тот, кто их «взял», ненадолго снял маску и вытер пот со лба: невысокий, крепко сбитый пожилой полицейский, явно уставший. Он бесконечно кричал на кого-то в рацию.
– Ему скорая нужна, он весь в крови, вы что, не видите?! – Макс застучала в стекло запястьями в наручниках, но ее вообще никто не слышал в глухой консервной банке, задраенной со всех сторон.
Она часто задышала и вжалась в сиденье.
«Буди, буди его, ничем хорошим это не закончится! Ты ничего не контролируешь».
Ты здесь, чтобы узнать правду. И убить, если потребуется.
Голос изнутри был спокойным – и он был сам по себе, он не принадлежал ей больше, как и весь этот сон.
Макс ощупала браслет, пережатый железом наручника, – он не вибрировал.
«В конце концов, я всегда могу взорвать его, если другого выхода не останется».
Полицейские болиды двинулись с места, разгоняя пробки воем сирен. Свет проблесковых маячков прорывался сквозь тонированные стекла и жег синевой лицо Макс. Она смотрела наружу, напряженно щурясь, – девушка пыталась найти машину, в которой везли Соколова, но та, видимо, шла впереди.
Из-за углепластиковой панели, разделявшей салон, полицейских не было слышно. Макс стало тревожно и муторно; ей почему-то хотелось добраться до Соколова, взять за грудки, хорошенько встряхнуть, накричать на него за ту ужасную глупость, которую он совершил, – но она понимала в глубине души, что это ничего не даст.
Он так и не перестал любить свою мать – холодную, прекрасную балерину, даже Макс она казалась сошедшей с картин средневековых живописцев. Ту, которая, кажется, никогда не любила его – и такое «Капсула», увы, не могла вылечить.
И осознавать сейчас эту роковую, всепоглощающую нелюбовь Макс было невыносимо – ведь она со своей матерью всегда если и не жила душа в душу, то уж точно шла рука об руку. Полина всякий раз сворачивалась в воспоминаниях о маме, как маленькая птичка в пушистом гнезде; в ее любви можно было переждать даже самую страшную бурю.
А у Соколова были только стекла, в которые он отчаянно бился; зеркальный лабиринт, откуда нет и не может быть выхода; черная дыра в том месте, где должна была помещаться любовь Арины, ныне, и присно, и во веки веков – так, как завещано любому живому существу, что рождается на свет.
Любому, но не ему.
Макс посмотрела на свои руки без единой царапины – в реальности шрамы вились белесыми волнами где-то от сгиба локтя на правой руке и от середины предплечья – на левой. Она так и не смогла дошлифовать их в юности – просто не хватило сил, потому что эта процедура каждый раз причиняла ей адскую боль.
Девушка глянула на дорогу и замерла: Игорь смотрел на нее сквозь стекло соседней машины, которая поравнялась с той, где везли ее, буквально на несколько секунд.
Макс сжала побелевшие губы и резко покрутила пальцем у виска.
Соколов грустно улыбнулся в ответ, пожал плечами – а потом кивнул.
– Отпустите девушку, она ничего не знает.
Приземистый, с выгоревшими бровями, мускулистый, похожий на бульдога полицейский громко расхохотался:
– Не, блядь, ты это слышал, Славик? Он еще чё-то вякает.
– Да слышу я, слышу, – хмуро буркнул Славик, который в это время ковырял отверткой в жилете Соколова, перехватив Игоря локтем за шею.
Соколов сидел в неудобной позе, задрав подбородок, но посмеивался про себя над жалкими потугами Славика. Игорь точно знал, что жилет невозможно снять без взрыва, – потому что сам уже все перепробовал.
– А чё тебе баба? – вдруг сообразил Бульдог. – Дрочишь на нее, что ли?
Игорь напрягся.
Славик отпустил его и, ругаясь, сунул отвертку в карман.
– Да на хера она мне сдалась! – Соколов даже сплюнул на пол для убедительности.
– Славик, веди бабу.
– Стойте, зачем? Она просто заложница! Она не знает ничего…
– Ебало завали свое.
Соколова схватили, поволокли по коридору и сунули в ближайшую одиночку – без окон и с железной кроватью без матраса.
Он упал на пол перед закрытой дверью и прижался ухом к щели. Было прекрасно слышно, как полицейские тащат Макс мимо него: она ругалась, пыталась вырываться, а они общались с ней учтиво, по-светски, будто приглашали на бокал вина.
– Пароль от бомбы знаешь?
– Нет.
– А если хорошо подумать?
– Нет.
– Трахалась с ним?
– Нет.
– Кто он тебе?
Повисло секундное молчание, и Игорь понял: сейчас или никогда. Он изо всех сил оттянул жилет, пытаясь его разорвать, – и почувствовал вибрацию таймера.
– Я взорву бомбу! Отпустите ее!
– Славик, заткни его или выруби! Повторяю вопрос: кто он тебе?
– Никто, – глухо ответила Макс.
– Неправильный ответ. А сейчас мы узнаем правильный.
Макс закричала дико, как зверь.
– Не ори! Хватит орать, а то больнее будет! Держи ее, Слав!
– С-сука, кусается! На!
Град тупых ударов, визг и крики Макс.
Горло Соколова перехватило удавкой бессильного страха.
– Давай, штаны с нее снимай! Тварь, на, получи! Сейчас всем отделом выебем, мало не покажется.
– Отпусти! Не трогай меня… нет! Нет!!!
Игорь сжимал и разжимал кулаки, глядя на них дикими глазами. Перед ним стояла тошнотворная картина из газовой комнаты, где он потерял сознание в теле белокурой девочки, которую насиловал мудак в спущенных спортивках.
«Я не могу. Они убьют меня».
– Начальник! – Он оглушительно заколотил в железную дверь, сдирая кожу с костяшек пальцев. – Я вспомнил! Вспомнил пароль! Не трогайте ее!
Соколов едва сдержался, чтобы не закричать от ужаса перед тем, что его ожидало.
Он по-прежнему не помнил пароль.
Крики снаружи мгновенно прекратились.
– Что ты там прогундел, придурок?
– Я дам вам пароль! – надрывно повторил Игорь, не в силах подняться с пола. Он знал все их методы и понимал, что на нем оторвутся по полной. – Отпустите ее! Дайте ей уйти!
Игорь не видел Макс, когда его вытаскивали за шиворот из камеры и пинками толкали к комнате допросов. Он вообще уже мало что видел перед собой и мог только догадываться, что ее отпустили. Когда его, обмякшего и безвольного, швырнули на железный стул в центре комнаты, он выдохнул и улыбнулся – бомба завибрировала.
– У бабы твоей десять минут. Не успеет сбежать – заберем обратно и пустим по кругу при тебе. Понял?
Соколов поспешно закивал.
– Как она выйдет?
– Через дверь, умник. У нее десять минут.
– Какую? Как она ее найдет?
Игорь увидел, как они странно переглянулись. Судя по всему, здесь это было чем-то вроде игры на выживание.
– А это уже не наша проблема. Пароль давай.
– А ручка у вас есть? А бумажка? Куда записать? Я напишу. Боюсь, что перепутаю цифры.
Он пытался тянуть время, нес полную ахинею, полицейские несколько раз вводили неправильный пароль – пока десять минут не прошли.
И тогда Соколов расхохотался и раскинул руки, чтобы принять то, что ему предназначалось, – и, возможно, умереть.
– Чё ржешь, придурок? Пароль давай!
– Ничего, прическа у вас смешная.
– Пароль давай, сука!
«Мы умрем здесь все вместе», – именно эта мысль почему-то особенно веселила Игоря.
Бомба продолжала вибрировать.
Макс была свободна.
Дверь нашлась не сразу, но Макс будто кто-то вел за руку – наверное, ее страх был настолько сильным, что «Капсула» все-таки перестроила снореальность, пока Соколов не видел, и позволила ей выйти из полицейского участка никем не замеченной. Лишь пару раз она столкнулась с роботами-уборщиками, да камеры мигнули, фиксируя ее лицо, – но девушке было уже все равно.
Она бежала со всех ног, задыхаясь, тело плохо слушалось: Макс просто не верилось, что это происходит не в ее сне, а в чужом – и она сама позволила этому случиться. Взорвать Соколова в камере она не смогла только потому, что проекции полицейских распяли ее на полу и Макс не сумела дотянуться до браслета кончиками пальцев.