Колени подгибались, и он сполз от слабости по стене на пол.
Жгучий, остро пахнущий кусочек ледяной ваты в руках Макс медленно двигался по его отбитому лицу. Она светила на него зеленым фонариком.
– Спасибо, что… – Макс закусила губу. Никогда раньше ей не приходилось выяснять, что сильнее, ненависть или благодарность, если они адресованы одному человеку.
Он приоткрыл глаза-щели, черные и узкие:
– Я так и не смог посмотреть на себя в зеркало. Я выгляжу чудовищно? Тебе противно?
– Игорь, мне не важно, как ты выглядишь.
Он обхватил свои ребра и застонал сквозь зубы.
– Тебе только сейчас стало больно? Это шок проходит… Погоди… Дам тебе таблетку.
У него не было сил спорить. Он выпил таблетку.
Потом они, уже надломленные сном (он – под обезболивающими, она – просто смертельно уставшая), дольше, чем положено, стояли плечом к плечу у единственного в комнате дивана.
– Я на полу посплю, – глухо сказал Игорь.
Они лежали в темноте в разных углах комнаты, Макс – на диване, Соколов – на полу на сложенном вдвое сыром полотенце, и молчали.
– Я так не могу, – сказала она, выдержав двадцать минут. – Иди сюда. Это ничего не значит, о’кей? Просто потому, что больше негде спать.
– Не надо, Макс. Все нормально.
Она помолчала.
– Пожалуйста. Я не хочу потом лечить тебя от воспаления легких, учитывая, что в больницу нам нельзя.
Соколов не ответил. Через пару минут он все же приковылял к дивану. Макс отодвинулась к стене. Он осторожно лег на самый край и вязко посмотрел куда-то поверх ее головы, в темноту.
– Игорь, я… хочу тебе помочь. Но не знаю как.
– Дотронься до меня… – Он зажмурился.
Прямо сейчас Соколов снова был в камере, и они пытали его, а он только отшучивался в ответ – и за это они били еще яростней, словно он – последний заключенный на Земле, и больше безраздельную власть им ощутить будет не над кем.
Славик, Бульдог, Старпом и Алексей Иванович.
Он запомнил их навсегда, хотя лиц некоторых не было видно из-под масок.
Макс отполовинила одеяло, набросила на Соколова и на ощупь, в шершавом хлопковом тепле, протянула руку ему навстречу.
Ледяные пальцы сомкнулись вокруг ее ладони, как щупальца осьминога. Он ничего не говорил – только изредка вздрагивал, как от ударов, в абсолютной тишине.
– Не держи в себе… Просто позволь этому быть… – прошептала она и погладила ложбинку между его большим и указательным пальцем.
И он затрясся, как от электрошока, изливая наружу их общую боль, которую он в одиночку сегодня взял на себя.
Боль была с ними в комнате – и она сожрала его, Черного человека Полины Максимовой, полностью.
И сама Полина теперь не могла найти слов, чтобы хоть чем-то его утешить.
Третий дом от Кремля
Макс прикоснулась к покрытому морозным кружевом стеклу и отдернула руку – пальцы от холода прилипали.
«Это ты или я?»
Макс чуть не сказала это вслух, но сдержалась: Соколов был где-то в квартире и мог начать задавать ненужные вопросы.
«Я».
Осень снаружи стремительно превращалась в первые заморозки и хрустальный иней на листьях – они валялись на тротуарах, хрустящие, ломкие и неживые. Их хотелось поднять и согреть в ладонях, но Макс с Соколовым не выходили наружу четвертый день – лечили его раны зеленым фонариком, да и не хотели привлекать к себе лишнее внимание.
Сон дряхлел и паршивел: голуби на карнизы прилетали сплошь безглазые, а из окон Макс начала видеть одних и тех же людей, которых уже встречала в других частях сна, разве что у них менялся цвет одежды; дома грубели и врастали в землю, и город неуловимо стал напоминать Троицк-N; стекла машин мутнели, лица прохожих становились проще и жестче, словно кто-то торопливо набрасывал их рваными линиями, но не прорисовывал в деталях; дверей и лестниц становилось меньше, а лабиринтов и щелей в асфальте – больше. Девушка убеждала себя, что это просто ремонт или корни деревьев снизу выпирают, но внутри росла тревога, которую было ничем не унять: сон Соколова катился в пропасть, и Макс как будто пыталась заморозить его, поставить на паузу – но ничего не получалось.
– Ненавижу сраные костюмы.
Соколов с кислой миной осматривал себя в очередном дорогом «чехле», который ему напечатал автоном, чтобы скрыть бомбу. На этот раз костюм был светло-коричневый, в сдержанном скандинавском стиле, в едва заметную клетку – и очень шел ему.
«Угу, именно поэтому ты их постоянно носишь». Макс закатила глаза:
– Ну хочешь, иди в джинсах, тебя фейс-контроль не пропустит. Это третий дом от Кремля, там явно непростые люди живут.
Игорь с усилием продавил верхнюю пуговицу рубашки в свежую петлю, глядя на Макс в отражении зеркала.
– Надеюсь, сегодня все кончится.
Макс зачем-то сделала вид, что не смотрела на него только что. Она чересчур внимательно изучала проекцию карты: маленькие башенки из красного кирпича, улицы с пиксельными точками автомобилей, площадь с резным забором вокруг и пустое место там, где когда-то стоял мавзолей.
– Я тоже устала.
Еще утром они попытались вместе переслушать запись, чтобы найти хоть какие-то зацепки, кроме моста возле Кремля. Таких мостов в Москве построили уже штук десять, а самый старый – по которому, как полагала Макс, и везли Соколова в день теракта – был еще и самым огромным.
Искать на нем – но что? Надписи? Машины? Людей?
Где-то на сороковой минуте записи побледневший Соколов выбежал из комнаты со словами «Прости, я не могу!».
«Ну и вали, трус».
Она упрямо осталась слушать, хотя внутри волнами поднимались отвращение и жалость – и к нему, и к себе.
«Ищи, ищи, он почти сломался. Не может быть, чтобы там вообще ничего не было».
Она положила ручку на стол и поднесла ухо к ламинированной поверхности.
– Ну же, дай мне эти воспоминания. Теракт. Взрыв. Школа. Давай! – Она надеялась, что «Капсула» все еще слышит ее и сможет вытащить – нет, не из записи, а прямо из головы Соколова хоть что-нибудь, прямо сейчас.
Аудио в который раз кончилось, но ничего полезного Макс так и не нашла. Тогда она установила скорость проигрывания вполовину меньше – и почти сразу услышала нечто новое.
«Я не-е-е могу-у-у, Макс… Я больше не мо-о-огу-у-у…»
«А-а-ани везут меня-а-а, я не еду сам».
«Он сказа-а-ал, все просто. Тре-е-етий дом от Кремля-а-а… Он будет ждать меня там, когда все случится».
Последнюю фразу Соколов выдохнул, как дым, еле слышно.
И она явно была новой.
Макс еще больше замедлила запись. Выставила громкость на максимум.
«О-о-он сказа-а-ал, всё-о-о про-о-осто…» – прогудела ручка страшным растянутым басом Вельзевула.
– Твою мать! – Макс подскочила, потому что Игорь в этот момент дотронулся до ее плеча. – Не трогай меня!
Соколов испуганно приподнял руки. В одной из них дымилась чашка с кофе, которую он секунду назад хотел поставить перед ней на стол.
«Никогда!» – отрезала она мысленно.
Макс готова была поклясться, что, если бы в руке сейчас оказался скальпель, она полоснула бы им Соколову по шее.
«Спокойно. Он просто принес тебе кофе».
«Блин, сам Соколов сделал мне кофе!»
«Это всего лишь кофе, это ничего не значит».
– Я не просила!
Игорь пожал плечами и отхлебнул сам. Похоже, крик его совершенно не расстроил, хотя настоящий Соколов из плоти и крови в такой ситуации точно возмутился бы.
Макс нахмурилась: сон явно радикализировался, их эмоции становились полярнее; ее качало изнутри, как во время шторма, и уже не понять было, где чьи чувства. Это ее ярость и его симпатия – или наоборот?..
– Собирайся!
Она сунула ручку в карман и стала с остервенением вбивать в автоном комбинации символов, чтобы распечатать себе что-то более приличное, чем серый спортивный костюм, из которого Макс не вылезала.
И только когда они уже выходили из квартиры и Макс закрывала за ними дверь, она резко отдернула руку от ручки, за которую секунду назад брался Соколов.
Та была ледяной и полностью покрылась инеем.
– Ильинка, три, дробь восемь… – задумчиво прочла Макс вывеску над маленьким пузатым зданием, которое было выбелено очень аккуратно и внимательно, кажется, вручную, и отделано деревом и чем-то тусклым, желто-коричневым, похожим на янтарь.
Они стояли перед массивным чугунным забором, а внутри дома теплилась жизнь, заснеженную улицу грели уютные окошки, из-за газовых портьер виднелись силуэты людей, которые жили там свои блестящие жизни, – а они стояли на холодной улице, и легкая поземка стелилась им под ноги.
– Третий дом от Кремля, – сказал Соколов, отчего-то хмурясь.
– Кто этот – он? Тот, кто должен был ждать тебя здесь после того, как все случится?
– Да не помню я, не помню! – От злости Игорь пнул камешек на тротуаре, вымощенном старым булыжником.
– Тихо, спокойно! – Макс поспешно огляделась по сторонам: полиции не видно, только какой-то человек на той стороне Красной площади задумчиво бродит вдоль цветущих клумб, накрытых запотевшими углепластиковыми колпаками. По указанию неизвестно кого из мэрии растения рядом с Кремлем должны были цвести круглый год, несмотря на погоду.
Соколов подошел к забору и посмотрел в камеру. Дверь пискнула и открылась.
– Блядь… – выдавила Макс.
– Что?
– До сих пор не по себе, когда ты это делаешь.
Он только улыбнулся и пошел, не оборачиваясь, в белое здание.
– Я войду с черного хода! – вытянула шею Макс, надеясь, что он помнит план здания, который они обсудили несколько раз перед выходом из дома.
Дом был достаточно компактным, чтобы они могли не переживать из-за того, что бомба взорвется, к тому же Макс обещала Игорю следить за браслетом очень внимательно, поскольку на жилете осталось всего десять минут.
Они договорились встретиться через два часа в центре этого дома, у фонтана во внутреннем крытом дворике, когда осмотрят все, что можно, в поисках пароля или документов о теракте.