– Смотри, это лютики, а это ромашки, а это незабудки – знаешь их? Их голосами говорят мертвые, они вырастают на могилах, когда мертвые хотят, чтобы их помнили здесь, на земле. Но ты не бойся. Ты умеешь говорить и с ними тоже – ты же мико. Милосердная и мудрая. Не забывай меня. Не забывай никого. Не забывай.
Макс, заливаясь слезами, смахнула проекцию.
– Я не хочу. Мне это не нужно.
«Ты должна найти воспоминания о теракте. Сосредоточься».
– Покружись, детка! Посмотри, как красиво солнце освещает ткань.
Они стояли в маминой мастерской, и Полина пару раз обернулась вокруг себя.
– Розовое, в черный горох! Идеально! Оно просто создано для тебя.
– Мам, я выгляжу глупо! – заныла Полина, но не потому, что платье ей не нравилось, а потому что она знала: в школу в таком она никогда не посмеет пойти – засмеют.
– Ты выглядишь как ты. Настоящая. Одной ногой в пропасти, другой ногой на небесах, грустная моя, наивная девочка, как бы я хотела, чтобы черного в твоей жизни не было и был только розовый, но тогда это будешь уже не ты, совсем не ты…
Мама погладила ее по голове и стала заплетать легкие, как пух, белые волосы в тощие косички.
«Дальше, дальше, пожалуйста, это совсем не то, мне нужен теракт, неужели здесь нет ничего?.. Этого не может быть! Я знаю, что это сделал он, это точно он, точно!»
– Подсудимый Калинченков, признаете ли вы всю тяжесть вины и всю ответственность за содеянное? Склонение несовершеннолетних к сексу, киднеппинг, двойное убийство, попытка избавиться от трупов через растворение их в бочках с кислотой – вы можете сказать что-то в свое оправдание?
– Я депутат Государственной думы и член партии «Новая Россия»! Это ошибка! Это был не я! Меня подставили.
– В распоряжении суда есть материалы вашей переписки и видеозаписи, предоставленные анонимным лицом, а также показания свидетелей и родителей убитых детей, которые под давлением ваших сообщников отказались от дачи показаний несколько лет назад.
– Это вранье! Это произвол! Я протестую! У меня иммунитет!
Маленькая рыжая девочка пискнула «папа» в предпоследнем ряду и уткнулась в грудь дорого одетой женщины, которая прижимала к глазам белый платок.
«Дальше, это не то, совсем не то!»
Макс сбрасывала книги с полок в надежде, что среди них ей попадутся и воспоминания Соколова, – но, похоже, она только что вскрыла мозг самой себе.
– Вы отказываетесь от дачи показаний?
Седой человек с бородой в рясе священника вцепился руками в резной стул в своем кабинете.
Это задержание Макс тоже помнила, хотя до сих пор немного за него стыдилась, ведь для этого ей пришлось долго шантажировать несовершеннолетнего любовника этого батюшки, что даже для нее было на грани. Тем не менее видео задержания разлетелось миллионами просмотров и подарило ей несколько минут торжества – на большее она обычно и не рассчитывала, потому что радость от таких «побед» слишком быстро сменялась тоской и скрипом железного шара, который отравлял все живое внутри.
– Вы задержаны по подозрению в организации преступной группировки по сбыту наркотических средств в особо крупном размере через сеть церквей по Уральскому федеральному округу. Поступил анонимный звонок. Отец Сергий, пройдите к стене и расставьте ноги на ширине плеч. Мы обязаны вас обыскать.
– Это не то! – В истерике она раскрывала книги на случайных страницах, и они взрывались проекциями, и их становилось все больше и больше, она тонула в шуме голосов, в море собственных воспоминаний – затаенных, болезненных, страшных, уродливых воспоминаний, которые были перед ней как на ладони, но она их не хотела, никогда не хотела, и ей было страшно, и это было не то, совсем не то, чего она ожидала от этой комнаты.
– Дай! Мне! Теракт!
Переписка во всю стену – о да, она хорошо ее помнила.
Max 1*1: Марат, у меня есть документы, которые подтверждают твою причастность к организации пятнадцати неформальных группировок подростков в школах по всей стране для выполнения заказа на раскрываемость преступлений по статье «Госизмена» и «Теракт». Если я обнародую их, тебя достанут из-под земли – или их родители, или твои же начальники.
PoisonGlue: Это не Марат. Что за бред ты несешь?
Max 1*1: А почему тогда ты не отключился и не забанил меня? Конечно, это ты. Я чувствую вонь – потому что ты обосрался от страха.
PoisonGlue: Пошел на хуй.
Max 1*1: О’кей, я жму на кнопку «Опубликовать», и это разойдется по всей сети через минуту.
PoisonGlue: Стой, ненормальный! Псих! Я тебя найду и зарежу, как свинью.
Max 1*1: Ты не представляешь, сколько раз я это уже слышал. Никто до сих пор не смог. Удачи.
«Вложение отправлено»
PoisonGlue: Стой, блядь! Стой! Что ты за это хочешь?
«Вложение удалено»
Max 1*1: Ничего. Просто выйди с балкона. У тебя пятый этаж. Шансы выжить 50 на 50. Отличные шансы, я бы сказал.
PoisonGlue: Ты больной уебок? Я не выйду.
Max 1*1: Дело твое. Пока.
PoisonGlue: Сукааа. Я не выйду. Не выйду. Ты не посмеешь, тебе пизда, тварь, просто ты труп.
Max 1*1: Нет. Это ты труп. Кстати, классные постеры в рамочках, я тоже люблю «Путешествие на Альфа Центавру». Такое ретро.
PoisonGlue: Бля, еще и камеры взломал. Тебе конец, уебок.
Max 1*1: Нет, мне просто дали пароль, тебя свои же слили, чего ты так удивляешься. В обмен на то, что я не опубликую компромат на них. Вы все одинаковые. Давай-давай, выходи на балкон. Я все вижу.
Марат с видео дергано придвинул стол к стене, залез на него, пытаясь вырвать из стены гвоздики камер, но они были вшиты прямо в стыки стен, мелкие, как иголки. Он пытался их выковырять, но пальцы тряслись, а Макс сдавленно смеялась, сидя у себя в комнате в темноте.
Max 1*1: Выходи. Моя рука на кнопке.
Она увидела, как он стукнул несколько раз рукой в стену и отдернул ее. Потом медленно, с перекошенным лицом, пошел к балкону.
Max 1*1: Вот, молодец. Открывай двери на балкон. Теперь ногу за бортик. И вторую.
«Это не то… Все не то».
Макс опустилась на пол и закрыла лицо руками.
В какой момент она стала получать удовольствие от наблюдения за мучениями своих врагов, она не знала – но это был факт. Ее лицо пылало, она судорожно захлопнула книгу про Марата – в реальности Макс так и не узнала, прыгнул он или нет, кажется, нет, – и открыла другую книгу, полностью черную.
Мама.
Опять мама.
Она берет из ее рук рисунок, надрывает в двух местах, чтобы выделить руки человечка, обхватывает ими указательный палец дочери – и Черный человек обнимает ее.
Полина смеется: от бумаги щекотно. Страх, едва дотронувшись до сердца, отступает перед светом глаз мамы, которая сидит напротив и держит ее за руку.
– С тобой все будет хорошо. С тобой все будет хорошо. Потому что ты – мико.
Полина отбросила книгу, но проекция продолжала сиять, подрагивая, – и Макс видела свои руки в маминых, и это была такая пытка, что она не могла больше этого выдерживать.
Макс подбежала к длинному напольному канделябру со свечами, схватила его и в ярости запустила прямо в книжные полки – и они вспыхнули, как порох, как сухой хворост.
Комната мгновенно заполнилась едким дымом, а проекция мамы все сияла напротив нее, и слезы катились сами, разделяя лицо Макс блестящими дорожками на три части, и оно казалось неживым от инфернальных бликов пламени.
«Я не могу больше. Я не хочу».
Рука сама потянулась к браслету; она нажала на него резко, несколько раз – но ничего не произошло.
«Но как?..»
Макс дернула браслет, закусила кнопку зубами – но взрыва не было.
«Это невозможно. Как прекратить этот чертов сон?»
Огонь расползался, потрескивая и заполняя комнату жаром.
Это был страшный баг – но, как назло, он достался именно ей.
«Что ж, ладно. Значит, так тому и быть. С огня все это началось, огнем и закончится».
Она легла на пол и обхватила себя руками. У Соколова осталось минут десять, и долго без проводника во сне он все равно не протянет, да и черт с ним, она уже не в силах вывести его отсюда, пусть впадает в кому, ей все равно, ей так все равно…
Она просто хочет отдохнуть.
Просто полежать в тишине, и чтобы шар внутри не скрипел.
Просто смотреть на пламя и вдыхать дым в ожидании, когда ее вырубит и уронит на дно пропасти, где уже не будет боли, не будет запаха горелой кожи – только темнота, просто темнота.
Она ведь, в сущности, мечтала только о ней с двадцать второго октября.
Без ада продолжения жизни, без шлифовок, без ненависти к себе, без страха перед мужчинами и перед всем миром.
Просто темнота.
– Я не мико, мам… – сдавленно всхлипнула Макс, глядя, как скрючиваются от жара страницы черной книги, и огонь пожирает проекцию мамы, и она дрожит, и тускнеет, и окончательно тонет в разрастающемся пламени. – Я больше не она.
Михаил Витольдович в этот вечер блистал – он сидел у белого рояля в окружении людей в военной форме и наигрывал что-то из Армстронга, небрежно перебирая клавиши, и бокал с красным на верхней крышке рояля был тускл и темен, как венозная кровь, как глаза Соколова, когда он, сжимаясь от тревоги и остатков Дининого наркотика, вошел в желтую комнату.
– А, сынок, мы тебя уже заждались! Проходи, располагайся! Вина? Может, партейку в покер? Как все прошло? Дина, присаживайся!
Что и куда прошло, Соколов не знал, но сделал вид, что знает.
– Все нормально, – отозвался он и устало откинулся в желтое шелковое кресло. В комнате все было желтым, даже кисти на старинных портьерах – очевидно, не модерновом новоделе, а самом настоящем раритете из каких-нибудь музейных запасников. – Мне нужен пароль.
– А-а-а, пароль! – с пониманием закивал Михаил Витольдович. – Конечно, конечно, пароль. Сыграем?