Он щелкнул пальцами, и кто-то безликий во фраке рядом с ними стал распечатывать хрустящие колоды, одну за другой, и раскладывать карты перед ними на стол, покрытый зеленым сукном.
– Зачем мне играть?
– Ну ты же хочешь пароль. Он где-то здесь. Среди этой кучи карт.
Свечи потрескивали в канделябрах, кто-то смеялся, слышался звон бокалов, военные на заднем плане, размытом, почему-то настойчиво ускользающем от Игоря, приобнимали тонких изысканных женщин, усыпанных бриллиантами и сапфирами, одна из них была с мундштуком и все время курила и хохотала, как дурочка.
– Все очень просто. Жизнь вообще очень простая штука – нужно только уметь выбирать и нести ответственность за свой выбор. Эта игра – нечто подобное. Когда захочешь сделать выбор в пользу себя – переворачивай карту. Там будет то, что ты ищешь. Возможно. А возможно, и нет. Как повезет. Правила ясны?
Соколов с сомнением кивнул.
– Хорошо. Тогда представь. Ты можешь построить город. Самый лучший город на Земле. Ты знаешь, что это повлияет плохо на тех, кто живет вне его. Но сам этот город – он будет похож на рай. И те, кто будет в нем жить, обретут абсолютное счастье.
Игорь снова кивнул.
– Но есть одно условие – для этого тебе нужно убить человека. Того, кто говорит, что этот город плохо повлияет на экологию. Ты хочешь строить, ты уже начал, а он все зудит и зудит, и к тебе все больше вопросов со стороны общественности, и ты в панике – ведь ты уже взял кредиты, вложился в стройку, осталось всего ничего. Всего одна жизнь ради счастья всех остальных. Что ты выберешь?
Соколов молчал, сдвинув брови.
– О’кей. Еще одна попытка. У тебя есть безнадежно больной родственник. Ты хочешь уехать, чтобы строить свое будущее в другой стране. И единственное, что тебе мешает, – этот родственник. Ты знаешь, что, если останешься, проклянешь его и до конца жизни не простишь себе упущенный шанс на лучшее будущее. Ты точно знаешь, что твоя жизнь с ним превратится в ад. И еще ты знаешь, что, если уедешь, его сдадут в учреждение, будут бить, за ним будут плохо ухаживать и он умрет в собственном дерьме в какую-нибудь субботу перед Рождеством. Что ты выберешь – уехать или остаться?
Тишина повисла над столом.
– Усложним задачу. У твоего больного родственника скверный характер. Ему принадлежит квартира, в которой ты живешь. Иногда он грозится выгнать тебя на улицу. И еще, когда он не принимает морфин и ему очень больно, он просит тебя задушить его подушкой. Ему невыносимо его существование. Он вспоминает, как ходил на рыбалку и пил водку со своими друзьями, которые его бросили. У него есть только ты. И вот вы остались одни, он в который раз просит тебя убить его. Откажешь – останешься гнить заживо вместе с ним. Убьешь – и будешь свободен. Что ты выберешь?
Рука Соколова дернулась, чтобы перевернуть карту, но он только прикоснулся к «рубашке» кончиками пальцев и чуть сдвинул ее в сторону.
– Я понял. Другой случай. Ты можешь сделать карьеру. Нет, не так – Карьеру. С большой буквы. Ты будешь номером один, долгие годы. Деньги, женщины, автомобили, наркотики, яхты, путешествия, лучшие вечеринки – много лет подряд. Уважение, почет, безграничная власть. Отличные перспективы, в общем. И есть городок. Несколько городков. Допустим, штук сто или, может, тысяча с лишним. Там люди живут очень бедно. Они мечтают жить по-другому, но не готовы ничего особенного делать для того, чтобы достичь своей мечты. Не готовы работать больше восьми часов в сутки, не готовы учиться новому. Они хотят просто жить. Может быть, даже на пособие. Их это устраивает. И вот у тебя выбор. Дать им больше денег, давать им денег постоянно – но они не будут их тратить на образование или на саморазвитие. Они потратят их на машину в кредит, которую никогда не смогут содержать. Или на чуть более дорогую, но все еще некачественную одежду. Или купят много шоколада. Или водки. И они все равно никогда не станут жить лучше – они просто потратят эти деньги и будут ждать еще. И проклинать тебя за то, что ты дал мало. Но есть другой путь. Ты можешь вообще не давать им денег – и вложить их в себя. В свою Карьеру. В новый дворец. В несколько нефтяных вышек. В длительность своей жизни. В женщин. В вечеринки. В технологии. В будущее. В то, чтобы, например, купить себе остров. Яхту. Кусок Луны. Что угодно. И ты знаешь, что эти деньги ты точно потратишь более эффективно, чем те, кто живет в этих городках. Что ты выберешь?
Соколов сжался и смотрел в одну точку, на лбу выступил пот. Казалось, он сейчас просверлит глазами дыру в центре стола.
– Сложный выбор? Знакомый тебе? – Крайнов добродушно хохотнул. – Ну же, решайся.
Рука Соколова лежала неподвижно, как бревно.
– Ладно. Поехали дальше. Представь, что у тебя есть все. Ты купаешься в деньгах и уважении. Но твоя страна разваливается на части. А тебе хочется полного контроля. Беспрекословного. Чтобы никто, ни одна живая душа не смела помышлять о том, чтобы отделиться и пойти против тебя. И вот тебе выпал шанс этого добиться. Единое и цельное государство. Оно будет жить по твоим правилам – и будет жить счастливо. А ты будешь в нем богом, много-много лет. Что нужно сделать для этого? Просто инсценировать убийство детей. И обвинить в этом кого-то еще. На тебя, конечно, никто не подумает. Но инсценировать придется. Все безопасно. Все просто. Что ты выберешь?
Игоря качнуло. Он медленно посмотрел на колени под столом – они дрожали, потому что пол ходил ходуном, как от землетрясения.
– Точно никто не погибнет? – голос Соколова звучал жалко.
– Точно.
Ладонь легла на карты, но Игорь не перевернул ни одной – он просто медленно протащил их по столу и сунул в карман, сразу все.
Поднял глаза на Крайнова – и обомлел.
На Игоря смотрел он сам: черная рубашка, блестящий, как нефть, галстук, идеально зализанные назад волосы и илистые глаза, уходящие в темень.
«Нет. Нет, нет, нет. Это газ. Это все гребаный газ».
Жилет вибрировал, но Соколов даже не мог сказать, насколько давно, – так сильно трясло пространство.
– Я понял. В эту игру невозможно выиграть.
– Это не игра. Это жизнь.
Игорь бросился вон из комнаты, еле сдерживая крик, и помчался по коридору.
«Кира».
– Макс!
9:35
9:34
9:33
«Кира».
– Макс, отзовись! Макс! Я знаю, я не должен был уходить! Макс!
Взвыла пожарная сигнализация, споты на потолке зашипели, изливая воду на бегущего Соколова, – «боярские палаты», обшитые белым камнем, стали скользкими и потемнели, словно лед на апрельской реке. Игорь в панике поднял глаза к потолку – и увидел синие жилы среди белого мрамора, как сосуды на теле утопленника, который долго плыл подо льдом, а потом его наконец прибило к берегу.
– Ма-а-акс!
«Кира, пожалуйста, прости меня, я такой идиот».
Она не отвечала ему, и он смежил веки на бегу, чувствуя, как яростно поливает его водой пространство.
8:55
8:54
8:53
– Макс… Кира… Умоляю тебя! – стонал он сквозь зубы, потому что дыра в центре груди пожирала его, распространяясь черной жижей по ключицам, расползаясь по животу и бедрам и раздирая на куски, бездушные злые куски, как будто тело сшили из трупов и оживили ударом тока всего на секунду, а дальше – снова темнота.
Он вдруг почуял запах дыма и ухватился за него, как за тоненькую ниточку, и начал сворачивать в коридоры, и открывать все новые и новые двери, за которыми чернели необитаемые комнаты без света и людей; его звали пропасти окон, в которые хотелось прыгнуть, но он заставлял себя бежать дальше, чувствуя позвоночником ускользающее время – последнее время своей жизни.
Соколов вдруг словно споткнулся о черную пелену дыма, который шел из-под двери; остановился, распахнул ее – пламя вырвалось наружу, едва не опалив ему ресницы и волосы.
– Кира!
Она лежала в центре комнаты спиной к нему, голова на ладонях, будто просто спала.
Он торопливо забросил ее руки себе на шею.
– Кира, ну зачем, зачем ты это сделала, я ведь уже пробовал, много раз, там ничего нет, там одна темнота, и больше ничего… Я знаю, знаю-у-у…
Игорь не понимал до конца, зачем говорит все это, но чувствовал: Кира подожгла это здание, больше некому, – а может быть, его поджег он сам.
И Соколову стало так плохо и хорошо одновременно, потому что его сознание с этого момента перестало принадлежать ему, оно стало общим – с Кирой, с этим местом, с самой тканью реальности. Ему хотелось залиться слезами, и провалиться в экстаз, и биться головой о стены от ужаса и восторга этой общности, потому что в одиночку себя он уже давно не выдерживал, – но это стало не нужно теперь, ведь они были вместе, вместе – а это значит, что исполнилась его самая давняя и страстная мечта – не быть в одиночестве, – и он больше не был.
Пол шатался, дверные проемы ходили ходуном, открываясь и закрываясь, как рты потусторонних существ, которые пытались их сожрать, пока Игорь нес слишком легкое тело Киры сквозь дым, держа ее «руками предателя», – он почему-то без остановки повторял это про себя, а карты жгли его карман, но Соколову не хотелось смотреть на них, потому что он знал: они пусты, и пароля там точно нет.
Его никогда там не было.
Игорь сидел в каком-то темном углу позади «боярских палат». Он бежал, пока были силы, потом опустился с Макс на снег и просто гладил по измазанному сажей лицу: оно белело под мокрыми пальцами, и Соколов будто рисовал на нем иероглифы, пытаясь привести ее в чувство.
– Кира, Кира, очнись.
Она закашлялась, задохнулась, схватила его за руки, дернулась, подскочила – голова кружилась от дыма и морозного воздуха.
– Что ты надела-а-ал?!
Это был крик животного – дикий, отчаянный, яростный рев подстреленной медведицы, вставшей на дыбы.
– Зачем, зачем ты меня вытащил?! Тварь, скотина, ненавижу, чтоб ты сдох!
Она ударила его в грудь несколько раз, потом отползла и зарыдала, лежа на снегу.