Что это просто он и есть.
– Игорь, я не хочу тебе врать. – Макс сглотнула. – Ты и правда не самый лучший в мире человек. Временами я тебя ненавижу. Но у тебя магнит внутри, это точно. Ты притягиваешь людей – и плохих, и хороших. И еще ты упрямый, как черт, и это не дает тебе сдаться окончательно. Ты все еще борешься за себя настоящего. Ищешь его. И я не знаю, кто победит. Но я желаю победы тому из вас, кто способен рискнуть жизнью, вытаскивая малознакомую девушку из ледяной реки. В общем, я за этого парня. И он в тебе точно есть.
– Да. Наверное… Я не знаю.
Игорь сжал лицо руками, – его тошнило от себя, от собственной мягкотелости и испепеляющей тоски приговоренного к смерти живого существа. Все тело стонало от боли и нежелания умирать, но он словно сросся с часовым механизмом на груди – и нутряным, бессознательным своим чувствовал: ему конец.
Он лег на пол, и слезы полились сами, спрятанные под ладонями.
– Прости меня… Ты не должна быть здесь, все из-за меня… Я думаю о смерти каждую секунду… Потому что знаю – там ничего нет, только беспамятство, земля и темень… Мне так страшно… Если бы я только мог вспомнить, с чего все началось, где я упустил все, – но я не могу… не могу…
Она замерла, как статуя в своем покрывале, заклиная себя не смотреть на Игоря – только в огонь, чтобы не видеть это омерзительное буйство инфантила, чье эго билось сейчас в предсмертной агонии.
«Тебе нужно признать, Соколов, что все люди проигрывают в схватке со смертью. Исключений не бывает».
Он должен был пройти это испытание в одиночестве, как уже прошла она: только огонь, ее стоны и треск рушащихся перекрытий. Макс была заражена смертью, как вирусом; ее тело резонировало от каждого удара, каждой пощечины, которую давала ей жизнь, – и чем больнее, тем сильнее: «Смерть – значит смерть. Так тому и быть. Мы все умрем. Мертвые не воскресают».
Но ее нерациональная, нелогичная часть отчаянно тянулась к этому сгустку сомнений и паники на полу. Она не могла понять, почему Игорь так долго отказывается верить в свою смерть и пытается все как-то исправить – и получает удары, и продолжает бежать, выбиваясь из сил.
И в этом таилась непреодолимая преграда на пути Макс к полному обретению гармонии со смертью. На пути к успокоению. К беспамятству, земле и темени.
И она легла напротив и посмотрела ему в лицо.
Смотрела с болью, через отвращение, как ужас накатывает на него волнами, – и ей бесконечно, до одури хотелось признаться во всем прямо сейчас. Доказать, что они во сне, предложить двойное самоубийство, прыгнуть с крыши – что угодно, только бы прекратить эту пытку, только чтобы он перестал сейчас сгорать заживо прямо при ней.
В панике она обхватила его и закричала:
– Ты не умрешь! Слышишь?! Ты не умрешь! Не здесь и не сейчас! Смерть не выбирает таких, как ты! Ты лаки мен! Ты не хочешь ее, и она тебя тоже, ты все это выдумал! Вспоминай, вспоминай, почему? Почему ты это придумал, почему тебе надо умереть? За что? С чего все началось?
– Я не знаю, не знаю, не знаю….
И вдруг он замер.
Она насторожилась.
– Макс, я… Я вспомнил… Какой-то бред… Но нам точно надо в это место. Придется поискать, но я знаю, что это оно. То, с чего все началось. Ты сказала, и в голове будто щелкнуло. Это оно и есть. Это оно и есть…
Девушка затихла, боясь спугнуть это состояние прозрения, – если то, о чем говорит Соколов, и правда изначальное, Первопричина, значит, рядом хранятся и самые страшные его тайны, среди которых, возможно, – ключ к ее катастрофе.
– Я тебе верю. Я верю тебе. Мы обязательно пойдем туда.
– Поедем… – Соколов сразу обмяк в ее руках от этого призрачного шанса на спасение. – Это далеко. Ты обещаешь, что мы поедем?
– Да. Дашь ногу посмотреть?
Он кивнул, и Макс, сжимаясь от неясного предчувствия, сменила ему повязку.
После этого Игорь почти сразу вырубился прямо на полу перед ней. А она все не могла успокоиться, так и просидела рядом всю ночь, глядя в его заострившееся, измученное лицо, изучая эти отталкивающие черты, которые стали для нее единственным символом надежды – пусть и не на светлое (возможно, темное), но все-таки будущее в этом проклятом, бесконечном и бессмысленном сне.
Макс распахнула дверь Geely и вышла за ним наружу.
Соколов стоял посреди бескрайнего моря рыже-коричневого песка и хмурился.
Дальше была только пустошь.
Макс знала, что пустошь не сулит ничего хорошего. Выжженное, полное отмерших воспоминаний место. Глубокие слои подсознания, которые влияют на нас больше, чем мы бы того хотели, но всегда остаются невидимыми и недоступными – в обычном состоянии.
Мертвый песок клубился под ногами поземкой, и Макс с тревогой почувствовала, что если стоять на месте долго, не меняя положения, то ноги начинают потихоньку увязать, как в болоте.
Она сделала шаг вперед, отклеив ноги от чавкающей поверхности.
Соколов выглядел обеспокоенным: его подсознание явно противилось такому грубому вторжению.
– Что это за пустыня такая? Посреди Подмосковья?
– Это карьеры. Раньше тут была разработка, мел и глина, они смешались, и получилось вот такое. Сейчас ее забросили – бюджета нет, кажется. – Макс врала напропалую, выдумывая на ходу, стараясь удержать Игоря на волне раскрытия глубинных воспоминаний.
– А-а-а… – протянул он, силясь сложить запутанные обьяснения воедино и извлечь смысл. – Хорошо. Тогда мы точно должны вернуться, я не знаю этого места.
– Но ты же сам велел мне ехать сюда, ты указал это место на карте, значит, помнишь его?
– Э-э-э… Мне казалось, я помню. До тех пор пока не увидел это.
– Слушай, это всего лишь карьер, – сказала она беззаботно, но ее начало трясти, потому что она ощутила: то, что он там прячет, – действительно Первопричина. – Мы просто пройдем по диагонали, я уверена, так будет быстрее. Вон, смотри, там на горизонте какое-то темное здание, может, нам туда?
Соколов молчал. По его лицу пробегали волны неконтролируемого страха.
– Мне просто не нравится это место, – глухо выдал он наконец, глядя в пространство.
Ветер шумел, оранжевая поземка осыпала его кроссовки, он переминался с ноги на ногу.
– Слушай, ну мы быстро пройдем, и все. – Она ласково заглянула ему в глаза и, секунду поколебавшись, взяла его за руку. – Ты же хочешь вспомнить пароль?
Соколов шарахнул ее глазами:
– Макс, что происходит?! Зачем мы туда идем? Почему нельзя пойти другим путем?
– Другого пути нет.
Она протянула ему карту (боже, благослови «Капсулу», которая тут же сгенерировала туда подробную карту с этим злополучным карьером). Карьер находился у самого края, а за ним – несколько отдельно стоящих объектов, похожих на дома. Дальше карта кончалась.
– Блядь… Как это все… – Он сжал кулаки. – Сам тебя сюда затащил, а теперь стою на месте. Но я не могу этого объяснить – просто внутри меня как будто все кричит: «Не ходи туда, не ходи туда!» Как это понимать?
– Эй, эй! – Макс взяла его за плечи. – Посмотри на меня.
Соколов посмотрел, и ей стало так плохо – физически, до тошноты, – что она поняла: спрятанное им там намного хуже всех ее самых ужасных опасений. Но у нее не было выбора. Макс не могла просто пожалеть его, и снова никуда не пойти, и бродить по кругу.
Она накручивала себя, чтобы ненавидеть его, как все эти годы, как в самом начале, – и больше не идти у него на поводу. Их разумы схлестнулись в немой битве, глаза в глаза, и лишь маленькая часть Макс кричала от боли и бессильного, затаенного чувства привязанности к нему. Чувства, которое родилось здесь, во сне, как в тюрьме, и этому не было места в ее душе, ни под каким предлогом. Особенно сейчас, когда она всем телом чуяла, как куница, как дикий зверь в погоне: стоит им дойти до конца, ей захочется уничтожить это чувство навсегда.
Но проблема заключалась в том, что сейчас – сейчас – еще было до. И Соколов был все тот же: худой, растрепанный, с черными дырами глаз, с бомбой на груди – и разбитый ее прикосновением на мелкие осколки.
О, она знала это страшное чувство. Оно было написано у него на лбу, на кончиках пальцев и на крыльях носа, которые приподнимались от тяжелого дыхания. То единственное чувство в нем, что было сильнее страха.
То, что она увидела, стоя рядом с Соколовым на мосту.
Макс нестерпимо захотелось продлить этот момент, преломить его и сделать каким-то… более светлым, что ли? Это было похоже на прощание. Она знала, что они больше никогда не будут так извращенно, болезненно близки, – и почему-то ей было бесконечно этого жаль.
Макс вдруг поняла: все, что она может сделать для них обоих сейчас, – не разрывать контакт. Быть рядом до конца – что бы это ни значило.
Она вытащила из кармана то единственное, что в этом сне действительно принадлежало ей. Медленно протянула руку к уху Соколова, осторожно вставила один наушник ему, другой – себе.
Это не могло быть чем-то иным. Только та песня, которая была там всегда. Ее одну Макс зачем-то загрузила в плеер «Капсулы» перед самым погружением.
Она нажала на «play».
Oh life is bigger
It’s bigger than you
And you are not me
The lengths that I will go to
The distance in your eyes
Oh no I’ve said too much
I set it up
That’s me in the corner
That’s me in the spotlight
Losing my religion [11]
Она так и не поняла, в какой момент они обнялись и едва заметно, с закрытыми глазами начали качаться из стороны в сторону. Музыка пробирала до самого нутра, до костей и нервов, до слез, которые оба так бессмысленно сдерживали.
Когда мелодия стихла, Макс открыла предательски блестящие глаза и увидела его, болотно-зеленые, напротив.
Ее пронзило жуткой тоской от невозможности все это отменить.
– Я доверяю тебе. – Он слабо улыбнулся – белый, истончившийся от предчувствия беды, но удивительно спокойный.