Соколов никогда не встречался с «кардиналами» – они лишь изредка обменивались кодами, которые для каждого случая были свои. Он знал их все до единого. И сейчас хотел отправить тот, что означал снятие с него наблюдения на двадцать четыре часа.
Игорь применял этот код лишь однажды, весной 2058 года, когда через сутки после того, как он перерезал ленточку на открытии Нового Катуньского моста, одна из секций этого самого моста обрушилась в воду – и утащила вслед за собой автобус с туристами.
Волна тогда поднялась страшная: первые несколько часов Игорь еще пытался читать комментарии и даже отвечать на них под вымышленными именами (зачем, зачем?!), а потом Рома выпустил ботов – и настоящий Соколов замер, ненужный и неуместный в этой лавине.
Тогда он впервые провалился в яму – в ничто, в беспамятство – и очнулся только наутро, на полу своей ванной, с головой, пылающей от мигрени, с дырой в груди и полным отсутствием мыслей. Во сне Игорь почему-то прижимал к груди раздавленный стеклянный стакан из-под виски, и только невесть откуда взявшийся на нем толстый свитер шоколадного цвета не позволил ему изранить себя.
Это была его первая большая катастрофа на президентском посту, первый скандал, в котором Соколова растащили на монтажи и мемы буквально все. Его препарировали, как лягушку, развернули, как конфетный фантик – а внутри не оказалось ничего, – и с тех пор Игорь уже не мог отделаться от ощущения, что больше не владеет своим телом и словами, которые говорит, – только плывет днями и ночами в каком-то тусклом киселе из отрепетированных речей на камеры.
Именно тогда Соколов вспомнил про код. Он набрал его, лежа на полу – и «кардиналы» ответили ему спустя три минуты сорок пять секунд.
Это было пустое сообщение – и оно означало «да».
С этого момента Соколов мог целых двадцать четыре часа находиться в AR-маске под чужим именем, совершать покупки, ходить на свидания и встречи, передвигаться без камер или просто спать – словом, делать все, что обычным людям давалось по умолчанию, а для президента было заоблачной роскошью. Он уже тогда стримил всю свою жизнь на камеры и за два года приучил зрителей к этому настолько, что исчезнуть без объяснений не мог.
Тогда, в 2058-м, вместо того чтобы отоспаться после алкогольно-наркотической комы, он надел самое дешевое серое пальто, кроссовки, перчатки, AR-маску и вылетел на место катастрофы прайвет-джетом, в котором не было никого, кроме хмурого пилота.
После перелета Игорь несколько часов трясся по ухабам по дороге в поселок, примостившись на заднем сиденье такси, и в сумерках сверялся с картой в очках: он уже давно никуда не ездил сам.
Когда Соколов наконец добрался до места, то просто встал на берегу, глядя на Катунь, полную мутной весенней воды, и долго смотрел в пуговичные глаза мягких игрушек, пытаясь понять, зачем он вообще приехал, – а ветер трепал дешевый целлофан на подвядших георгинах и гладиолусах, которые грудой лежали у стихийного мемориала, организованного местными.
Ему не было больно, нет, – он просто онемел, пытаясь распознать, где границы его тела, а где начинаются мир и его, Соколова, ответственность, вина и позор, преступление, наказание и забвение.
Любые слова казались ничтожными, и даже сам мост выглядел как картонная декорация из мыльной оперы. Игорь торчал на берегу соломенным чучелом, которое никак нельзя было оживить, только сжечь, – но даже спичку к нему поднести было некому – уже тогда.
17590ts56
Соколов с трудом ввел две последние цифры и нажал «отправить».
«Зачем, зачем ты это делаешь, не лезь, дай Рекрутову работать, она – преступница, с ней не надо говорить, ее просто надо убрать, она – шпион».
Ее искали уже сутки, очень осторожно и негласно, сотрудников центра прогнали несколько раз на полиграфе, но все было бесполезно: никто ничего не знал о настоящей Кире – или как ее на самом деле звали? Макс? Она сбежала в антипеленговой маске – камеры на выходе ее не распознали, – а потом пешком пошла через лес и, видимо, села в заранее спрятанную машину – и теперь отследить ее передвижения было невозможно.
Часы на его руке мигнули.
«Премьер-министр Китая, конфколл, 21:00».
Соколов не спал больше суток с момента выхода из «Капсулы», ничего не ел и только пил кофе, который исправно приносила ему в палату красноволосая медсестра. Он понимал, что встречу с китайцем, скорее всего, придется перенести – но тогда опять начнутся вопросы…
Он глянул на часы: без десяти шесть вечера. Пора было принимать таблетки, но он тянул, словно ожидая, что эти несколько минут изменят исход дела: внезапно ему доложат, что Макс нашлась, и не придется никому отправлять закодированное сообщение.
От боли грудь распирало – и он все-таки сунул руку в карман спортивных штанов, нащупал баночку с таблетками и зажал в кулаке. Пошел в ванную, шаркая ногами, как старик, сбросил одежду, поставил босую ногу на ледяную белоснежную поверхность душевой кабины, закрыл за собой дверцу. Включил воду, дождался, пока стекла запотеют от пара, и проглотил таблетку.
«Кира, Кира, Кира…»
Игорь сел на горячее дно душевой кабинки и стал крутить в руках баночку: брызги падали и разбивались о нее, капли медленно стекали по желтым пластиковым бокам.
Закрыл глаза.
«Дыши, дыши…»
Красноватый свет сочился из-под век, шумела вода.
Ему вдруг показалось, что таблетки не действуют так, как раньше: он почти не ощущал той волны спокойствия и умиротворения, которая накатывала на него каждый раз после их употребления.
«Мертвые не воскресают. Мы все возвращаемся к тому, с чего начали».
Макс перед его мысленным взором упрямо повторяла эту фразу – и стреляла себе в голову, раз за разом.
Пальцы Соколова потянулись к крышке баночки, вторая таблетка легла под язык.
«Мы все возвращаемся к тому, с чего начали».
«Где ты? Как ты вообще можешь быть связана с терактом… Я же ничего не прошу, я тебе не угрожаю, я просто хочу ответов, Кира… Я хочу правды!..»
«К тому, с чего начали…»
Он вдруг застыл от осознания – потому что понял наконец, где она.
«Мы все возвращаемся к тому, с чего начали…»
Мокрые часы безостановочно мигали. Он дернулся посмотреть – так и есть, пустое сообщение.
– Кристин, мне нужны одежда, маска и машина-гибрид с ручным управлением. Без камер и без охраны. У тебя полчаса.
Троицк-N на закате казался Соколову потрепанным, но каким-то потусторонне прекрасным, укутанным в золотистую пыльцу умирающего сентябрьского солнца. Игорь проглотил третью таблетку перед тем, как сесть за руль, – и, кажется, это было слишком.
Граница зрения помутнела, а в центре картинка, наоборот, углубилась и раскрылась дополнительными оттенками – так что теперь даже этот индустриальный городок-сателлит завораживал Игоря витиеватыми сводами и разнокалиберными крышами, как на старых открытках, которые вкладывали в детстве в жестяные коробки с печеньем. Город был живым и милым, звал выйти из машины, лечь где-нибудь на уличной лавочке и замереть с закрытыми глазами, слушая шепот только что ушедшего отсюда лета.
«Макс, Макс, Макс…»
Сердце колотилось в горле: Соколов знал, что она точно здесь, в глубине этого маленького сонного города, в той самой школе – она же буквально показала ему это во сне, она звала его прямым текстом: «Мы все возвращаемся к тому, с чего начали» – и потому он вел машину яростно и рвано, словно опаздывал, хотя потратил пока всего два часа из отпущенного «кардиналами» времени.
Тело всю дорогу стонало от узнавания: вот он за рулем, вот Макс, вот пистолет, закат, лес, горизонт – за что, Кира, Кира, Кира…
Он вдавил педаль в пол: город пустовал, редкие машины шарахались от него на перекрестках. На Игоре поблескивала AR-маска какого-то пожилого мужчины с седым ежиком, который походил то ли на прораба, то ли на инспектора ДПС, – Соколов выбирал наугад, даже не глядя в зеркало.
Игорь все сворачивал и сворачивал в золотистые тихие улицы, встречая редких прохожих, проваливался все дальше и дальше в паутину города, пока наконец не нырнул в лесной массив – точнее, это был какой-то старый разросшийся бесхозный парк.
Вдоль деревьев разлегся унылый частный сектор, а между ними вился старый переулочек, который упирался в ворота и забор. Весь район казался нежилым и заброшенным, кое-где виднелись таблички «Реновация», «Выселение» – Соколов отчего-то содрогнулся, но все равно поехал дальше.
Парадоксально, но Игорь так ни разу и не побывал в этой школе, ни до, ни после теракта – зато видел ее бессчетное количество раз на фото и видео да еще раскрывал огромные проекции планов здания в своем кабинете в «ОКО» – поэтому сейчас узнал ее безошибочно.
Школа торчала на площади, покрытой высокой сорной травой, как гнилой зуб с бурыми пятнами обугленных кирпичей. В окнах виднелись проросшие сквозь груды мусора деревья, маленькие и зеленые, полные какой-то безумной надежды.
Соколов остановился, заглушил двигатель и открыл дверь.
Поставил левую ногу в траву.
Тишина.
«Ее здесь нет. С чего ты взял, что она вообще здесь? Уезжай, давай, гони отсюда в Москву и никогда никому не рассказывай о том, что ты был здесь. Они найдут ее сами, они все сделают, они сами все сделают…»
Он вытащил вторую ногу почти насильно – и снова дежавю: заправка, робот, разбитое стекло, пистолет, Макс на пассажирском сиденье.
«Мы все возвращаемся к тому, с чего начали».
Соколов со злостью пнул дверь: она закачалась, будто сломанное крыло бабочки. Он даже не стал ее закрывать – просто пошел вперед, чувствуя, как щекочет щиколотки под джинсами высокая трава. Пахло росой и сеном, пыльцой, поздними цветами и – едва заметно – гарью. Он шел, понимая, что просто сойдет с ума, если не поговорит с ней и не выяснит, что с ним происходит, – судя по всему, Макс заложила ему какой-то триггер во сне, от которого теперь он не мог избавиться.