Солнце било в глаза; она бежала, то и дело встречая кордоны черных людей в бронированных костюмах; решетки, заборы, полосатые ленты, оранжевые конусы – какой-то страшный сон, это не может быть правдой, зачем, зачем я его отпустила, почему не убила его, я должна была, должна, но не смогла, тряпка, тряпка, тряпка!
У бара на Чистых прудах толкались люди в пиджаках – чиновники или бизнесмены, женщины в застегнутых на две пуговицы дорогих пальто, несколько рабочих в неоновых робах. Кира торопливо вытащила из кармана значок с триколором и нацепила на рубашку, изобразила на лице воодушевленную улыбку и протиснулась сквозь стаю «пиджаков» в гудящую темноту зала.
– Кристин.
– Да, Игорь Александрович.
На часах было девять тридцать утра, он стоял в ванной перед огромным зеркалом и мрачно рассматривал шею: на ней до сих пор были видны синяки от арматуры.
– Передай Крестовскому, что у меня тридцать девять и пять, стрим отменяется.
– Вы перенесете стрим в четвертый раз? – осторожно поинтересовалась Кристин.
Игорь ничего не ответил.
«Тянешь время», – мигнуло на часах сообщение с закрытого номера.
Он вытащил из воздуха клавиатуру, пальцы зависли над клавишами, которые едва заметно сияли в ожидании.
Сейчас или никогда.
«Могу постримить из Башни, если мы горим».
«Давай, сынок. У тебя все нормально? Все в силе?» – не успокаивался номер.
Игорь усмехнулся и посадил на шею маленького робота-гримера, похожего на жука. Тот начал ползать по синякам и заливать их тональным кремом. Стало щекотно.
«Более чем. Готов через полчаса».
Соколов двинулся к нишам с одеждой, которые Кристин, как обычно, открыла для него, и выбрал самый роскошный черный костюм из всех, что нашел, белоснежную рубашку и тонкий угольно-матовый галстук. Медленно провел ладонью по столешнице, где под стеклом виднелись ряды очков, запонок и других безделушек за миллионы крипторублей.
«Тебе они больше не понадобятся».
Он подтащил изогнутое футуристичное кресло к столешнице, сел, устроился поудобнее, положил руки на стекло – аккуратно, как школьник.
Посмотрел в пустой квадрат стены, обрамленный рядами одежды, висящей справа и слева. Пахло почему-то жасмином – наверное, это Кристин добавляла в гардеробной какой-то ароматизатор, а он и не замечал.
Годами ничего не замечал.
Игорю вдруг почудилось, что это одежда кого-то, кто давно умер, и ему сейчас предстоит генеральная уборка. Нужно будет выбросить все, что связано с этим человеком, на помойку.
Он оглянулся.
«Девочки со спичками» на стенах спокойно наблюдали за ним. Огоньки на картинах горели ровно, как и всегда, безуспешно пытаясь отогреть белоснежный лед мраморной ванной.
Соколов вдруг осознал, что смотрит на них в последний раз.
– Кристин, у тебя есть свободные камеры?
– Да, две или три.
– Отправь сюда.
– В ванную? Но вы же наложили запрет…
– Я сказал, отправь их сюда. И не включай, пока я не скажу.
«Игорь Александрович, вы будете стримить прямо из ванной? Но почему?»
«Да, Рома. Вирус какой-то. Не хочу никого заражать. Не могу даже выйти, сам понимаешь, прижало меня».
«Ясно. Текст у Кристин. Вам точно не нужна помощь?»
Игорь не удержался и улыбнулся, представляя лицо Крестовского прямо сейчас. Важнейший стрим десятилетия – и без Ромы. Ай-ай-ай. Вряд ли он успеет добраться сюда из пресс-центра за полчаса.
Соколов услышал, как двери ванной пискнули и открылись. Тихо прожужжав, к нему подлетели три камеры – две небольшие, белые и круглые, как мячики для гольфа, и одна черная, потяжелее, широкоугольная, в форме куба. Красные лампочки на них не горели.
Он выдохнул, достал из кармана наушники и вставил белые капельки в уши.
– Кристин, включи тот плейлист, который мне собирала Мечникова несколько недель назад.
Соколов так его и не послушал – но, кажется, момент настал.
«Кира. Кира. Кира». Тело отозвалось мучительной болью.
– Включаю.
Музыка – незнакомая, странная, грохочущая – разорвала голову, как выстрел в упор.
«М-м-м. Нейророк. Неплохо».
Острые цифровые голоса созданных нейросетями подростков, которые пели про любовь и смерть на фоне ревущих гитар, помогли ему наконец стряхнуть оцепенение.
Музыка качала.
Улыбаясь и кивая, он вытащил из воздуха проекцию экрана и консоль с кодом.
Ввел несколько строк – по экрану побежали бесконечные списки имен, тысячи цифр, замыленные видео, файлы, цепочки поставок.
Delete
Delete
Delete
Он мечтал, чтобы удалить себя из реальности было так же легко, как эти файлы. Соколов писал сложносочиненный, выдающийся, наверное, самый лучший код в своей жизни, чтобы успеть все уничтожить за полчаса до стрима; он вырезал, чистил, проходился катком; блокировал двери Башни, блокировал камеры Башни, чтобы никто не вошел и не посмел его прервать.
«И да, Рома, пошел на хуй со своим текстом!»
Соколов не оставлял после себя ничего, он выжигал свою жизнь цифровым напалмом, словно не было этих восьми лет и он не пытался здесь что-то изменить, хотя в глубине души всегда знал, что это бесполезно. Потому что главное и единственное, что нужно было давно поменять, – это он сам. И Соколов делал это прямо сейчас – прах к праху, дерьмо к дерьму, и он теперь в этом цифровом дерьме упокоится тоже.
Игорь мельком глянул на себя в зеркало: серое лицо, запавшие щеки, дико горящие глаза – они впервые выглядели не илистыми и темными, а напоминали зеленые семафоры, подернутые по краям радужек золотом.
Человек из отражения был похож на зомби.
«Мертвые не воскресают, – подбодрил он себя фразой Киры. – Бояться нечего. Ты давно сдох, больной ублюдок».
Люди облепили все возможные поверхности. Кира еле нашла себе место за стойкой – какой-то парень в синей футболке уступил ей стул, видя, что девушка вот-вот упадет.
– Очень душно, – слабо улыбнулась она.
Многочисленные виртуальные экраны висели в задымленном пространстве бара – посетители бесконечно парили свои вейпы, кто-то курил кальяны, многие делали это торопливо, будто куда-то опаздывали, – и поэтому воздух можно было резать ножом.
Оставались последние минуты до стрима. Экраны транслировали новости спорта, хотя за соседними столиками все только и обсуждали, что новый закон, и никому не было дела до забитых голов и заброшенных шайб российских спортсменов. В левом нижнем углу экрана орала на Киру плашка таймера обратного отсчета: красные цифры на черном, красное на черном, красное на черном – это что, сон? Они с Игорем все еще в «Капсуле»?
01:44
01:43
01:42
Кира сдавленно рассмеялась. Несколько человек обернулись. Она вжала голову в плечи, стараясь стать невидимой, и изо всех сил вцепилась в стойку.
На проекциях замелькали титры. Парадно развевались 3D-флаги, ревел гимн. Потом экраны вспыхнули ослепительным светом, и стала видна Комната – та самая, в которой Кире все-таки удалось побывать, пусть и во сне.
– Президент Российской Федерации Игорь Александрович Соколов.
Она медленно подняла голову, чтобы посмотреть на него.
Он был совсем не похож на себя. От Игоря осталась бледная тень – и, кажется, это заметила не только Кира. Она вдруг почувствовала, как внутренности проваливаются вниз; ей захотелось зажмуриться и кричать, изо всех сил, долго-долго, чтобы в этом проклятом баре вылетели стекла и стало можно дышать.
«Я не могу дышать, пожалуйста, я не могу дышать, здесь очень душно, душно, очень душно…»
Тихий шепоток пронесся по бару:
– Что с ним?
– Он заболел?
– Паршиво выглядит.
– Доброе утро, друзья! – Как только Соколов открыл рот, все немного расслабились – его бархатный голос обычно успокаивал зрителей. – Сегодня важный день для нашей страны.
Цифровой президент сидел за белым столом, аккуратно сложив перед собой руки. Позади него виднелось панорамное окно, выходившее на восточную сторону Башни, и оттуда рассеянным светом лились солнечные лучи, которые поджигали его затылок и плечи, придавая ему какой-то потусторонний ореол святости, – хотя лицо Соколова больше напоминало лик Люцифера.
– Как вы знаете, наше правительство усердно работает над тем, чтобы мы все чувствовали себя в безопасности. Мы тратим на эти цели до ста миллиардов крипторублей ежегодно – но, кажется, этого недостаточно.
– Да уж, денег опять недостаточно, давай еще, вертолетный. Консерваторы точно сегодня не обойдутся без подачек, это ж, блядь, жизненно необходимо, а главное, за наш счет… – прошипел кто-то по левую руку от Киры, но она даже не оглянулась.
Кира сглотнула и с трудом заставила себя посмотреть на шею Соколова: на ней не было видно никаких следов.
«Лучше б я тебя убила. Что ты делаешь? Что ты творишь?!»
– И сегодня, прежде чем я подпишу принципиально важный для каждого из нас документ, мне хотелось бы вспомнить о той большой трагедии, которая разделила жизнь нашей страны на «до» и «после». Теракт Двенадцати школ.
Глубокое молчание затопило бар.
– В тот день террористы покусились на святое – на наших детей. Они захватили одновременно десять тысяч школьников в двенадцати учебных заведениях по всей стране. Мы искренне пытались спасти всех. Но в итоге все-таки потеряли двенадцать человек. Двенадцать маленьких ангелов. Это страшное событие послужило нам очень хорошим уроком. Оно стало толчком для полной камеризации России частно-государственной компанией «ОКО» и позволило в рекордные сроки сократить количество преступлений в стране более чем на пятьдесят процентов.
Кира медленно закрыла глаза – она чувствовала только боль, стыд и испепеляющий ужас, словно это она сидела сейчас перед камерами под взглядами сотен тысяч человек и собиралась сделать непоправимое.