– Как вы помните, в момент совершения теракта у руля «ОКО» стоял ваш покорный слуга. И сегодня я хотел бы отдельно поблагодарить каждого из вас за доверие, которое вы мне оказали, проголосовав почти единогласно за мою кандидатуру в первом туре президентских выборов восемь лет назад.
– Да-да, мы все поняли, давай к делу! – не унимался шепот рядом с Кирой.
– Закон номер сто сорок семь мог бы позволить нам предупреждать и ликвидировать такие трагедии в зародыше. Он мог бы стать первым мировым прецедентом, когда правительство настолько внимательно относится к вопросу безопасности, что готово проверять даже мысли каждого человека. И это стало бы универсальным способом защитить всех, кто живет в России, от подобных трагедий.
Кира резко открыла глаза. Сердце колотилось как бешеное.
«Мог бы… Но?..»
– Но есть одна проблема. Теракт Двенадцати школ организовал я.
Кира зажала рот рукой.
Кто-то охнул, люди стали оборачиваться друг к другу.
– Как видите, это мне удалось сравнительно легко. И чтение мыслей меня в этом случае не остановило бы – просто потому, что читать мысли таких, как я, вы все равно никогда не сможете, хоть с законом, хоть без. И да, по нашей задумке после подписания сто сорок седьмого спецслужбы должны были бы читать ваши мысли только с одной целью – чтобы вы никогда, ни за что в жизни не бунтовали.
– Это фейк?! – истерично выкрикнул кто-то с задних рядов.
– Посмотрите, он даже не похож на Соколова… Это фейк!
Люди в баре зашумели и загоготали, как гуси, повскакивали со своих мест.
Одна Кира, словно в тягучем кошмаре, наблюдала, как Соколов (в том, что это именно он, она ни секунды не сомневалась), весь белый, под стать своей Комнате, нажимает на какую-то кнопку – и стол перед ним исчезает, рассыпается пикселями – и вся остальная обстановка вслед за ним, обнажая знакомые Кире светлые мраморные стены с прожилками.
Соколов сидел перед камерами в кресле в той самой ванной из сна, где она нашла его труп.
Ванная была реальна.
И за спиной у него висели десятки «Девочек со спичками».
– Безопасность – это иллюзия. Мне это наглядно показал один… очень близкий человек. Поэтому прошу вас – распрощайтесь с иллюзиями.
Кира смотрела в цифровые глаза Соколова, не отрываясь.
«Боже, чертов самоубийца, они же тебя разорвут… Это можно было сделать как-то по-другому…»
Но как по-другому, Кира просто не знала.
– Сейчас я назову фамилии всех причастных, но я хочу, чтобы вы уяснили: основная ответственность за теракт лежит на мне…
И вдруг бар охнул: проекцию вспучило изнутри и разорвало беззвучным дымом – и все схлопнулось и стихло.
– Алло, Сань, ты это слышал? Отменяй сделку. Отменяй, говорю! Сейчас все полетит к хуям!
– Блин, да он под кайфом был. Ты его лицо видел? Наркоман долбаный.
– А что в конце случилось? Взрыв?
– Помощники наконец добрались до пульта управления. Соколов страну доведет до развала, вот увидишь!
– Готов поспорить, вечером скажут, что это был фейк, нейросети и все такое.
– Да ты посмотри, откуда он стрим вел! Когда фон отключил, что это было, ванная? Да если б я фейк делал, на кой черт я полез бы в ванную? Картины еще какие-то…
– Это точно фейк. Или двойник. Ну не мог он устроить теракт, просто не мог, он же всю дорогу топил за безопасность.
Кира стояла на улице перед баром и держалась за стену.
Все плыло, она скользила глазами по машинам, которые собрались в пробку, синий «хендай» заехал на тротуар.
– Взорвали! Башню взорвали!
Люди вытаскивали из часов экраны: те вспыхивали и распускались меж человеческих голов, как гигантские цветы.
Кира смотрела вместе со всеми – и не видела, не осознавала до конца, силилась рассмотреть что-то еще – но были только эти экраны.
Блестящие столбы небоскребов. В центре – уже знакомый ей, самый высокий, самый острый, с сине-серебристыми зеркальными окнами и пентхаусом на верхнем этаже.
Верхушку небоскреба вспучивает и разрывает пузырем огня и дыма. Осколки стекол, как конфетти, летят вниз.
Ей нестерпимо хочется лечь на землю – но нельзя, нельзя. Почему нельзя?
Пространство гудит. Это кровь в ушах? Машины сигналят? Или люди кричат?
Небоскреб на видео продолжает взрываться – снова и снова, на повторе, – но Кира уже не видит его.
Она просто запахивает куртку плотнее. (Почему такой сильный ветер, погода меняется, что ли? Так холодно!) И медленно идет домой.
Кира стояла перед дверью квартиры – но не той, которую предоставил ей Аррат, а перед той, что была похожа на бетонный куб.
Она рискнула вернуться сюда лишь спустя несколько недель после взрыва Башни, когда протесты на улицах стали постепенно стихать, – потому что вспомнила про платье мико. Оно так и осталось лежать в одной из картонных коробок – у Киры не дошли руки распаковать вещи после переезда.
Дни до этого момента превратились в бесконечную жвачку. Кира только и могла, что два раза в день открывать кухонный шкафчик и высыпать себе на ладонь таблетки, утром – успокоительные, вечером – мелатонин. Она купила их на следующий день после взрыва, сразу несколько коробок.
Таблетки делали свое дело: Кира бесконечно спала, что-то ела, на автомате листала новости – там все было переполнено Соколовым, она шарахалась от заголовков, старалась не проваливаться в них, но они всё сыпались и сыпались на нее, и никуда от них было не деться.
Признание Игоря блогеры разобрали на цитаты, по секундам, и зачем-то вывернули наизнанку, извратив смысл; откуда-то вдруг появились очевидцы, которые якобы видели беспилотник какой-то вражеской страны, который врезался в пентхаус.
Сеть бурлила от версий. Официальная казалась самой дикой и неправдоподобной:
«Крестовский: „Президента убила та же группировка, что совершила теракт Двенадцати школ восемь лет назад“».
Господи, какой бред! Но, кажется, люди были готовы поверить даже в это, только бы не фокусироваться на том, что на самом деле сказал им Соколов.
Военные, студенты, полицейские, экстрасенсы – они с таким рвением обсасывали произошедшее, что волосы на голове Киры иногда в прямом смысле вставали дыбом. Вся эта публика напрочь не видела в Соколове человека – в их воображении он был символом, проекцией, ведомой марионеткой или, наоборот, великим управленцем, который все предусмотрел, даже этот взрыв, – в общем, Соколов мог быть кем угодно, только не тем, кто совершил теракт Двенадцати школ, а потом взял и признался в этом.
Эту версию поддержала лишь горстка радикально настроенных оппозиционеров, среди которых наверняка был и Аррат, но Кире стало все равно – он не писал ей, как и она ему.
Оппозиционеры, конечно, тоже делали громкие заявления. Они снимали еще более откровенные видео и разбирали по косточкам все, начиная с одежды Игоря и заканчивая картинами в его ванной и их скрытым значением; строили какие-то теории, словно правды им было недостаточно. Или она была им не нужна?
По мнению сторонников Соколова, он никак не мог организовать теракт, а по мнению оппозиции – не мог просто взять и рассказать об этом.
Но тогда зачем это все?.. И ради чего он умер?
Кире страшно было нырять в эти размышления глубже – она и так почти ничего не понимала из потока новостей, которые цитировали сами себя, размножаясь со скоростью света.
Наверное, ей просто нужно еще поспать, еще немного поспать, и тогда, может быть, станет легче?..
Но легче не становилось.
Кира просто просыпалась с каждым днем все позже и позже, лишь к полудню продирая глаза; смотрела на руки в шрамах, доставала ноги из-под противно нагретого многочасовым сном одеяла и зачем-то повторяла:
– Все правильно. Теперь все правильно.
Она бродила по квартире, как тень, выходила на лестницу, спускалась и смотрела в мутные окна пролетов, зачем-то подолгу разглядывала стеклянную банку на четвертом этаже, полную окурков. Банка одиноко стояла на подоконнике: на площадке постоянно курили строители, потому что дом только-только сдали после капремонта. Кое-где на нижних этажах все еще продолжали штробить, пилить и стучать с таким рвением, словно пытались поднять мертвого из могилы.
В один из дней Кира дошла таким образом до первого этажа, села в электробус и зачем-то поехала на другой конец города, в свою старую квартиру-куб, в которой так толком и не успела пожить.
Она опомнилась только на пороге «куба». Постояла несколько секунд перед дверью и пискнула карт-ключом.
Внутри все было таким же, как две (или три? или четыре?) недели назад: бетонные стены, нераспечатанная стопка одноразовых тарелок на кухонном столе, дешевое зеркало в белой раме, прислоненное к стене прихожей, с нетронутым салатовым ценником в правом верхнем углу.
Не хочу на тебя смотреть, не хочу – боже, это кто?
Серый спортивный костюм, какие-то пятна от еды, белые короткие волосы в разные стороны, синяки под глазами, шрам на щеке, не заклеенный силиконом и не замазанный тональником, – теперь прятать его бессмысленно – ради чего, ради кого?
Она дернулась в большую комнату: вспоротые канцелярским ножом коробки так и стояли с вывернутыми наружу внутренностями – в них, кажется, было что-то важное, то, за чем она сюда пришла.
А что это такое вообще – важное?
Кира стала перебирать содержимое коробок, потому что смутно ощущала, что без этого не сможет уехать за границу.
А она уезжает? Точно? Ведь ее теперь некому преследовать…
Пальцы схватили алый атлас, белый шелк верхней рубашки – вот они, рукава, как крылья птицы, и длинный-длинный красный хвост…
«Мама. Помоги мне. Пожалуйста».
Кира стояла босиком перед зеркалом в платье мико.
Шрамы никуда не делись, только потускнели от того, что на них – то есть на зеркале – лежал слой пыли.
«Ур-родина, ур-р-родина, это ты убила его, ты, ты, ты!»