«Да ты с ума сошла, если он жив, ему нельзя, нельзя ничего – ни отвечать, ни вообще хоть как-то проявлять себя!»
Морщась, она засветила новые документы в базе сервиса аренды машин и помчалась за пределы Москвы, резко бросая руль в разные стороны на поворотах.
Полупустое шоссе, четверг, сентябрь, солнце горячими пятнами в лицо, кровь приливает к щекам – «он жив, жив, жив» – «но это не точно, не точно».
Через полчаса ее фантазии разбились о бетонный забор с квадратными фонарями и камерами.
КПП, колючая проволока, кордоны.
Дальше проезда для простых смертных не было.
Она сразу узнала это место: вон там, на горизонте, густой старый лес – и внутри него Сфера, и бог знает что еще, что может найтись в зоне с неудачными научными экспериментами…
«И теперь он сам – один из них. Какая ирония!»
Кира колола себя изнутри иглой, злобно и отчаянно, понимая, что не знает, как пройти эту полосу препятствий без помощи.
«Это невозможно, да и нет его там – его нигде нет, это просто дубликат, копия, иллюзия, что угодно, только не он, потому что он…»
Кира подняла пылающее лицо в небо, не в силах произнести то самое слово, и тихо взмолилась:
– Игорь, если ты жив, помоги мне! Я не знаю, что делать дальше.
– Голос распознан. Назовите пароль, – серебряный фальцет Кристин, неуловимо похожий на ее собственный, заставил Киру подпрыгнуть.
«А ведь я же могла и не прийти!» Кира отчаянно злилась, но все-таки произнесла заветную фразу:
– И спички вспыхнули так ослепительно, что стало светлее, чем днем.
Широкие ворота почти с человеческим вздохом открылись и пропустили машину в Зону.
Вывеска «Bøger» едва заметно качнулась, когда она рванула на себя дверь со звякнувшим колокольчиком – но не во сне, а в реальности. Бегло осмотрев книжные полки, она быстро нашла «Девочку со спичками» и прикоснулась к ней, снова на всякий случай произнеся пароль.
В глубине домика открылась ниша – железный лифт с толстыми хромированными стенками, похожий на тот, в котором обычно перевозили больных в операционную. Кира бросилась туда, проехала несколько этажей вниз, миновала пару запароленных дверей и вывалилась наружу в самом настоящем бункере – семи- или восьмиугольном помещении. Бетон и металл, маленький постамент по центру…
– Боже!
Она рванулась к закрытому кувезу «Капсулы», распахнула его и застыла.
Там лежало нечто, лишь отдаленно напоминавшее Соколова. Человек перед ней был страшно худым, лицо покрывали кровоподтеки, скулы превратились в резко выдающиеся на лице треугольники. Казалось, даже кожа его век начала просвечивать. Но почему-то ее больше всего ужаснули колени: тонкие, как у ребенка, – просто кожа, обтягивающая кости.
Соколов сросся с этой адской машиной, подобно тому как деревья сплетаются корнями друг с другом. Тело обвивали провода и катетеры, подбородок и рот скрывала помутневшая полупрозрачная маска.
«Сколько он здесь пролежал? Две недели? Три? Глюкоза и вода почти на нуле… Поэтому сон разрушился… Скорее всего, мозг уже мертв…»
Проверить, жив Соколов или нет, можно было только одним способом: прервать искусственный сон, снять маску и услышать дыхание.
Или не услышать.
«Боже мой, боже мой, господи…» – скороговоркой пробормотала Кира, сжав пальцы так, что они побелели.
Мечникова не верила в Бога, как и многие другие врачи, но сейчас тот, к кому она обращалась, казался единственным, кто мог хоть что-нибудь со всем этим поделать.
– Помоги, пожалуйста, помоги… – взмолилась она, и ее руки отточенными за годы движениями начали переводить датчики на приборной панели «Капсулы» в положения, необходимые для плавного вывода из искусственного сна.
Задержавшись на несколько секунд, она наконец нажала на последнюю светящуюся кнопку, и аппарат, глухо рыкнув, затих и оставил после себя звенящую тишину.
Кира протянула дрожащие пальцы к рычагам разблокировки маски. Она намеренно не дотрагивалась до лица Соколова – ее охватывал ужас при мысли, что кожа окажется ледяной.
Нажала на маску, та с шипением отделилась от лица.
Ничего не поменялось. Дыхания нет – но, может, оно слишком слабое?..
Пальцы застыли над торчащим кадыком Соколова, не в силах прикоснуться и узнать правду. Она ждала, сама не зная, чего, обреченно понимая, что Игорь просто не может быть жив. То, что она видит, – жалкая оболочка, кокон, который остался на Земле, а его сознания, его души больше здесь нет.
Кира как будто вновь оказалась на мосту, и в лицо ей бил ветер, а внизу гудела темнота. Она отвела глаза, полные слез, от реки – на парапете стоял Соколов. Он смотрел на нее, ежась на ветру и часто моргая сквозь снег.
В нем не было страха. Над пропастью стоял человек, который на самом деле ее любил.
И она дотронулась пальцами до его шеи.
Кожа Соколова оказалась холодной, сухой и тонкой, как пергамент. Кира судорожно схватилась за край кувеза, чтобы не упасть: пульса не было.
Она быстро ощупала его страшно худые запястья – пульса не было и там.
Надо было делать хоть что-нибудь – но она безучастно смотрела на свои ладони, на которых лежали ладони Игоря Соколова. Слишком отчетливо, как под увеличительным стеклом, она видела каждый сустав, каждую фалангу, каждую царапину на этих руках. Она сжала их – а потом уткнулась в них лбом и затряслась в беззвучной, разрывающей на части истерике.
Она не могла выразить все, что чувствовала, – не умела, не знала как и, главное, не понимала, почему ощущает все это. Только сейчас она осознала всю ужасающую жестокость судьбы, которая сначала искалечила жизнь ей, а потом лишила разума и личности другого человека – пусть он бесконечно этого заслуживал.
Все это оказалось лишь иллюзией пути, в конце которого ждала смерть.
Кира не знала, зачем ей теперь жить. Она наконец призналась себе, что единственной причиной задерживаться на этом свете для нее был Соколов. Она стала той, кем стала, движимая испепеляющим, нестерпимым желанием мести. Каждый день видя свое изуродованное лицо в зеркале и погружаясь в поток новостей, все более абсурдных и страшных, неизменно пропитанных его именем, она все больше и больше срасталась с объектом своей ненависти, пока они не стали единым целым.
– Вот дерьмо… – выдавила она сквозь слезы. Нервно рассмеялась и еще сильнее сжала его ладони в своих.
Одна за другой, как блестящие звенья цепи, в голове стали появляться фразы. Кира не понимала, почему это вдруг началось, – может быть, от шока, но она повторяла их про себя, как странную изломанную молитву, в которой все слова поменялись местами.
«Девочка хотела погреться…» «Как же холодно было в этот вечер…» «И спички вспыхнули так ослепительно, что стало светлее, чем днем…»
Она уронила ладони ему на грудь и навалилась всем весом, делая последнее, что могла, – как врач и как человек. Она билась, как птица, пытаясь завести остановившееся сердце; вдыхала пыльный воздух в его пересохшие губы и снова давила на грудь, зная, что это бесполезно. Но она не чувствовала отвращения – лишь иррациональное желание остаться рядом до конца.
Только спустя долгое время Кира осознала, что не позволило ей тогда сдаться: понимание, что Соколов ждал ее во сне много дней – а в своей голове, в том магазине, он ждал годы.
Не сомневаясь, не оставляя надежды – просто ждал ее.
– Дыши, дыши, ну дыши же ты! – застонала она и выдохнула в него остатки воздуха.
И вдруг он как будто разом забрал весь кислород из ее легких – и, громко закашлявшись, задышал.
Кира зажала рот рукой, отпрянула и разрыдалась.
Соколов медленно приходил в себя, болезненно щурясь от тусклого света полуподвального помещения. Его взгляд долго не фокусировался: все застилала мутная пелена, стылый туман прикоснувшегося к смерти сознания, но он все же сумел различить худую фигурку со светлыми взъерошенными волосами.
– Девочка… со спичками… – Он слабо улыбнулся. – Ты все-таки пришла.
Кира судорожно сглотнула.
– Я… рада, что вы живы, Игорь Александрович. Никогда не делайте так больше. Еще одной вашей смерти я не выдержу.
– Придется… – закашлялся Игорь. – Ты точно проживешь дольше меня, но я обещаю, что еще успею тебе надоесть. Окажешь мне услугу?
– Какую?
– Совсем простую.
– Хорошо, – удивленно согласилась Кира.
– Можешь снять с моей шеи цепочку? Она под рубашкой. Не бойся, я тебя не трону. Мне тяжело двигаться.
Она с тревогой осмотрела его:
– Мышцы атрофировались. Вы слишком долго пробыли во сне. Вы сейчас как ребенок… с физической точки зрения.
– Я понял. Тогда, пожалуйста, не связывай то, что я скажу, с моим состоянием.
Дрожащими руками Кира нашарила цепочку на его шее. Расстегнула крепление и подняла ее выше, на уровень его глаз. В мутном свете бункера что-то блеснуло.
– Полина, будь моей женой.
На цепочке покачивалось кольцо с россыпью прозрачных камней.
Полина ошарашенно молчала. Секунды текли, и чем больше становилась эта тишина между ними, тем невозможнее было ее прервать, тем безрадостней было это ожидание.
«Вот идиот, – думал Игорь, – ну и на кой же черт ей сдался инвалид, которого нужно всему учить и кормить с ложки… Зачем, зачем я спросил, лучше бы она оставила меня здесь, я бы приехал за ней… Потом… Нашел бы ее…»
– Полина… Кира… Или мне называть тебя Макс?.. Кто ты сейчас? В этот конкретный момент времени? В общем… я у всех вас прошу прощения. И буду просить его всю жизнь. Плевать на кольцо. Тебе не обязательно отвечать сейчас… Если тебе нужно подумать, ну… полгода, или несколько лет… или…
Полина с болью смотрела на него, пытаясь найти нужные слова.
– Я с тобой полностью согласен… – Соколов закрыл глаза. – Прости меня. Я просто старая развалина, я преступник, а у тебя все впереди: настоящая жизнь, интересная работа и путешествия в далекие страны. И я не хочу исправлять свои ошибки за твой счет. Но я все равно тебя люблю, и этого уже не исправить. Хотя, кажется, это единственное, что я вообще сделал правильно. – Он вдруг улыбнулся. – Я счастлив, Полина. Я не боюсь чувствовать. Я не боюсь быть собой, впервые в жизни. И это все благодаря тебе.