Полине казалось, что она сошла с ума или снова попала в «Капсулу». Слышать такое от живого Соколова из плоти и крови все еще было дико.
– Вам нельзя лежать здесь. – Она вытерла слезы. – У меня остались связи в Пирогова, я попробую сделать так, чтобы вы там оказались. К тому же… – Полина осмотрела страшно худое лицо, заросшее косматой бородой. – Вы сейчас не слишком похожи на… ну, вы поняли. Так что вопросов возникнуть не должно.
Соколов молчал. Он ненавидел себя за свою немощь. И за то, что еще пять минут назад смел надеяться, что Полина может согласиться.
Конечно, она отказалась. Само собой.
– Спасибо, – обреченно ответил Игорь. – До сих пор не понимаю, почему ты так ко мне добра.
Полина не ответила – она торопливо набирала с часов номер Жигалевой.
Соколов закрыл глаза и тяжело вздохнул.
Он снова был в реальной жизни.
Больница
Снег медленно кружился за окнами старого больничного здания с псевдоантичными колоннами. Дежурная медсестра с очками, спущенными на кончик носа, скептически изучала висящий перед ней экран, за которым, в окошке регистратуры, стоял темноволосый худой бородач.
– Поступили без документов… три месяца назад, под ответственность главврача. У вас хоть регистрация-то есть?
Соколов устало покачал головой.
– А как же я вас выпишу? – тон медсестры стал выше и нетерпеливее. – Вы что, не знаете, у меня тут отчетность, все строго проверяют – мне из-за вас на штрафы, что ли, попадать?!
Игорь пробормотал: «Извините», но больше ничего не смог придумать. Голова кружилась, и он пока еще нетвердо стоял на ногах – сосредоточенность на этом процессе забирала у него львиную долю сил.
Медсестра тяжко вздохнула:
– Понаприезжают тут, понапиваются, засыпают на морозе без регистрации, а я потом за это отвечай… – Она еще раз оценивающе посмотрела на Соколова. – Давайте так: идите к тому, кто вас сюда пустил, и разбирайтесь.
Игорь выжал из себя максимально обаятельную улыбку, на которую только был способен:
– Может, мы сумеем договориться?
– Нет! – отрезала медсестра. – Много вас тут таких ходит, а мне потом работу ищи! Ишь, договорится он. При Соколове такого не было, совсем охамели…
– Я понял! – Игорь как ошпаренный отпрыгнул от окошка: ему стало одновременно страшно и неловко, будто говорили не о нем, а о ком-то другом – чуждом, почти враждебном.
Он побрел прочь по тускло освещенному коридору, щурясь на дверные таблички: его неидеальное зрение было плохим союзником в сумраке больничных стен.
Наконец он увидел дверь, которую искал: на ней значилось торжественное и строгое «Жигалева И. И., главный врач городской клинической больницы им. Пирогова».
Игорь вдохнул побольше воздуха и занес руку над дверной ручкой. В последний момент он остановился, зачем-то ощупал шею – по старой привычке, словно поправляя галстук, – и постучал.
– Войдите, – раздался изнутри женский голос.
Соколов, осторожно ступая, вошел в кабинет.
Его встретила долгим взглядом интеллигентная седая женщина в безупречном белом халате.
– Садитесь, Игорь Александрович. В ногах правды нет.
Игорь похолодел и едва не сполз по стенке на пол. Он мысленно прикинул, успеет ли сбежать до приезда полиции и ФСБ, и понял, что нет: ноги его еле держали.
– Спасибо, я постою, – расколотый надвое голос был совсем не его. Но в тот же момент Соколов понял, что не сможет стоять, и опустился на жесткий больничный стул.
– Что ж, я вижу, вы вполне неплохо восстановились. Ваш… кхм… доброжелатель попросил меня привлечь лучших врачей этой клиники, чтобы помочь вам вернуться к жизни. Так как вы себя чувствуете?
– Если честно, паршиво, – произнес Игорь после долгой паузы, глядя в ее стальные, холодные глаза. Главврачу Жигалевой было абсолютно плевать, как он себя чувствует. Игорь чуял вальяжную, спокойную ненависть этой хищной женщины, которая откровенно наслаждалась ситуацией.
Она плавно откинулась в кожаное кресло и не спеша разглядывала Соколова, как насекомое под стеклом, с легкой ухмылкой коллекционера.
– А в жизни вы интереснее, чем во всех этих стримах. Признаться, я была о вас худшего мнения. И держались вы эти три месяца вполне достойно, учитывая ваше состояние.
Игорь сверкнул на нее глазами:
– Я польщен!
– Что вы, нет, это мы польщены вашим визитом!
Ситуация стала напоминать плохой спектакль, и Соколов, чтобы стряхнуть наваждение, сжал слабые колени руками.
– Чего вы хотите? Вы же просто так меня не отпустите, верно? Вы не из тех, кто упускает такие шансы.
Жигалева расхохоталась и достала из кармана халата тонкую сигарету и зажигалку.
– Вы же не против? – Она лениво подожгла сигарету и с удовольствием выпустила дым в сторону Игоря – и его затошнило от запаха.
Соколов положил руки на ледяной стол, чтобы было не видно, как они дрожат, и посмотрел прямо перед собой.
Жигалева резко швырнула ему через стол сигареты и зажигалку:
– Я за километр чую курильщиков. Можно сопротивляться, но вариантов немного: кури и умри – или не кури и тоже умри. Что вы выбираете?
Игорь поднял глаза. Кровь навязчиво стучала в висках.
– Зачем?.. Зачем вы все это говорите и делаете? Почему не вызвали полицию сразу, как только меня сюда привезли? Я бы никуда не делся. Зачем дали мне надежду, что я могу выкарабкаться? Что я смогу что-то изменить? И да, что я лично вам сделал? Просто интересно.
Голос сорвался и замер в тишине больничного кабинета. Старые бетонные стены поглотили его вопросы, будто их и не было.
– Так больнее, – спокойно ответила Жигалева, еще раз с силой затянулась и выпустила дым. – Она попросила меня не дать вам забыть, кто вы и что натворили. А натворили вы много. Вы сломали ей жизнь. И не только ей. Но особенно – ей.
– Я знаю! – Соколов зажал запястьями глаза. – Я знаю… – шепотом повторил он. – Я никогда не забуду, что я сделал.
– Тем не менее она просила передать вам это.
Что-то с тихим шорохом уткнулось в руку.
Он открыл глаза, полные слез, из-за которых кабинет разбился на части.
Перед ним лежал маленький белый конверт. Как во сне, он разорвал его, и ему на ладонь выпала пластиковая карточка, сияющая свежими голограммами. Игорь долго не мог прочитать ничего: он видел только размытую фотографию человека, отдаленно напоминающего его, и отдельные строчки:
«Журавлев Игорь Александрович… ID выдан… срок действия…»
– Вы свободны.
Он непонимающе смотрел то на паспорт, то на странную женщину с сигаретой в зубах, следившую за ним усталым взглядом хирурга, который уже ничему не удивляется.
– Я… что?
– Свободны. Прошу, распорядитесь этой свободой с умом.
Игорь не мог встать: он не чувствовал тела, только ощущал, как его душат слезы, как они стекают на шею под воротник больничной рубашки, как грудь немеет от боли. Ему хотелось выблевать сердце на стол.
Жигалева посмотрела на него пристально, потом вытащила из стола проекцию экрана и стала что-то быстро печатать.
– Она… не оставила ничего больше? Записку, может, номер телефона?
Загудел принтер. Врач приложила палец к пластиковому листку с голограммой клиники, чтобы подписать его, а потом подошла к Соколову и, больно сжав его плечо, сунула пропуск в руки.
– Нет, не оставила. Это отдашь на посту. И кончай рыдать. Слезами горю не поможешь.
Игорь судорожно кивнул, сгреб со стола карточку и выдохнул:
– Очень курить хочется…
– Забирай, я все равно собиралась бросать.
Соколов удивленно посмотрел на нее, взял сигареты и зажигалку и пошел к выходу. Стоя лицом к двери, он у самого порога произнес:
– Передайте ей, что я ее люблю. И очень благодарен.
Девочка со спичками
В панельном доме на окраине Москвы, в старой квартире, которая больше напоминала шкаф, забитый упаковками от чипсов и банками из-под колы, кофейными стаканчиками и коробками из-под пиццы, лежал, свернувшись в позе эмбриона, на старом диване человек. В его глазах отражались блики от проекционного экрана, который работал день и ночь, тихо, но постоянно гудя, как рой обеспокоенных пчел. Потоки противоречивых новостей заливали человека с головой, и он не мог им сопротивляться. Как морок, они липли к нему, стараясь захватить все больше уголков сознания, смешиваясь с мыслями о девушке со шрамом.
Иногда слух Игоря улавливал цитаты, в которых мелькала его старая фамилия, – но уже гораздо реже, и реагировал он на нее почти спокойно.
О Полине, конечно, не было никаких вестей.
Зато были фильмы – много разных фильмов, где лица женских персонажей постепенно приобретали ее черты. Игорь понимал, что это начало шизофрении, но не мог не радоваться появлению Полины на экране. Она говорила с ним цитатами, которые он иногда повторял ночью, чтобы справиться с приступами паники.
– Это круг. Вы живете, чтобы продолжать жизнь. Какой смысл?
– А какой смысл в вашей жизни?
– Чувства. Вы никогда не ведали их и не знаете, что это, но это насущно, как дыхание. И без этого – без любви, без ярости, без печали – дыхание всего лишь тиканье часов.
Игорь, щурясь, присмотрелся к экрану:
– Ты права, Полина. Ты, как всегда, права.
Дорога из больницы на Курский вокзал два месяца назад казалась Игорю чем-то настолько далеким, как будто это тоже был фильм – и не про него. В этом фильме он ехал на трамвае, покачиваясь от слабости, и боялся смотреть в лица людей. В руке он сжимал коричневый бумажный пакет, который ему отдали при выписке: внутри лежали аккуратно сложенный черный пуховик, красная вязаная шапка, белая футболка, нижнее белье, носки, джинсы и кроссовки. Стоя у окошка с поджавшей губы медсестрой, которая наконец получила нужные документы, Игорь в который раз про себя поблагодарил Полину: она предусмотрела все, даже то, что ему нечего будет надеть, поскольку доставили его сюда практически голым.
Игорь трясся в заснеженном трамвае, а за окном разбивались на тысячи ослепительных линий фонари: в глазах стояла мокрая пелена, хотя слез больше не осталось. Он выплакал их все, сидя на корточках у больничной стены в темноте и зажав рот рукой, чтобы прохожие ничего не услышали. Зажженная сигарета роняла пепел на свежевыпавший снег, и тот проседал под красными искрами и покрывался черными дырами.