Они договорились с Конраудом встретиться после вчерашнего телефонного разговора, во время которого он упомянул о девочке, что утонула в Тьёднине. Эйглоу была настолько поражена, что даже не смогла удержать телефон в руках. Она сразу поняла, что это та самая девочка, которую она видела, когда ей было двенадцать лет.
Конрауд пообещал, что попробует разобраться с давним происшествием и выяснить, кем была та девочка. Эйглоу настоятельно просила его об этом, и он, видя, насколько она потрясена, естественно, согласился выполнить ее просьбу. Он заверил Эйглоу, что постарается получить информацию о ходе расследования и, если повезет, раздобыть соответствующие полицейские отчеты.
— Материалов по делу крайне мало, — сообщил Конрауд по результатам поисков в полицейских архивах. — Очевидно, все исходили из того, что произошла нелепая случайность. Никаких документов о вскрытии я не обнаружил, так что неизвестно, проводилось ли оно вообще. Вероятно, его посчитали излишним. Заключение врача я, однако, нашел — в нем говорится, что смерть наступила в результате утопления. Дальнейших действий по выяснению обстоятельств трагедии, судя по всему, не предпринималось. Дело закрыто.
— Как ее звали?
— Нанна.
— Нанна, — тихо повторила Эйглоу, словно для того, чтобы запечатлеть в памяти это имя. — А кто она?
— Самая обычная девочка. Родилась в Рейкьявике, ходила в школу в районе Ойстюрбайр. Отца у нее не было. Жили они с матерью на Скоулавёрдюхольте[8]— раньше там еще стояли бараки. Видимо, та женщина была одной из последних, кто оттуда съехал. Я поднял ее данные и выяснил, что она умерла много лет назад, а прежде работала в столовой при Национальной клинике. Она сожительствовала с мужчиной и информации о том, кто является отцом девочки, не раскрывала. Сын ее гражданского мужа проживал вместе с ними и был на несколько лет старше девочки. Отчим — если его можно таковым считать — был обычным работягой и, как мне удалось выяснить, приводов в полицию не имел. Он скончался лет десять тому назад. Его сын, однако, живет и здравствует, как и тот, кто обнаружил в озере труп девочки, — если, конечно, в отделе регистрации населения ничего не напутали. Тот человек уже на пенсии, он бывший учитель. Имя и возраст те же, что и в материалах дела, — тогда ему было девятнадцать лет, и показания он дал полиции весьма точные и подробные.
Пока Конрауд зачитывал ей документ, Эйглоу не проронила ни слова, а потом спросила:
— Значит, об отце Нанны ничего не известно?
— Можно предположить, что он был солдатом в военной зоне в Сюдюрнесе[9]. Ее мать родом из Кеблавика, и, насколько я понял, она была в положении, когда переехала в Рейкьявик. Кто знает, возможно, она стремилась избежать сплетен. Как бы там ни было, судя по документам, Нанна родилась здесь.
— Однако в наши дни выяснить подобные вещи гораздо проще, разве нет?
— Вероятно, так оно и есть, — кивнул Конрауд. — Сейчас такие изыскания — обычное дело. А почему ты спрашиваешь? В связи с чем, вас так интересует эта девочка?
— Когда мне было двенадцать лет, меня пригласила на день рождения одноклассница, — сказала Эйглоу. — Получается, тогда прошло уже два года после смерти Нанны. Именинница жила на улице Бьяркаргата — недалеко от Тьёднина. Помню, что в тот день мне было не по себе. Мне иногда, знаете ли, случается видеть тени тех, кого уже нет среди нас. Такое происходит, когда я меньше всего этого ожидаю, и временами я даже не отдаю себе отчета, что передо мной призрак. Так вот: на том дне рождения была Нанна. Я уверена, что сгусток психической энергии, которую я почувствовала тогда, принадлежал именно ей. У меня это был чуть ли не самый первый эзотерический опыт, и он погрузил меня в состояние какого-то необъяснимого уныния и слабости. О случившейся с Нанной трагедии я ничего не знала. Летом шестьдесят первого года мы с мамой гостили у наших родственников в Киркьюбайярклёйстюре[10]. Мы находились там до самой осени, пока не закончились каникулы.
— А недавно Нанна снова тебе явилась?
Эйглоу кивнула:
— Недалеко от Бьяркаргата — в парке Хлёумскаулагардюр. Я как раз шла короткой дорогой в Центр скандинавской культуры и вдруг вижу — возле скамейки стоит девочка и так жалобно на меня смотрит. Я задержалась на ней взглядом буквально на секунду, а потом отступила в сторону, чтобы пропустить человека, который шел мне навстречу. Когда же я снова обернулась — девочки как не бывало. Но я узнала ее. Я вспомнила, что уже видела ее раньше, и не сомневалась, что ее давным-давно нет в живых.
13
Итальянская кофемашина вновь запыхтела, а гудение голосов зазвучало на октаву выше. Эйглоу в очередной раз укорила себя за то, что не выбрала заведение поспокойнее.
— Так что там насчет ее куклы? — спросил Конрауд. — Ты говорила, что девочка вроде как искала куклу.
— У меня просто возникло такое ощущение, — ответила Эйглоу. — Не знаю, откуда оно взялось. Мне показалось, что она разыскивает свою куклу.
— Человек, который заметил, а потом поднял ребенка из Тьёднина, рассказал, что сначала увидел в озере куклу. Ее он тоже достал из воды и лишь потом обратил внимание, что на поверхности плавает еще какой-то предмет.
— Их с куклой разделили.
— Ну да, предполагалось, что девочка уронила куклу и попыталась извлечь ее из воды. Разумеется, сейчас можно лишь строить догадки, но полиция посчитала, что события скорее всего так и развивались.
— А возможно, Нанна выпустила куклу из рук, когда пыталась спасти свою жизнь, оказавшись в воде, — произнесла Эйглоу.
— По твоему мнению, существует какая-то особая причина, по которой она тебе явилась? — осведомился Конрауд. — Есть что-нибудь, что вас связывает?
— Насколько я знаю, нет. Но может, и есть некая связь, которая мне неизвестна. Ты побеседуешь с теми людьми?
— С кем?
— С теми людьми, что фигурируют в полицейских отчетах.
— Да вообще-то не собирался, — покачал головой Конрауд. — А для чего мне с ними беседовать?
— Для меня.
— Ну, я не знаю… это ведь просто несчастный случай. С кем мне беседовать?
Некоторое время Эйглоу не произносила не слова, глядя на проходящих за окном людей.
— Ну разумеется, ты же мне не веришь, — наконец вздохнула она.
— В каком смысле не верю?
— Вокруг Нанны какая-то скверна. Ей нехорошо… Но ты, видимо, не веришь ни единому моему слову?
— Дело не в том, верю я или нет, Эйглоу. Полагаю, что ты не сомневаешься в своих способностях и веришь в то, что видишь, переживаешь или чувствуешь. И это прекрасно. Я в подобных вещах полный профан. Надеюсь, ты не воспримешь мои слова как проявление неуважения к тому, что тебе так близко…
— Значит, ты не хочешь во всем разобраться?
— А какие у меня для этого основания? Прости за прямоту, но думаю, что никаких.
— То есть никакой надежды на то, что у тебя возникнет желание узнать, куда она подевалась, нет? — после недолгого молчания спросила Эйглоу.
— Кто она?
— Кукла.
— Кукла?.. Нет. Да это наверняка и невозможно — где ее теперь искать? Ты что, полагаешь, что она еще существует?
— Не я, — ответила Эйглоу, не сдаваясь перед скептическим отношением Конрауда. — Видимо, это она так полагает — Нанна.
Конрауд не нашелся с ответом.
— Ты совсем не испытываешь любопытства? — продолжила говорить Эйглоу.
— Нет.
Кофемашина закряхтела, и из нее поднялась струя горячего пара.
— Ну ладно, мне пора, — начала подниматься из-за стола Эйглоу — вероятно, больше причин, чтобы оставаться в кафе, она не видела.
Глядя на нее, Конрауд подумал, что она наверняка унаследовала характер своего отца. В молодые годы Энгильберт мечтал стать актером и принимал участие в спектаклях дома культуры, что располагался у Тьёднина. Судя по тому, как ему удалось поднять психологизм спиритических сеансов на качественно новый уровень, драматического таланта ему было не занимать. Если верить отцу Конрауда, во время сеансов Энгильберт исполнял роль медиума так самозабвенно, будто выступал в качестве персонажа знаменитой классической пьесы. Ему было достаточно продемонстрировать небольшую частицу своего дара, чтобы погрузить легковерных завсегдатаев сеансов в атмосферу, схожую с той, что царит в театре, когда на сцене разыгрывается великое драматическое произведение. При условии, разумеется, что и сами участники этого своеобразного представления были обманываться рады, — некоторые из них приходили вновь и вновь, что упрощало работу отца Конрауда. Иногда ему даже случалось подсылать на сеанс кого-нибудь из своих приятелей, чтобы тот брал на себя роль безутешного вдовца, благодарного за оказанную ему услугу, а остальные участники лишний раз убеждались в выдающихся способностях медиума связываться с потусторонним миром.
Это надувательство доверчивых сограждан приносило парочке немалый доход — в годы войны люди располагали лишними средствами, и, по словам отца Конрауда, он никогда не видел так много банкнотов, как в тот период. Однако в дальнейшем он настолько уверился в себе, что потерял бдительность, поэтому в один прекрасный день зерна сомнения дали всходы, и стало очевидным, что их с Энгильбертом спиритические сеансы — это не более чем беззастенчивая постановка. Газеты запестрели сенсационными заголовками о шарлатанах от спиритизма, и на репутации ясновидящего был поставлен жирный крест. Отцу Конрауда же не оставалось ничего иного, как, сохраняя хорошую мину при плохой игре, подыскивать себе новое занятие.
— Вообще-то, мне хотелось переговорить с тобой еще кое о чем, — сказал Конрауд, удерживая Эйглоу за руку. Она была явно раздражена, и он сознавал, что тут есть и его вина: сомнение, с которым он воспринял все, что она говорила, задело Эйглоу за живое, и чтобы вернуть ее расположение, было недостаточно просто продолжить беседу как ни в чем не бывало. Конрауду было необходимо коснуться одной деликатной темы, но он пока не решил, с какой стороны к ней лучше подобраться. Он только знал, что ждать дольше не может.